Однако, судя по тому, что девушка при всех ему улыбалась (правда, чуть насмешливо) и никаких признаков обиды не выказывала, он мог сделать вывод, что на него не сердятся. Потом она сунула ему в руки записку:
"Чудачок мой, монашек мой! Больше нам не удастся остаться наедине — теперь за нами плотно следят. И делают это даже не люди Инти, это было бы ещё не так страшно, а люди Желтого Листа. До сего дня я знала, что у него много сторонников среди амаута, но мой кузен полагает, что у него может быть даже целая организация... Я не знаю, что делать. Сожги это письмо, умоляю! Твоя Лилия".
Несколько раз перечитав записку и выучив её наизусть, бывший монах сжёг её на свечке. Раз Лилия его любит, то отступать он не намерен. Но он чувствовал, что в это уравнении слишком много неизвестных, а резкое движение и так может всё напортить. "Кузен" — это, видимо, Горный Ветер. Лилия заметила, что за ней следят, и вполне могла устроить с ним серьёзный разговор. Он и сказал, что следят не люди Инти, а люди Жёлтого Листа, которого он подозревает в чём-то нехорошем. А что нужно Жёлтому Листу от Прекрасной Лилии? Видимо, компромат на неё. И перед кем? Перед отцом? Вряд ли... Что бы Жёлтый Лист не наплёл Первому Инке, тот всё равно в первую очередь будет верить дочери, а не ему. Скорее Жёлтому Листу нужен компромат перед обществом. Вот, мол, дочь Первого Инки своей честью не дорожит, значит... А что это, собственно, значит? Значит, нужен ему позор Лилии для каких-то тайных планов, как-то связанных с престолонаследием. Бывший монах чуял печенкой, что дело может принять угрожающий оборот. Ведь Первый Инка ещё относительно молод и на здоровье вроде не жалуется. Но если его решили лишить тем или иным способом всех возможных наследников, а затем и самого убить? И что тогда будет с его родными и сторонниками? Последних точно ожидает жестокий террор...
Когда на следующее утро Золотой Подсолнух проснулся, рядом с кроватью лежала записка с требованием вечером явиться во дворец в личные покои Первого Инки. Золотой Подсолнух хотя и продолжал волноваться, но вздохнул с облегчением. Записка служила пропуском, а сам Первый Инка ожидал его в саду.
Асеро пригласил его сесть на скамейку, но сразу же предупредил.
— Будем говорить вполголоса, а я опасаюсь, что даже среди моей охраны могут оказаться предатели. Итак, я знаю, что Прекрасная Лилия пыталась тебя соблазнить, мне об этом не преминули донести, но я также знаю, что ты выстоял и не поддался искушению. Я знаю, и зачем моя неразумная дочь хотела это сделать — она хотела доказать мне, что может меня ослушаться. Бедняжка не понимает, что вредила и вредит она этим в первую очередь самой себе. Стоило немного подождать — и вы бы без проблем сочетались браком. Жёлтый Лист догадывался о моих планах относительно тебя, и вот Прекрасная Лилия дала ему такой отличный козырь.
— Ничего не понимаю. Как Желтый Лист узнал о том, что между нами было?
