— Но почему прямо сейчас? Не могу ли я уехать более пристойным образом? Будут слухи, сплетни.
Зеленоглазый улыбнулся, провел большим пальцем руки по горлу и кивнул в направлении комнаты, где спал Наместник. Морне вздрогнула от неожиданности.
— Это.. приказ?
— Да. Приказ Повелителя. Но если ты не можешь — я пойду. Тогда оденься и держи лошадей.
— Нет. Я сама.
Морне прошла в комнату, предназначавшуюся для служанки. Она давно настояла, чтобы слуги спали только на первом этаже. Достала из шкафа вещи, которые предназначались для охоты — удобный костюм, кинжал в кожаных ножнах, высокие сапоги. Быстро оделась, убрала волосы под платок. Прислушалась к звукам из спальни — доносилось только ровное дыхание спящего человека. Морне взглянула на себя в узкое зеркало. Да, если она была хороша тогда, десять лет назад — теперь она была прекрасна. Зрелая красота умной женщины, обладающей превосходным вкусом и гордым характером. Мягкие черты фигуры — округлость и стройность, сочетавшиеся в разумной мере. Яркие черные глаза, пухлые чувственные губы. И достоинство во всем облике. Она уже не выглядела девочкой, хотя ей исполнилось всего тридцать, а для несущей в своих жилах кровь Острова это было совсем немного, почти детский возраст. Таков был счастливый удел ушедших в земли Юга — они рано взрослели, но поздно старились.
Морне неохотно оторвалась от зеркала — ей хотелось любоваться на себя, глядя как в глазах загорается огонек предчувствия близкой свободы. Но для того, чтобы эта свобода не осталась только мечтой, нужно было еще постараться. Она тихо вошла в спальню, склонилась над спящим. В руке ее был кинжал, который дал ей посланник — кинжал работы Острова, с какой-то незнакомой монограммой. Она прицелилась, потом опустила руку, еще раз подняла, вспоминая полученный когда-то от Ангаэль урок. И одним точным безжалостным ударом вонзила его в правый бок, под ребра и вверх. Раздался тихий хрип — и все.. Морне прошла на балкон, легко спрыгнула — посланник поймал ее, как пушинку. Морне вспрыгнула в седло и они помчались по темной улице, разбивая ночную тишину звонкой дробью копыт.
На первой стоянке, которую они сделали, уже выехав далеко в степь, когда солнце близилось к зениту, Морне, превозмогла усталость и бросилась на шею к посланнику. Для него это было полной неожиданностью — Морне всегда была к нему надменна, как к прочим слугам. Но она обнимала его и прижималась, как к возлюбленному после долгой разлуки и, смеясь, повторяла:
— Свободна, я свободна, ты понимаешь? Дажангар, милый, ты понимаешь? Свободна!
— Меня на самом деле зовут Элнар..
— Ах, ну какая разница.. Я свободна, понимаешь? Теперь все будет хорошо...
8.
Неделя погони.. Лошади пали на третий день, не выдержав бешеной скачки, и они шли пешком. Под палящим солнцем мордорской степи днем можно было идти только несколько часов. Они шли всю ночь, потом все утро и вновь отправлялись в путь вечером. Всего в день они шли около восемнадцати-двадцати часов, пережидая только самую сильную жару. Элнар вел ее каким-то только ему одному известными тропами от одного полузасохшего колодца до другого. На второй день такой дороги Морне перестала отличать реальность от бреда, рожденного голодом и жаждой. Ей мерещились то полноводные реки, в которых можно было плавать часами, то тенистые сады ее детства, столы заставленные самыми разнообразными яствами, покои в Барад-Дур, ласковый взгляд и прикосновение руки Повелителя...
