Аня терпеливо дожидается меня за дверью. Выхожу, закрываю ее за собой, забираю у девочки светильник. С высоты моего роста он светит дальше. Мне его свет без разницы, а девочке может быть важен.

Веду ее в другую комнату, усаживаю на стоящий табурет.

— Аня, тебе рассказал Аугусто?

— Да, хозяин.

— Что еще он тебе рассказал?

— Он ей рассказал все, — голос Апреля.

Поворачиваю голову.

— Что именно?

— Все, — повторяет птенец, прикрывая за собой дверь. — О том, кто мы. О том, что мы al'lil.

Перевожу взгляд на бледную до синевы девочку.

Запах ужаса.

— И что она теперь — твоя собственность, — добавляет Апрель.

Протягиваю руку. Девочка едва дышит.

Касаюсь искрой силы.

Теперь боится меньше.

— Не бойся, — поправляю сбившуюся прядку, добавляя и слова.

Присаживаюсь на корточки, гляжу снизу вверх в лицо Ани.

— Аугусто тебе рассказал не все. Он не прав в том, что ты — собственность. Тебе нет необходимости называть меня хозяином.

Растерянность.

— Ребенок, я дал клятву твоей матери оберегать и защищать вас, словно вы мои дети. Как я могу быть твоим хозяином?

— Старший господин... Аугусто...

По щеке катится слезинка. Но если она знает... Этикет никто не отменял. Даже сейчас.

— Тс... — прижимаю палец к губам девочки. — Вот истинных имен не надо. Он называл себя человеческим именем?

— Нет... сказал, что я должна называть вас хозяином, остальных... то есть его и...

Замолкает.

— Антона Генриховича, — заканчиваю за девочку. — Его и Антона Генриховича ты обязана называть 'господами'. Так?

— Да...

— Называй меня так, как называла раньше. Марк Витальевич. Антона Генриховича тоже можешь называть, как привыкла. А Аугусто... ну, называй его, как просит — 'господин'. А если будет к тебе лезть...

Перевожу взгляд на птенца.

Апрель кидает на Аню странный взгляд, и вдруг опускается передо мной на колени, склоняет голову.

— Прошу прощения, Старший. Я не смог оградить твоего... ближнего от посягательств Аугусто. Признаю свою вину.

Слегка запинается, не зная, как называть Аню. Она ведь не слуга.

— На тебе нет вины, — отвечаю, но Апрель не встает.

— Есть. Я не предупредил его, что ты не хочешь рассказывать о своей природе девочке. А он посчитал, что ты готовишь ее в слуги или рабы.

— На тебе нет вины, — повторяю. — Я сам тебя не предупредил. Я посчитал, что ты и так это знаешь.

— Я и знал, — Апрель не поднимает головы. — Но подумал, что Аугусто... догадается.

Да, вина, похоже, есть.

— Почему ты не удержал его, когда он начал с ней говорить?

— Он... сделал это днем. И не здесь.

Ясно. Днем Апрель не 'боец'.

— На тебе нет вины, — произношу третий и последний раз. После третьего раза, даже если Апрель и виноват, я уже не имею права его наказывать.

Вскидывает голову.

— Спасибо, Старший. Хотя... я все равно виноват.

— Что уж тут, — философски замечаю и поворачиваюсь к Ане, замершей на стуле.

Молчит, опустив голову

— Старший... Аугусто не отцепится. Поставь ей метку, — тихо произносит Апрель.

— Я поговорю с Аугусто.

— Ты, может быть, и поговоришь, но ты ведь знаешь... Он ведь свою ей поставить может.

— Тогда получит по полной.

— Он-то получит, — возражает птенец. — Но Аню ты потеряешь.

— Я его порву.

Апрель закусывает губы.

— За человека приговоришь к смерти al'lil?

Опоминаюсь.

— За то, что посягнул на мое, — хмуро отвечаю.

— Тогда пометь. К тому же мы на его территории.

Молчу.

— А... это больно? — вдруг раздается тихий голосок Ани.