— Ну, когда юноша выбегает стрелой из засады, а вслед ему раздаётся разочарованный вопль, тут трудно что-то не понять. Наши женщины нередко сами пристают к мужчинам, зная, что потом те будут должны на них жениться... Конечно, такие вещи вызывают нездоровый интерес. Не только у сторонников Жёлтого Листа. И просто праздного любопытства никто не отменял. А наставницы следить за девушкой просто обязаны. Но его люди в курсе этих слухов. Ну а сам Желтый Лист затаился и как будто выжидает чего-то. Хорошо, буду откровенен до конца: допустим, у нас по тем или иным причинам не родится наследник. Будет ещё одна девочка или выкидыш, или мертворождение... Допустим при этом, что моя старшая дочь, а ещё лучше обе старшие дочери будут как-то скомпрометированы, Лилия может себя опозорить по глупости, Роза осмотрительнее, да ещё вроде её юноши не интересуют, юна слишком, но допустим... Тогда наследование через них будет невозможно, а я остаюсь без наследников совсем. У Жёлтого Листа тем временем подросла единственная дочь, в жилах которой течёт кровь Манко и по отцу, и по матери. А это значит, что её гипотетический супруг, если тоже будет потомком Манко, может претендовать на моё место. Конечно, пока я жив-здоров, ни о чём подобном не может быть и речи, а если я проживу ещё несколько лет, то у меня подрастут ещё младшие дочери, но вот боюсь, что мне больше прожить не дадут. Жёлтый Лист считает меня врагом с тех пор, как я отказался брать во вторые жёны его дочь! Но я люблю Луну и не хочу других жён. Понимая все эти вещи, ты должен быть осторожен с Лилией. Не оставайтесь с ней наедине.
— Я должен... совсем с ней не видеться?
— Нет, нет, я не требую такой жертвы. Наоборот, я хочу, чтобы вы обручились. Сегодня же.
На миг бывшему монаху показалось, что земля поплыла у него под ногами.
— А Лилия согласна? — только и мог спросить он, после того как нему вернулся дар речи.
— Ну, после того что она натворила, она в любом случае должна быть согласна. Но ты не бойся, она хоть и легкомысленна, но любит тебя. Да, кстати, как у тебя с трактатом по философии?
— Почти готов, и Кипу обещался его посмотреть.
— Это хорошо. А кроме Кипу, у тебя есть кто-то на примете?
— Радуга. А больше не знаю. Надеюсь, что кто-то из них найдёт сам кому порекомендовать.
— Может и найдёт, да боюсь, что это долго. Ладно, задействуем связи. Не бойся, тут ничего противозаконного, но надо же ускорить процесс. Хочу, чтобы к свадьбе ты уже был философом и носил синее льяуту. Ладно, пошли к столу.
Вставая с лавки, юноша услышал в кустах какой-то шорох, и с тревогой обернулся. Оказалось, что по крайней мере конец их разговора подслушала Прекрасная Лилия.
— Лилия, как тебе не стыдно, — сказал с укоризной отец.
— И кто меня стыдит? Лучший друг главного подслушивальщика всей страны, — съязвила девушка.
— Для службы безопасности подслушивать — необходимость. А у тебя такой необходимости нет. Ну ладно, иди мыть руки.
— Не пойду, — сказал девушка, гордо тряхнув головой.
— Лилия, но ведь перед едой руки и в самом деле надо помыть, — сказал Золотой Подсолнух, — как же без этого?
— А чего ты мне приказываешь? Думаешь, что если ты будущий муж, то можно уже и покомандовать. Я, между прочим, и отказать могу.
Асеро вздохнул:
— Привыкай, у неё сегодня такое настроение. Ладно, пошли всё-таки к столу.
За столом, кроме Первого Инки, его жены, матери и всех его дочерей, сидели также Горный Ветер и его супруга с младенцем в подвязке. Все поздравляли его, искренне радовались, и сам Золотой Подсолнух был бы при этом счастлив, если бы не Лилия. В начале она демонстративно не помыла рук, лишь обтерев их салфеткой, да и выглядела какой-то возбуждённой и нервной. Особенно она морщилась, когда в речах её отец намекал большое будущее для её жениха. В конце концов, Золотой Подсолнух поймал Лилию в саду, когда она отошла на минутку, чтобы отнести грязную посуду на кухню и спросил:
— Лилия, почему ты недовольна? Ведь я люблю тебя, твой отец дал согласие на брак, что ещё надо?
Лилия только вздохнула:
— Всё было бы так хорошо, если бы не синее льяуту, которое мой отец стремится напялить на тебя.
— Ты боишься, что я стану чванным вельможей? Или разведу многожёнство?
— Не в этом дело, любимый. Но ты уже не будешь принадлежать себе и мне.
