— Мммффф, еретик, — со страстью выдохнул Паоло, вновь сжимая плечи аббата... наполовину контролируя и причиняя легкую боль, надавливая под ключицы, а наполовину держась за него.
Да, так и есть. Язык рисовал на члене свою страсть, губы скользили, стремясь на мгновение вознести к небесам, а потом отпустить. Себастьян точно знал, какой держать темп, чтобы довести инквизитора до финала, и очень быстро добился того, что рот заполнило теплое семя, а из горла мужчины вырвался короткий вздох.
Паоло на миг навалился на коленопреклоненного Себастьяна, пальцы сильно сжались, он в последний аккорд запретного удовольствия толкнулся как можно глубже в глотку такого послушного сегодня аббата, а потом отпустил его, отступая и падая в кресло и прикрывая глаза рукой.
Оставалось только подняться с колен. Аббат искоса взглянул на инквизитора.
— Хочешь вина? — спросил почти буднично. — Я специально берег свой первый урожай. — он достал глиняную бутыль, перевязанную холстиной, откупорил и налил в кубок, отпил сам, пробуя вкус свободы, доставшейся кровью.
— Да, в горле пересохло, — он поглядел на Себастьяна с рассеянной улыбкой.
— Сегодня странный день, — кубок переместился из рук аббата в руки гостя. — Так люблю неожиданные повороты. — чернота глаз стала непроницаемой. — Как только ты появился во дворе, я понял, что угли не почернели до конца. Ты так вырос. Общаешься с королями. Охраняешь веру. Наверняка, знаешь цену всем этим монастырским орденам... Паоло... Вот мы и познакомились, милый. — Себастьян отпил прямо из бутылки.
— Я был терпелив и послушен властям, и потому взлетел высоко и при этом продолжаю быть угодным сильными мира сего, — Паоло усмехнулся, отпивая вино, — Тебя пытался научить тому же — терпению и послушанию, но ты, как вижу, оценил лишь один аспект моей науки.., милый, — он провел языком по краю кубка, глядя в черные глаза.
— О да, милый... Я благодарен тебе за науку... выживать. — ухмылка зверя, а не человека. — Теперь я точно знаю, кто и сколько стоит. И можно ли использовать или нельзя. — откровенная ложь скрывала нелюбовь к жестокому Богу и сильную любовь к миру. Себастьян был беден на чувства. Он сохранил лишь несколько из них. И главным считал сострадание.
— Ну и сколько стою я? И собираешься ли ты меня... использовать? — серые глаза с затаенными чувствами скользили по фигуре аббата. Короткое удовольствие только распалило его и всколыхнуло самые жаркие воспоминания.
— Ты для меня бесценен, — отставив бутылку, Себастьян оперся на стол и сложил руки на груди. — Как восход, как закат... как каждый день, что достается мне за просто так, — новая улыбка. Но я не дурак, Паоло. Я не стану похищать такого значимого человека. Знаешь, почему? Этот мир поделен на сообщества, что пытаются выживать, создавая внутри законы и помечая друг друга гербами и другими признаками отличия. Инквизиция мстительна. Ты слишком дорого мне обойдешься. Я лучше заберу с собой закаты и восходы... и еще память... о тебе.
— Инквизиции и так уже есть, за что тебе мстить. Я всего лишь ее слуга. Один из многих. А ты обокрал Церковь, Антуан, — он допил вино и отставил кубок, поднимаясь из кресла, подошел совсем близко. — Память так обманчива... А вино у тебя такое пьяное, — шепнул, потершись щекой о щеку аббата.
— Пьяное, мой хозяин, — отозвался аббат, отвечая на ласку и обнимая инквизитора. — Но я никого не грабил. Я всего лишь раздал богово людям, чтобы затем продолжить начатую ересь. — язык провел по скуле, спускаясь к губам. — Я ведь дьявол... Во мне прячутся легионы, Паоло. У меня и имени нет. Антуан умер одиннадцать лет назад. Он был хорошим мальчиком. Двадцать четыре года. Самое время для любви и нежности... Но у меня был ты...
— Разве я хуже огня и смерти? — губы инквизитора нашли губы аббата, скользнули легкой лаской от уголка к центру.
— Ты хуже смерти и лучше жизни. Если бы я мог, — горячие объятия, — я бы отдал тебе всего себя. Я бы упивался болью... Но у меня слишком много планов, Паоло. Слишком много дел и очень коротка жизнь.
— Слова-слова, мой мальчик, — Паоло прижался к аббату теснее, заглядывая в глаза так близко, дразня дыханием в губы.