— Что больно? — не понимаю.

— Метка... это больно?

— Нет, — отвечает вместо меня птенец. — Совершенно.

— А дядя Паша кричал.

— Какой дядя Паша? — настораживаемся мы с Апрелем.

— Ну... он в клетке сидит. Старший господин его вытащил, привязал к дереву и поставил метку прутом. Горячим. Дядя Паша кричал.

— Аугусто так его и называл — 'дядя Паша'? — аккуратно интересуется Апрель с нехорошими интонациями в голосе.

— Нет... Я просто его знаю, он раньше жил в соседнем доме. Я еще в школу не ходила. Потом ушел в армию и пропал.

— Это не метка, — успокаиваю девочку. — Это клеймо. Я таких не ставлю.

Выдыхает.

Похоже, Аугусто ее запугал до крайней степени. А мне расхлебывать.

Метка однозначно удержит Аугусто от посягательств на моего человека. Но метка так же свидетельствует, что человек знает о существовании al'lil. И является либо слугой, либо рабом. Третьего не дано.

Третье дано только у меня.

— Мальчиков тоже надо пометить, — выводит меня из размышлений птенец.

— Тогда им придется рассказывать, — качаю головой.

— А иначе их заберет Аугусто. Он не тронул твоего слугу, потому что на нем метка.

— Я его предупрежу.

— А он из вредности. Шеш, он блюдет закон, но... именно, что закон. Понимаешь? И... я не уверен, что не потому, что ты рядом. Ты... ты другой, ты следуешь закону, но ты и относишься нормально. А Аугусто...

— ...а Аугусто балансирует на грани, — продолжаю за Апреля. — Играет. Он еще молод.

— Сколько ему было, когда ты его обратил?

Невежливый вопрос, но я отвечаю.

— Сорок восемь.

Апрель присвистывает.

— Взрослый дядька.

Одаряю Апреля многозначительным взглядом. Птенец закусывает губы. Перевожу взгляд на Аню. Так и сидит, поглощенная страхом.

Протягиваю руку и касаюсь искрой силы. Страх слегка ослабевает.

Эти меры, правда, временные.

— Не бойся, Аня, — еще раз говорю. — Тот нехороший дядя просто решил тебя напугать. Знаешь, бывают добрые дяди, а бывают злые? Вот тот дядя из категории злых.

— Да, хозяин.

Был бы человеком, уже ежился от мурашек.

Пускать большее количество силы нельзя. Сломаю.

— Не надо, Аня, — говорю успокаивающе. — Я не твой хозяин.

Тяжело.

— Метка не отменяет клятву, — переходит на кастильский диалект Апрель. — Будучи слугой, она получит намного больше заботы.

Может быть, он и прав, но...

— Что тебе еще рассказал Аугусто? — присаживаюсь перед девочкой, смотрю в побелевшее лицо. — Обо мне.

— Что вы... что вы не человек, — повинуясь моей силе, выдавливает девочка. — Что вы... что вы пьете кровь... и если я не буду вам повиноваться, то вы... вы меня убьете.

— Аня, послушай, — обхватываю ее ладошку, слегка сжимаю. — Я поклялся твоей матери, что позабочусь о тебе. О вас. О тебе и мальчиках — Вите и Роме. Я никогда не обижу вас. Я никогда не причиню вам вреда и защищу от любого, кто захочет это сделать. Ты можешь мне не верить, но я никогда не отступаю от своих слов. Да, я не человек. И именно поэтому я никогда не нарушаю клятв. Тебе не нужно меня бояться. И Антона Генриховича не нужно. Он тоже не тронет тебя и мальчиков.

Молчит.

— Ты меня понимаешь, Анют?

— Да, хозяин.

Медленно выдыхаю.

Тяжело.

— Аугусто заигрался, — распрямляюсь. — У него есть свои люди, какого хрена он полез к моему человеку?

— Ну, во-первых, — Апрель хмыкает, — чем еще развлекаться в вечности, а, во-вторых, без твоей метки она не твой человек.

