— Посредник расскажет.
— Ничего он уже не расскажет. Посредника схоронили еще вчера: в неположенном месте переходил через улицу.
— Тогда есть другой вариант. Газеты подняли шум: "Похищена дочь одного из столпов советской разведки", "Награда в миллион долларов"...
— Ну?
— Вряд ли газетчики промолчат, если кто-то получит эту награду.
— Правильно мыслишь, нохче, но тот, кто играет против тебя, сделает все, чтобы ты эту новость узнал посмертно.
— В моей прошлой жизни, — усмехнулся Заур, — было много моментов, за которые мне до сих пор стыдно. Если сейчас уйду — их будет еще больше.
— Как знаешь, — качнул головой Искандер и закрыл за собой дверь.
Когда вернулся Эфенди, был уже вечер. Чига сидел на крыльце с думою на челе. В одной руке автомат, в другой — заряженный шприц.
— Это и все, на что ты способен? — мрачно спросил старик.
— Скоро Рахматулло предстанет перед Всевышним. Его предадут земле. Он был плохим мусульманином, но очень хорошим другом. Чем я могу помочь нашему брату? Если будет угодно Аллаху, я готов отпустить всех заложников.
— Вы, русские, очень странные люди! — горько вздохнул старик. — Единицы из вас что-то знают об истинной вере, еще меньше — собираются следовать ей, но в своем большинстве вы готовы умереть за нее.
— Я чеченец, вайнах! — вскинул голову Чига.
— Для остального мира вы навсегда останетесь русскими...
* * *
В перспективного юношу старик вкладывал доллары, учил его уму-разуму. Это с его подачи Ичигаев взял под контроль участок земли в горах Большого Кавказа. Не захватил в наглую, как делали все, а действовал тонко: сказал, что хочет открыть частное медресе. Сам Кадыров поддержал начинание и даже помог деньгами.
Над этим местом витала дурная слава. Пастухи и жители горных селений обходили его стороной. Участок граничил с Черным Ущельем и был обнесен рядами колючей проволоки. Здесь при Союзе стояла учебная часть одной из спецслужб КГБ. Потом она куда-то пропала, растворилась в горах, не оставив на память ничего интересного: ни оружия, ни документов, ни секретного оборудования. Инфраструктура, правда, не пострадала. Окна в казармах стояли целехонькие, кое-где сохранилась казенная мебель с инвентарными номерами, нанесенными синей выцветшей краской. Учебный плац, полоса препятствий, вертолетная площадка — все это в очень приемлемом состоянии. Даже котлы пищеблока были обесточены, но готовы к работе. Особенно впечатляли подземные коммуникации: самые нижние этажи оказались затоплены водами подземного озера, шахты разрушены направленным взрывом, но и то что осталось, подавляло воображение. Такого зиндана Чига не видел ни у кого.
Остальные вопросы Эфенди взял на себя и вскоре "учебка" обрела второе рождение. С первым же набором слушателей, в медресе появились инструкторы — муаллимы — крепкие парни с армейской выправкой. Бывшим солдатом был и мулла — здоровенный носатый араб с огромными кулачищами. Звали его Абу-Аббас.
В быт будущих служителей культа Чига особенно не вникал, поскольку с презрением относился к любому порядку. Но даже он сообразил, что больно уж это дело походит на военную службу. День начинался с интенсивной зарядки. Обязательные водные процедуры включали в себя троекратное омовение. С первым звуком азана весь личный состав собирался на утреннюю молитву. В этом деле Абу-Аббас не терпел разгильдяйства: больные, хромые и хитрожопые стояли в общем строю. Утренняя молитва включала в себя два раката, полуденная, послеполуденная и вечерняя — по четыре, и последняя, закатная — три.
Муаллимы обучали "светским наукам". Больше всего часов уделялось взрывному делу. Чуть меньше — стрельбе и рукопашному бою. Тактику и стратегию партизанской войны освещали в общих чертах.