Идти было невозможно. Даже закаленному, прожаренному степью Элнару этот путь был труден. Но для избалованной женщины, самой большой тяжестью в жизни которой была слишком затянувшаяся охота, это было почти что смертельным испытанием. Ее лицо почернело от ожогов и жажды, ноги были сбиты в живое мясо. Глаза почти что ослепли от яркого света. Она спала на ходу — ноги несли ее сами. А где-то за спиной была погоня — как минимум два отряда всадников, здоровых, полных сил, со свежими лошадьми. Их спасало только то, что они не знали этих земель — жаркие степи были извечным оплотом для Мордора, но не для привыкших к морю нуменорцев.
Когда она падала, Элнар поднимал ее — как мог, когда уговорами, а когда и ударами. Она поднималась и шла, с монотонностью автомата. Ни разу она не пожаловалась на усталость или боль, голод или жажду — пила и ела ровно столько, сколько давал ей спутник, бинтовала стертые ноги теми полосами холста, которые он ей давал и ничего не просила. Она вообще ничего не говорила — только шла, иногда спотыкаясь и поднимаясь вновь.
Их нашли на восьмой день к вечеру — двое всадников в черных плащах. Первыми их увидела Морне, а так как они ехали не с востока, а с севера, потянула спутника за рукав, показывая на новых врагов. Но тот только засмеялся — только смех, вырвавшийся из измученной жаждой глотки более напоминал карканье ворона, а потом неожиданно закрыл руками лицо. Слез не было, но лицо его искривилось в беззвучном рыдании. Морне разобрала только короткое:
— Дошли...
Двое всадников были мужчинами, по виду чистокровными нуменорцами, но они были мало похожи на обычных людей вообще. Бледные смертельной бледностью лица, тщательно спрятанные от солнца под капюшонами плащей темные глаза, ледяные руки. Морне не успела рассмотреть второго — очень широкоплечего, довольно пожилого. Но ей хватило даже той части рассудка, что еще не была затуманена бредом, чтобы узнать второго, на венце которого вокруг лба сплелись две змеи — его лицо было ее собственным. И тогда она впервые за весь путь потеряла сознание, словно бы разрешив себе покинуть на время этот мир.
9.
Сколько дней тянулось беспамятство — она не знала. Но очнулась резко, словно бы волна бреда выплеснула ее на твердый и суровый берег реальности. Полутьма. В комнате тщательно занавешено окно. Густой запах трав и мазей. Руки — привязаны бинтами к кровати и на них лежат куски ткани, пропитанной ядовито-желтой мазью. Такие же лоскуты — на лице. Морне попыталась пошевелить губами — и резкая боль пронзила ее. Словно бы она пыталась сломать лед.. только этим льдом была ее собственная кожа. Морне рванула руки, разрывая бинты и поняла, что не одна в комнате — за спиной раздалось предостерегающее покашливание.
— Ты.. принеси мне.. зеркало!
Голос прозвучал грубее вороньего карканья. Руки сами срывали с лица повязки, ощупывали кожу — всю в рубцах, коростах болячек, мокнущих воспаленных ранах.
— Зеркало! — то ли простонала, то ли прорычала она. — Ты, кто ты там..
Тот, кто был в комнате, сделал несколько шагов вперед и Морне резко замолчала. Это был Повелитель. Но зеркало он ей подал, оборвав ее попытку произнести подобающее приветствие резким кивком и легкой отмашкой руки в неизменной перчатке. Морне взяла зеркало, превозмогая боль в пальцах — и тут же выронила его. То, что она увидела, было ужасно.
— Вылечи меня!
Она привстала на постели, не обращая внимания на слабость, кружившую голову дурманом. — Вылечи, я знаю, ты можешь. Прошу.
— С чего ты вообще взяла, что я это умею? — тихий, недобрый голос.
— Узнала.. от многих. Вылечи меня! Я не буду жить.. такой. Не буду..
— Тебя вылечат наши лекаря..
— Нет! Я знаю, что это безнадежно. Вылечи меня, Повелитель!
— Наконец-то ты вспомнила мой титул, девчонка..
Морне поднялась с постели, схватила его за руку. Потянула резко. В жару она мало понимала, что делает — или слишком хорошо понимала.