— Ты настойчив, милый, — ответ на поцелуй был страстным и долгим, руки обвили инквизитора, ища в нем опору и короткую близость. Себастьян понимал, что ходит по лезвию, но тем ярче были его эмоции.
— Настойчив? О, нет, я не в том положении, чтобы настаивать... сегодня я твой пленник, — Паоло чуть отстранился, но не разорвал объятий.
— Я всего лишь припас для тебя бесценный дар, мой пленник, — аббат вновь притянул к себе Паоло. — Там, в шкафу осталась одна бумага. Она дает право распоряжаться доходами Валассии. Твоя церковь получит сполна. И власть... Ты ведь любишь побеждать? — короткий поцелуй. — Власть будет на твоей стороне уже следующим утром.
— Ты ошибаешься, дорогой мой. Я люблю решать сложные задачи, а не побеждать. Ты был сложно задачей, — поцелуй, заставляющий раскрывать губы, подчиняться. — А сейчас еще сложнее... что, если я передумаю... и не разрешу тебе убежать?
Себастьян принимал поцелуй, опасался его нарастающей страсти и внезапного напора. Он не собирался брать больше, чем хотел.
— Это не в твоей власти, милый, — сбившееся дыхание дрожало предрассветным льдом. — Но мне лестно, что ты так высоко меня ценишь, — еще одно лобзание губами, еще одна непозволительная роскошь.
— Не в моей власти? — инквизитор усмехнулся, в глазах зажглось пламя, — Какое искушение! — он по-хозяйски положил руки на ягодицы аббата, сжал, резко прижимая его к себе.
Себастьян улыбнулся.
— Не искушайся. Ты еще нужен Богу. — вниз скользнули руки, легли поверх ладоней Паоло. — Мне пора, милый. Есть много дел до вечера, пока тебе придется подождать подмоги Фернандо.
— Какая забота о всевышнем! — он покачал головой, — Ну что ж, мой долг поддержать благородный порыв сбившейся с пути души, — инквизитор отступил, и странная усмешка коснулась губ.
— Если бы ты захотел со мной встретиться? Потом... Паоло, — Себастьян поймал инквизитора за руку и вернул к себе. — После того, как все утихнет. Я бы хотел не расставаться больше...
Инквизитор долго смотрел на него, а, потом, вздохнув, заговорил:
— Антуан, мы с тобой до этого виделись последний раз десять лет назад... и ты сам знаешь при каких обстоятельствах и насколько ненормальных отношениях. В этот раз мы на равных, но по-прежнему на разных сторонах... Ты мало обо мне знал десять лет назад, и тем более не знаешь меня сейчас... много лет прошло, люди меняются. И сейчас ты спрашиваешь, можем ли мы в будущем еще встретиться, чтобы не расставаться уже никогда? Еще через лет десять, да? Когда от памяти останутся одни осколки? Потому что то, что я с тобой делал десять лет назад, не стирается бесследно и не прощается, — Паоло сжал губы в твердую линию, продолжая смотреть в черные глаза.
Cебастьян лишь заулыбался в ответ.
— Мы не на разных сторонах. Скоро ты это поймешь, милый. И встретимся мы очень скоро. Не пройдет и недели. Ты можешь сделать тогда вид, что не узнаешь меня. Можешь узнать. Результат будет одинаковым. Теперь ты со мной действительно на равных... В этом ты прав... И даже не представляешь как! Любимый, неужели ты не подождешь несколько дней? Не захочешь узнать правду о своем пленнике до конца?
— Подожду. Куда ж я денусь!? Только мне не нужна правда, — добавил он, склонившись ближе и касаясь губами скулы аббата, — Я же инквизитор, — он отстранился и добавил с невеселой усмешкой, — А какой же инквизитор верит в правду?!
— Правды не существует, милый... есть череда событий, которые создают наш мир. — Себастьян поймал Паоло в свои объятия. — Одно знаю точно, я не обману тебя в твоих ожиданиях и службы ты не лишишься. Но я бы хотел, чтобы мы могли потом поговорить наедине. Обещаешь? Мне... — нежный поцелуй, нескромный намек на скорую встречу. — Я приду к тебе не один. Будет большой разговор, который касается всех нас... Короля Фернандо, Церкви, земель... Судьбоносная встреча. Великое решение. И возможность, которую нам даст точно не Бог. Тогда и поговорим о прощении... Да? — губы пробежали по шее...