Эфенди не преподавал ничего, хоть и "пахал" больше всех. На него был замкнут весь процесс обучения. Инструкторы ни бельмеса не понимали по-русски. Чеченский язык был для них тоже мертвой латынью. Лекции читались на хреновом английском и старик, в качестве толмача, вынужден был присутствовать на каждом занятии. Он доносил до дырявых голов слушателей мысли преподавателей и, надо сказать, делал это с наименьшими искажениями.
Природа и свежий воздух, вкупе со здоровым образом жизни, очень способствуют пищеварению. Абу-Аббас в чудотворцах не числился — чтение сур и аятов никак не сказалось на скудости рациона. Поэтому все в Ущелье Шайтана элементарно хотели жрать. Заботы о хлебе насущном стали проблемой номер один. Часть из них Ичигаев взял на себя. Он сколотил из числа слушателей боевую мобильную группу. Людей отбирал тщательно, по личным, ему одному известным, критериям: не каждый вчерашний школьник, взявши в руки оружие, без раздумий пустит его в дело.
Раз в неделю, после закатной молитвы, они опускались в долину. Поначалу "интендантам" везло. Ночные набеги на земли гяуров давали хорошие результаты: с первой попытки "подломили" продовольственный магазин. Добычи было так много, что старый УАЗ, раскрашенный под "скорую помощь", еле стронулся с места.
Домой возвращались пешком — летели на крыльях удачи. Зауру казалось, что так будет всегда.
Поверив в свою звезду, Ичигаев поставил вопрос о расширении автопарка. Эфенди подумал и согласился. Так в группе появился КАМАЗ военного образца. Он сразу же себя оправдал: в следующей вылазке пал без единого выстрела продовольственный склад. Сонный сторож так испугался, что готов был связать себя самого. А сигнализация не работала — в городе не было электричества.
На обратном пути их подрезала груженая фура. Для мальчишек с оружием это почти оскорбление. Трейлер остановили, шоферу набили морду и бросили его на обочине. А когда поднимали брезент, чтобы взглянуть на груз, из кузова ударили выстрелы.
Чига был ранен первой же пулей. Теряя сознание, он успел удивиться, что не смог устоять на ногах после столь незначительного удара и даже не видел, как его хваленый "спецназ" бросился врассыпную. Не бойцы, а уличная шпана: о том, что у них есть оружие, которое может ответить огнем на огонь, никто из курсантов даже не вспомнил. А как воевать в отсутствии командира их не учили.
Все получилось глупо до безобразия. Атакованный группой КАМАЗ не был засадой Он шел по своим делам — вез левую водку. По трассе его вела группа "братков" из Ростова, завязанная на власть. На дорогах в то время частенько "шалили". Вот хлопцы и взяли с собою оружие, в качестве лишнего аргумента. Но Заур об этом узнал, лежа в тюремной больничке.
На дороге его подобрала машина ГАИ. Она оказалась там тоже случайно. В меру вмазанный лейтенант ехал к старой зазнобе в поисках любовных утех. Как он потом рассказывал, "Глядь! Лежит на дороге премия: вся в вещдоках и без сознания"
Ичигаев шел паровозом по старому делу. Светил ему "пятерик". У следствия не хватило ни ума, ни фантазии привязать его личность к торговле людьми и разбоям на Ставрополье. Рана в плече зажила, но рука еще плохо действовала: не желала подниматься выше плеча и сильно болела на непогоду — во время дождя хоть на стенку лезь! Но были в том и свои плюсы — полное освобождение от работ и "строгий постельный режим". Ну, это уже из черного юмора тюремного коновала. Чигу держали в следственном изоляторе. Так назывались подвальные помещения в районной ментовке: тесный квадрат три на четыре, многоместная деревянная "шконка", параша у входа, да маленькое окошко под потолком. Его и окошком трудно назвать: квадратик стекла размером с букварь, был небрежно измазан краской и забран решеткой.
Серьезные граждане сидели безвылазно, на небо смотрели нечасто: только по пути на допрос. Их выводили в наручниках, под строгим конвоем. Таких было мало, но зато каждый из них имел постоянное место на "шконке" и свой закуток для личного скарба.