— Если ты хочешь, чтобы я служила тебе — вылечи меня. Иначе я покончу с собой! Чего тебе это стоит?!
— Хорошо. Ложись.
И то, что было после, Морне запомнила лишь частично — но и этого было довольно, чтобы понять всю мощь магии, которой владел Повелитель. Нестерпимый жар на коже.. искаженный голос, шепчущий странные слова.. фиолетовые сполохи на стенах.. ощущение того, что она проваливается куда-то в бездонный колодец... а потом она заснула, и когда проснулась, перед ней стояло зеркало. И в нем отражалось ее лицо — такое обычное... она сначала не поняла, что это за странная шутка. Но, вспомнив все, тихо заплакала — впервые со времен детства.
10.
Он ворвался в ее кабинет, хлопнув дверью о стену так, что она затрещала. Морне внутренне сжалась, но по ее виду об этом нельзя было догадаться. Она встала из-за стола, где писала письмо, почтительно поклонилась — более почтительно, чем обычно — и встала, спокойно опустив руки по телу.
— Кто приказал остановить погрузку?
— Я, мой лорд.
— Немедленно распорядись продолжать.
— Нет, мой лорд. Я не сделаю этого.
Он остановился напротив нее, опираясь руками на крышку орехового стола — и там, где лежали пальцы, оставались вмятины. Гнев и ярость — у кого угодно кровь застыла бы в жилах от ужаса. Если уж сам Повелитель Мордора беспокоится о каких-то возах, а нахальная девица ему смеет перечить — значит, в мире что-то сдвинулось с места.
— Почему, Морне? — тихий придушенный голос. Таким он отдавал распоряжения о казни. Лицо искажено гримасой ярости.
— Потому что я не позволю ни одному возу с запасами провизии покинуть крепость, милорд.
— Позволишь. И немедленно.
— Нет, милорд. Только при условии, что мой труп повезут на первом из них.
— Значит, повезут. Но приказ ты отдашь сама.
— Нет, милорд.
— Да!
— Нет!!
И изящные крепко сжатые кулаки ударили по столешнице. Чернильница подпрыгнула и опрокинулась, заливая бумаги. Но Морне не обращала на это внимания — она стояла в той позе, в которой опустила руки на стол — чуть наклонившись, опершись на стол, уставившись на стоявшего напротив. Бешеная кошка, защищающая свое гнездо с котятами выглядела бы уместнее на ее месте. Морне защищала свою крепость. Это поединок взглядов длился, должно быть, часы...
— Ну, хорошо, Морне. Объясни, почему ты настаиваешь на своем?
— Все очень просто мой лорд. — Она взяла лист бумаги, не запачканный разлитыми чернилами, перо. — Вот что мы реально имеем на сегодня.. а вот что должны поставить нам с Юга.. а вот это число — то, сколько нам нужно на каждый день. Итого...
11.
Она была главной распорядительницей в крепости. Она была главной на Совете у Повелителя. Без ее слова нельзя было коснуться ничего, что имело бы касательство к процветанию Барад-Дур. Только в воинских делах она не имела — да и не желала иметь — участия. Пока крепость в основном укрепляла свои пределы и накапливала мощь, ее требованиям уделялось более внимания, чем любым другим.
Принимать гостей высоких рангов и ведать, чем накормить слуг. Знать наизусть все запасы, доходы, прибыль и убыль. Раньше самих плантаторов получать сведения о том, велик ли урожай на их землях и сколько стоит платить за тот или иной товар. Знать, что делает каждый в крепости. А это только часть ее забот... Она нужна Повелителю и для иных дел. Интриги. Заговоры. Коварные замыслы. Она была очень умна — и ум ее был особенным. Она могла рассуждать по-мужски — безупречная холодная логика, тонкий расчет; она могла быть умной по-женски — интуиция, предвидение, кажущаяся нелогичность. Она умела сочетать обе стороны своего ума. И была к тому же бесконечно коварна как.. Даже Повелитель не мог сказать, чего в этом коварстве больше — женской проницательности или мужской утонченности.