— Ну, целиком и полностью себе никто не принадлежит. Всё таки, я не буду как твой отец, меня же на престол не предлагают.
— Ошибаешься, именно такова у моего папаши задумка. Если не будет наследника, он будет выбирать преемника из зятьёв, а если даже малыш родится, то всё равно на зятьёв он смотрит как потенциальных регентов на случай своей безвременной кончины.
— В таком случае его надо поменьше огорчать, чтобы он пожил подольше, — неловко пошутил Золотой Подсолнух. Лилия ничего не сказала в ответ.
Когда они вернулись к столу, Горный Ветер сказал бывшему монаху:
— Вижу, что твой участок работы в надёжных руках. Думаю, что нам и в дальнейшем придётся сотрудничать, когда будут проходить книги от англичан.
— Неужели служба безопасности так внимательно следит за моей работой? И как вы узнаёте, что я справляюсь? Не под столом же прячетесь и не за стенками!
— Конечно, под столом или за стенками никого нет. Ответ на деле лежит на поверхности. Ведь такая работа — самое то для старого разведчика, которому пришла пора уйти на покой.
Золотой Подсолнух вспомнил, что старый человек по имени Золотистый Орех как-то обмолвился, что воевал в Амазонии, а значит, он вполне мог быть из людей Инти. Да и сам Асеро намекал именно на него. Правда, прямую связь с людьми Инти тот в отношении Золотистого Ореха отрицал... но Горный Ветер тут должен быть более осведомлён.
— Видишь ли, ? добавил Горный Ветер, — учитывая идею книжного обмена, нашим ведомствам наверняка придётся взаимодействовать плотно.
— Книжный обмен? Впервые слышу.
— Да об этом давно говорят среди амаута. Кстати, они были одними из тех, кто протолкнул идею допустить англичан в нашу страну. Писали письма с просьбами к носящим льяуту, давили через своего Верховного... Только вот незадача — из англичан более-менее образован только Бертран, остальные и книг-то, кроме Библии, кажется, не читали. А он всё на переводах был занят, не до того. Но через несколько дней ему-таки устроят прогулку по университету, после чего будет договорённость об обмене книгами. Уже вроде договорились, что обмен будет один к одному, но среди того, что они нам предложат, хорошо если половина окажется чем-то стоящим, а не мусором. Во всяком случае, я могу судить по тем книгам, которые видел в Новой Англии. По больший части мусор на околобиблейскую тематику. Научного — по нулям. Да и трудно было бы ожидать иного от людей, которые видят улучшение своего положения за счёт истребления и обращения в рабство других людей. Таким не нужно ничего, кроме оправдания собственных преступлений.
— А сам ты там в рамках удерживался? — спросила Лилия.
— Да, удерживался в рамках законности и гуманности. Тех, за кем не было тяжких преступлений, я пощадил. Часть по их желанию отправилась во владения Английской короны, часть, в основном это бывшие рабы, остались и были приняты по договорённости с местными, которые проявили немыслимое для многих благородство — взяли на усыновление осиротевших детей своих врагов. Моя ли вина, что не замазанных в жестоких преступлениях было так мало? Кроме того, я ведь всё-таки не мог принимать решения единолично. Я мог лишь советовать местным вождям, уговаривать их. И даже если бы я считал нужным поступить мягче и пощадить изуверок-рабовладелиц за то, что они женщины, то всё равно бы я не мог этого сделать. Впрочем, я и не считал это правильным, зная, как моя жена в рабстве натерпелась.
— По моему, ты просто людей не любишь! — сказала Лилия.