— Ты опять?

— Не опять, а снова, — отвечает Апрель. — Ты ведь понял, что он ее в свою 'школу' таскал? А еще он очень подробно продемонстрировал все свои умения.

Мир подергивается красным.

— Не на ней! — спохватывается птенец. — На других! Шеш, мать твоя Тьма, успокойся!!!

Мир возвращает нормальный цвет.

— Я ее забираю, — говорю безапелляционно. — Прямо сейчас.

— Угу, — соглашается Апрель. — Только ты уверен, что мальчикам подобное тоже необходимо?

— Чего?

— Блин... Старший, у меня такое чувство, что ты сейчас Младший. Вот заберешь ты ее... а мальчиков оставишь. А потом явится Аугусто... Как ты думаешь, что он сделает с ними — тоже неклейменными? Ничьими по сути?

— Скажешь ему.

— Осиновым колом тебе по голове! Ты думаешь, ему будет до этого дело?! — птенец хватается за голову. — На просто слова?! Очнись, Старший!

Молчу. Молчит и Апрель, ожидая моего решения. Молчит и Аня.

Нужны ли мне еще слуги?

Нет, не так. Неправильный вопрос. Совсем неправильный. Сейчас речь не идет о моих желаниях.

Речь идет о выполнении клятвы.

'Я клянусь кровью, что буду заботиться о них, как о своих детях. Я дам им лучшее, что в моих силах. И они вырастут достойными людьми. И я никогда не наврежу им'.

Хотел бы я, чтобы мои дети носили метку? Хотел бы я, чтобы их судьба была навечно связана с судьбой такого, как я? Жить не своими желаниями, но желаниями хозяина?

— Мне было столько же, сколько ей, когда я вошел в Ночь, — нарушает молчание Апрель. — Не хочешь метить — обрати.

Замираю. Воздух застывает.

— Она еще маленькая.

Апрель вздергивает бровь.

— Мне было одиннадцать. Ничего, вроде неплохо получился.

— Нет, — качаю головой. — Это однозначно — нет.

— Твоя воля.

Киваю.

Впрочем, что мешает мне хотеть не препятствовать счастливой жизни Анны Калининой?

Или Калининых Виктора и Романа?

Короткий укол силой. Изменить лицо. Вкус крови. Немного яду — исцелить, усыпить. Проснется утром...

Что я хочу?

Что я могу?

Обращение — не сложно. Сложно становится после. Не каждый человек обладает потенциалом и достаточной силой воли, чтобы преодолеть то, что будет после. И я не знаю, сможет ли Аня это. И никто не знает.

Хочу ли я проверять?

— Побудь с детьми, — говорю Апрелю. — Успокой Аню. Я к Аугусто.

— Э... — Апрель теряется. — Старший, я не умею успокаивать. Я могу только расслабить и растормозить сознание... ну, что-то похожее на опьянение... Как-то так.

— А еще ты говорить умеешь, — усмехаюсь, прищуриваясь. — Добавь к силе слова, и все у тебя получится.

Апрель трет лоб совершенно человеческим жестом, затем кивает.

— Я... я постараюсь.

— Будь так добр.

Аугусто найти не получается. Облетаю все острова, даже безымянные, заглядываю в школу, деревню, к Ветру. Как сквозь землю провалился.

Если у слуги есть метка, с которой поиски не представляют какой-либо трудности, то найти собрата, если тот не хочет, практически нереально. Он может затаиться в кустах в трех метрах, и я пройду мимо, не заметив.

На поиски трачу весь день, и к дому возвращаюсь перед самым закатом.

— Не нашел? — Апрель встречает меня у двери.

— Нет, — качаю головой.

— Я усыпил детей. Проспят примерно сутки, точнее не скажу.

— Хорошо.

Вхожу в дом.

Дети лежат на кровати. Аня свернулась калачиком, Витя с Ромой сопят друг другу в уши.