Ей не составляло труда раскусить большую часть планов и замыслов противника. Но ее замыслы часто были темны и для самого Повелителя Мордора — и они были успешны. Морне была безжалостна. Ее никогда не волновало, хорошо ли то, что она делает. Вопросы морали ее вообще не занимали — каждая ситуация была задачкой, которую нужно было решить, игрой, которую надо выиграть. Какой ценой — безразлично, лишь бы ценой минимальных потерь с ее стороны.
Она умела управлять. Ее слушались сразу, и не только потому, что боялись ее наказаний, а наказания были и были они болезненными и неожиданными. Просто она умела приказывать, должно быть, никогда не задумываясь об том, как это получается. Это было естественно.. это было в крови. Уметь отдать нужный приказ, нужным тоном, нужному человеку. Суметь его похвалить, если он выполнил верно. Она никогда не скупилась на награды — ее подчиненные никогда не знали нужды и бедности. Пусть даже на это уходила немалая часть ее собственного имущества — ей было не так уж и много надо.. а вот преданность гораздо большая ценность.
Она была единственной в своем роде за все те года, что стояла Барад-Дур. И знала об этом. Ангаэль, что уступила ей свое место, умела быть преданной, умела заботиться о хозяйстве — так, как заботилась бы она и о своем доме — но Морне была совсем из другого теста. Черный Цветок Барад-Дур, называли ее. И у этого цветка было прекрасное соцветие, дурманящий запах и очень ядовитый сок...
— Мой лорд.. Я думаю, нам не следует более быть столь близкими друзьями.
Прямой мягкий взгляд, уверенный спокойный голос. Лицо — как всегда, когда ничто ее не раздражает — спокойно-красивое, не выражающее никаких истинных мыслей.
— И почему же?
— Я должна управлять крепостью. Я должна доверять только своему взгляду. Мне трудно это делать, если мной движет не только преданность, но и привязанность.
— Так ты отказываешь мне, чтобы лучше служить мне?
— Да, мой лорд.
Он улыбнулся — той улыбкой, что предназначалась обычно для посторонних: обаяние, надменность и более ничего. Движение мышц лица, не более. Морне выдержала взгляд в упор, как выдерживала их с тех пор, как сказала ему свое первое "Нет!"... как давно же это было. Она чувствовала, как рвутся узы взаимной симпатии. Как навсегда уходит в прошлое тот образ, в котором она увидела его — молодого ярко-красивого мужчины, близкого и доступного. И теперь они будут — господин и служанка. Это было бесконечно печально для нее — и все же так было нужно. Пришло время отделять долг от желания.
И стало по слову ее. И отдав что-то во имя своего служения, она нашла большее — радость от своей нужности и преданности.
12.
— Прошу, господин. Подождите здесь. Таково желание Повелителя.
Она оставила его в небольшой комнате рядом с кабинетом. Уходя, оглянулась — очень высокий мужчина, даже в комнате не снявший длинный черный плащ из плотной ткани. Бледное лицо, черные волосы. Лицо — знакомое ей самой с детства. Лицо из зеркала. Ее отец. Отец.. а она уже выглядит старше, чем он. Сколько раз он приезжал в Барад-Дур, то один, то в компании своих собратьев. Пока их было только трое. Младший был сыном Ангаэль, второй — одним из когда-то прославленных нуменорских полководцев. Тот, кто был ее отцом, был Первым. Королем. Король-Призрак, как уже сказал кто-то — имя, которому суждено пройти сквозь эпохи.
Он и не знал о том, что у него есть дочь, о том, что та леди, что распоряжается всем и вся в этой крепости — и есть эта дочь. А Морне не спешила бросаться ему на шею с криками радости. Слишком поздно было — да и что за дело тому, кто бессмертной памятью пройдет в веках, до одной простой смертной. Смертной, и не желавшей изменить свою участь. Она была вполне довольна своей.