Основной контингент изолятора составляли "суточники" — почти свободные люди. Подневольный "общественный труд" имеет прописку под солнцем, где много окурков и слабо с охраной. Они приносили "грев" и весточки с воли.
На ночлег в камеру набивалось человек до пятнадцати. Спали по очереди. Но к "тяготам и лишениям" относились с философским спокойствием: то, что совсем плохо, имеет тенденцию быть еще хуже. Настоящий кошмар начинался после рассвета, когда приходили в себя последние клиенты медвытрезвителя. Их заводили шумной бестолковой оравой и выдерживали до девяти утра, пока не закончится "пересменка" и не откроется городской суд. Пустел бачок с питьевой водой, у параши выстраивалась очередь из желающих поблевать. Табачный дым трамбовался под потолком, а потом опускался на головы сизой грозовой тучей.
В такой вот утренний час Ичигаева пытались убить: отморозок из "пришлых" подобрался к нему поближе и сходу махнул заточкой. Ни увернуться, ни защититься Чига не успевал. Он сразу смекнул, что это привет от далекого кровника.
Лезвие распороло рукав камуфляжной куртки и бицепс больной руки. Ударить прицельно злодею не удалось — в такой толчее не враз и прикуришь. На вторую попытку у него не хватило времени — вмешалась толпа. Говорят, что она слепа и бездумна, но это не так. Люди, хоть и с похмелья, а сразу смекнули, на чьей стороне правда. Кто ж позволит нормальному человеку проникнуть с ножом туда, где на входе снимают даже шнурки?
Убивать его, понятно, не стали. Просто избили до полусмерти. протащили на кулаках до самой "кормушки", а ножик утопили в параше.
До этого случая Ичигаев играл в "несознанку". Издевался над "следаком" — глупым, неопытным, неумелым. Летеха был полный лох: давил не на логику, а на совесть — насмотрелся пацан "кина" про Жеглова с Шараповым. Вот Чига и сделал ему подарок: быстренько "сознался в содеянном", да еще и взвалил на себя два бесхозных дополнительных эпизода.
В тюрьме стало полегче. В тюрьме появилась надежда: маляву о том, что его скоро выкупят, передал лично Аслан — уважаемый человек в чеченской диаспоре. Аслан был настроен скептически. Недоверчиво качал головой: такого, мол, еще не бывало, система ГУИН — не рынок! Но Чига поверил. Да и как не поверить, если пару недель назад, три поддатых отчаянных черта, развели на троих Советский Союз?
Глава 24
Море у ног Гаваны колышет песок — чистейший ультрамарин с оторочкой из пены прибоя. Жизнь проходит, а он все не выцвел. Такой же, как год, как века назад: с тонами, полутонами и дивной игрой света. Попробуй его на ощупь — он ласковый и горячий, как новое атласное одеяло. А над ним облака сизым табачным дымом, да лютое солнце лампочкой в оранжевом абажуре. Соль обжигает, залитые потом, зрачки и белой наждачной бумагой выступает на теле. Все дрожит: дома, люди и камни. Все кажется далеким и нереальным, как зима и Россия.
В такую жару даже тень не дает прохлады. На верхней площадке самодельного деревянного маяка пахло сибирской хвоей. Густая смола пузырилась на торцах неструганных досок и стекала янтарными ручейками.
Буэнос диас, Гавана! Мир твоим небоскребам и стареющим авенидос легендарного города!
Вдали, за зеленым мысом, видна акватория порта. Стальные клювы портальных кранов застыли в ожидании корма. А под ними пустые причалы. Безлюдье. Экономическая блокада. На рейде больше не реют красные флаги, не бьют вечернюю склянку загорелые моряки. Флоридский пролив спокоен и чист, как рука дружбы, неожиданно показавшая кукиш. Плавно минуя линию горизонта, он обнимает небо.