Оставлять их нельзя. Аугусто любит играть. Может заиграться.

Закат пережидаем в другой комнате.

— Что ты решил? — интересуется Апрель, когда солнце прячется за горизонт, а воздух перестает быть похожим на ржавый кисель.

— Уберу их отсюда, — пожимаю плечами. — Им здесь не безопасно.

— Троих поднимешь?

Поднять — подниму. Но объем...

— Далеко лететь. Из объема выпадут, — задумчиво отвечаю. — Я поэтому и переносил их раздельно.

Птенец чешет затылок, пожимает плечами.

— Аня все равно знает о нас. Так что она ничего не потеряет, получив метку. Наоборот, выиграет.

— Решать мне, — резко обрываю.

Замолкает.

Решать — мне.

Мне все равно решать.

Рука Ани Калининой тонкая, почти прозрачная. И кожа — как бумага.

* * *

Делаю шаг из дома, собираясь взлетать. Мальчики сопят на руках. Так и не будил их за все это время.

— Ты меня искал, так ведь?

Оборачиваюсь на голос.

Улыбается, прищурившись.

— Я почти не опоздал, — Аугусто кивает на детей у меня на руках. — Извини, отлучался. Мелочевку разную с материка рабам принес — ножи там, кастрюли. Знаешь, как они их портят? Ух!..

— Апрель! — зову, чуть повысив голос. Люди бы не услышали, но мой птенец — не человек.

Выскакивает из дома мгновенно.

Молча передаю ему детей, не отводя взгляда от Аугусто.

— Ты чего? — Аугусто весело фыркает, но серьезнеет, ощущая мою силу.

Делаю шаг вперед. Нарочито медленно.

Делает шаг назад. Он в двенадцать раз младше меня.

— Ты... чего?

— Это мои люди, — произношу. — Ты посягнул на мое.

— Твои?.. А... — старательно изображает замешательство.

Для человека — достоверно.

Не для меня.

— Ты посягнул на мое, — повторяю.

— Слушай, — выставляет ладони. — Давай разберемся. Погоди.

Ослабляю силу.

Выдыхает, проводит рукой по лбу, демонстративно смотрит на мокрую ладонь.

Молчу.

— Моей вины нет, — говорит, — я ничего не сделал твоей будущей слуге.

— А вот это интересно, — отвечаю. — С чего ты взял, что она будет слугой?

— А зачем еще?.. — в голосе — недоумение. И опять же — очень искусно изображенное.

Я умею двигаться очень быстро.

Мгновение, и Аугусто трепыхается в моем захвате, сдобренном порцией силы.

— Не смей трогать моих людей!

— Я понял, понял... — выдавливает. — Я не трону никого из тех, кого ты приветил!

Захват не отпускаю.

— Слушай... — сглатывает. — Признаю свою вину. Я не понял, что ты от них хочешь. Влез, куда не просят. Больше не буду. Клянусь!

— Клянись кровью!

Дергается. Клятва серьезная.

Не отпускаю.

— Я бы и так... — безуспешно дергается еще раз. — Хорошо, если ты хочешь... Клянусь кровью, что не трону никого из тех, кого ты мне притаскиваешь, без твоего на то явного дозволения! Хорошо, еще и тех, на кого ты глаз положил! Устраивает?!

Вполне.

— Вполне, — отпускаю захват.

Демонстративно растирает руки, хмурится. Человеческий жест. Не allil.

— Узнаю старину Шеша, — бурчит. — Что тебе с этих людей? У меня их восемь тысяч!

— У тебя их восемь тысяч, — повторяю за Аугусто. — Не лезь к моим.

— А бесхозных еще семь миллиардов. Тебе что, не хватает?

— Я давал клятву заботиться об этих детях, — пристально смотрю на недовольного собрата.

Кидает на меня короткий взгляд.

— Так бы и сказал... Ладно, мы договорились?

Интонации вопросительные совсем чуть-чуть.

— Да, — соглашаюсь. — Договорились.

Выдыхает с облегчением.