— Нет, почему. Помню одного англичанина, о котором у меня остались тёплые воспоминания. Он был рабом у своих соотечественников, и в рабство его обратили формально за кражу. Он был учеником доктора и скоро должен был получить диплом, но вот беда: когда к его учителю пришла бедная женщина и попросила лекарства для своего умирающего дитяти, тот ей отказал, ну а ученик украл это дорогое лекарство. Ну а за кражу его на много лет в каторгу, а каторжан у них продают как рабов. Так тот англичанин один из немногих нормальных был, хотя по их законам и считался преступником. Я ему даже предложил в Тавантисуйю ехать, но он решил с позволения местных там остаться, а иначе занесённые белыми болезни лечить будет некому. Хотя он лично ни в чём не виноват, но в какой-то степени вину своего народа считал нужным искупить. Вот такие люди доказывают, что никакая мерзость ни в каком народе не врождённа. Только вот среди приехавших в нашу страну таких людей нет. Самый приличный из них — это переводчик Бертран, но и в нём что-то гнилое есть. Не могу объяснить точно, это чутьё. Как чутьё говорит мне о том, что мы с ними наплачемся. Так что ты, Золотой Подсолнух, при случае присмотрись к нему, когда он о книгах с тобой договариваться будет. Ладно, хватит о делах, сегодня праздник!
— С отравой в крови.
Горный Ветер сказал Золотому Подсолнуху правду. Бертран и в самом деле должен был заняться книжным обменом. Теперь, когда его дядя достаточно хорошо выучил кечуа, чтобы не нуждаться в постоянном сопровождении переводчика (помощь Бертрана требовалась только при оформлении документов), этим можно было заняться без помех. Откровенно говоря, Бертран робел. Он в принципе думал стать теологом и поехал сюда, в том числе, и для того, чтобы наскрести денег на университет, так как его дядюшка на его образование расщедриваться не собирался.
Не то чтобы Бертран всерьёз опасался за свою душу — он знал, что, к примеру, христианин, ступивший на руины античного храма, душой не рискует. Тут, конечно, не руины, он попадёт по сути в действующий храм и станет беседовать со жрецами. Но за свою душу Бертран не боялся: господь должен хранить его везде, в том числе и в таком нечистом месте. Он боялся увидеть человеческие жертвоприношения... Хотя, казалось бы, случай в Тумбесе должен был бы его разубедить, но Бертран уверил себя, что спектакль — обман для народа, а на самом деле жрецы тут всё равно людей убивают, только не на виду.
Вступая на территорию храма, он хоть и глядел на суровую и стройную архитектуру, всё равно был озабочен тем, чтобы не пустить восхищение в своё сердце, а когда старый жрец его прямо спросил, почему юношу столь мрачен при виде подобной красоты, Бертран ответил:
— Я думаю о том, сколько крови было пролито под сводами этого храма...
— Кровь, да... Когда тут хозяйничали испанцы, они совершенно не уважали наших святынь, тащили золото откуда ни попадя, а тех, кто им пытался помещать, могли и насмерть зарубить.
— Однако я читал, что Атауальпа сам велел сорвать храмовую позолоту, чтобы выкупить его?
— Велел. Не могу его осудить, думаю, что и ему было жалко всей этой красоты, но собственная жизнь дороже. Однако это не значит, что можно было сдирать всё и отовсюду. Нельзя было трогать могилы его предков и рвать с них талисманы. А испанцы — рвали... Впрочем, что сожалеть о золоте, когда гибло и куда более ценное — книги. Теперь, конечно, после того как появился печатный станок, уничтожить все книги очень сложно, но всё-таки мы привыкли по старинке видеть в книгах самое главное. Да и то, некоторые книги у нас и сейчас в считанных экземплярах.
— Такие я не смогу приобрести?
— Отчего, можешь любые. Я познакомлю тебя с одним юным амаута, который проводит тебя в книгохранилище, там ты отберёшь те книги, которые сочтёшь интересными. Если они будут слишком редкими, мы, так и быть, отпечатаем новые экземпляры. Впрочем, у нас самое ценное и единичное — это из христианского мира, наши всегда отпечатываются не меньше чем в сотне экземпляров.
Тем временем они со двора вошли в храм, и сумрачная прохлада не могла не настроить юношу на какой-то таинственный лад, а великолепная архитектура, статуи и барельефы не могли не вызывать восхищение. "Всё это сделано руками рабов", — повторил он себе, — "и вообще здесь производят человеческие жертвоприношения".