— Мы сделали все что могли, дон Экшен, но вынуждены были признать факт вашего пребывания на территории Кубы.
Моложавый, смуглый мужчина чисто по-русски развел руками. А когда-то он говорил почти без акцента.
— Нам предъявили пять фотографий с указанием места и времени, — снова сказал Аугусто. — Судя по ракурсам, съемка велась из ближнего космоса. А еще у них есть образцы отпечатков пальцев. Черт знает, каким образом, они их заполучили...
— Не густо. Слабовато для американцев. Подобные доказательства очень легко опровергнуть. Во всяком случае, так было раньше.
— Я тоже так думал. Но вопрос почему-то рассматривался по линии МИДа. Как мне потом объяснили, Вашингтон надавил на Москву, и она предъявила новые аргументы. Слишком серьезные для экономики Кубы...
— Ты считаешь, что нас могут подслушивать? — Векшин брезгливо поморщился, — если нет, говори яснее.
— Амигос? — по старой привычке, Аугусто назвал россиян "товарищами", — они б даже если и захотели... я опасаюсь американцев. Одному богу известно, что там у них за техника? В электронике мы отстаем. На братскую помощь России давно уже не рассчитываем. У вас ведь считают, что мы дармоеды?
С моря тянуло заветной свежестью. Близился вечер — время большой воды. Приливная волна, ускоряясь, наседала на берег и жадно глотала "спорные территории". Смывалось и обновлялось все, что не в силах переварить жадное солнце. Сладковатый запах гниющей органики постепенно сходил на нет. Его уносило ровное дыхание океана.
— Что касается нашей организации, — мрачно заметил Векшин, — я приехал сюда не с пустыми руками. Можешь говорить откровенно, все останется между нами.
— Россия теряет не только друзей. От былого влияния в регионе почти ничего не осталось. Сблизившись с США, вы уперлись лицом в стену и от этого стали слепы, а мир изменился. Лично мне это не понятно.
— Чему удивляешься, Август? Советский Союз умер. А на трупах жируют только простейшие. Ты прав, мир изменился. Он теперь на кривде стоит. Даже в чисто библейском сюжете, как-то обходится без Иуды. "Распни его!" — закричал Вашингтон, и Россия умыла руки. Первым был Чаушеску, потом Хонеккер, Живков... и ведь каждая подлость оправдана, обоснована с высокой трибуны.
— Вы хотите сказать, что пришла очередь Коменданте?
— Потому я и здесь. Но кому-то это очень не нравится.
Солнце бильярдным шаром катилось за горизонт. Быстро сгущались сумерки. Где-то внизу потрескивал небольшой костерок. Невесомый дым стелился над заросшей тропой и таял, теряя силы, у порога старого дома. В потухшем взгляде зашторенных окон, таилась тоска. Ведь даже дома страдают от одиночества.
— Можно я закурю? — тихо спросил Аугусто. Будто бы выстлал словами мост через долгую паузу.
— Конечно, закуривай, — откликнулся Векшин. — Можешь и меня угостить.
— Вам же нельзя! Доктор сказал, что после вчерашнего приступа...
— Много они понимают, твои доктора! Медицина не лечит души...
— Дон Экшен! Отьец! Ужинать! — донеслось от костища. — Кушать подано, садитесь ржать пожальста!
— Ай да фанатик советских фильмов! Он опять все перепутал, — скрывая улыбку, громко откликнулся Август.
— Не "ржать", а "жрать", Хуанито! — Векшин не выдержал, засмеялся. — Двойка тебе по русскому языку. Мы сейчас уже спустимся, ты мог бы еще немножечко подождать?
— Насколько я понял, Евгений Иванович, — не к месту сказал Аугусто, — в России, вы давно похоронены. — Предупредили бы, дали какой-нибудь знак. Из нашего посольства в Москве сначала пришла телеграмма, потом подборка газет. Ванька плакал. Я, честно сказать, тоже. Мы вас поминали по нашим, кубинским обычаям. А когда пили за упокой, у меня из руки выпала рюмка...