— Откуда ты знаешь, какие у меня ожидания? — прошептал инквизитор, откидывая голову и позволяя себя ласкать. — Ты сумасшедший! Ты собираешься лезть в политику! Неужели жизнь не дорога, Антуан? Думаешь, Фернандо тебе простит то, что тот, кого он хотел втоптать в пыль, пытается диктовать ему условия?! Ты не знаешь нашего короля! Отступись, пока не поздно. Я тебе могу обещать только то, что не откажусь от разговора... В остальном я бессилен, мне, в отличие от тебя, дорога моя голова.
— Фернандо? Он мне не нужен, — руки скользнули под рубашку. Кожа инквизитора была горячей, опаляла ладони желанием. И Себастьян каждый раз, когда слышал свое прежнее имя, испытывал бесовскую дрожь воспоминаний, теперь смешанных с настоящим. — Я всего лишь такой же слуга, как и ты... Я выполню свой долг и отступлю. Фернандо будет доволен результатом. Поверь мне... Если, конечно, сделка, которую ему предложит Аталья, состоится. Но не хочу тратить драгоценные минуты на такие глупости. Идем, — аббат увлек инквизитора в соседнюю комнату и уже вскоре целовал его в кровати, постепенно раздевая.
Паоло позволял себя целовать, отвечая со страстью и не скрывая желания, но когда они упали в постель, инквизитор поймал длинные волосы аббата, сжал, оттягивая голову и заглядывая в глаза.
— Что ты делаешь, сын мой? — дразнящая улыбка легла на губы Фратори, — Никак задумал совратить инквизитора на такой непозволительный для истового служителя Церкви грех?
— Разве так совращают, Паоло? — дразнящие пальцы пробежали по ткани вниз и нашли запретное сладострастье. Себастьян уже знал, как справиться с петлями на брюках и не реагировал на боль. — Ты главный, тебе решать, что ты хочешь сегодня, пока я не уехал. — лаской обхватил твердеющее естество. — Мне будет горестно оставить тебя так.
— Ты по-прежнему непослушен и своеволен и совсем меня не слушаешь, — Паоло осуждающе покачал головой и разжал пальцы. С минуту он наблюдал за действиями аббата, а потом хрипло бросил: — Раздевайся.
Себастьян улыбнулся. Отпустил инквизитора и начал стягивать дорогую рубашку прочь. На его теле, смуглом, закаленном трудом даже шрамы смотрелись своеобразным украшением. Тонкие полоски или белые линии воспоминаний. Следом на пол полетели и брюки.
— Так лучше, милый?
— Годы тебя не испортили, Антуан, ты все так же хорош, — серые глаза жадно скользили по изгибам сильного и такого знакомого тела, Паоло почти каждую черточку знал и немало из них нанес сам и прекрасно помнил как. — Масло у тебя есть или уже подготовился? — он цинично усмехнулся. — Или как всегда... кровь лучшая смазка?
— Тебе хочется крови... Бедный мальчик, с которым ты приехал... Как я сочувствую ему, — достаточно было протянуть руку в тайник и достать маленький флакончик. — Это тебя устроит? — Себастьян вновь склонился к инквизитору, поцеловал его в шею, спустился губами, пробегая по линии ключиц. Провел языком ниже, словно дразнил бывшего хозяина.
— Мальчик? — Паоло недоуменно нахмурился, забирая флакончик, — А, ты про эту рыжую бестию, что ли?! Ма-альчик! — Фратори расхохотался. — Он сам замучает кого угодно. Мальчик этот... — смех перешел в шумные вздохи, когда губы Себастьяна заскользили по коже. Руки инквизитора легли на плечи аббата, провели вниз, обрисовывая рельеф мышц, пощипывая — слегка, лишь до растекающегося тепла, но иногда с силой, оставляя крошечные синячки.
— Ты... умеешь... менять... тело... людей... — каждый поцелуй был полон обожания. — Но ты... не ведаешь ... душ... — щека потерлась о живот, губы спустились по полоске волос и в следующую секунду Себастьян потянул с Паоло брюки, которые так ему мешали. Ему хотелось чувствовать своего мучителя, осознать до конца его присутствие. Найти утешение на несколько часов, чтобы сохранить эту память в сердце, если мерзкая судьба распорядиться не встретиться больше никогда.
— Души я оставлю Господу, а я всего лишь грешный человек, мой дорогой. Иди сюда, я буду сегодня нежен, — он потянул аббата к себе, опрокинул на бок рядом с собой, ладони стали гладить лицо, плечи, спину, — Думаешь, я часто завожу себе такие игрушки, какой был ты? — поцелуй, полный жарких воспоминаний и тайной горечи, колено осторожно, но настойчиво раздвинуло Себастьяну ноги.
И тот ответил жарким восторгом, приправленным горькой тоской. Антуан! Ты называл Антуаном того странного и гибкого юношу, который умирал рядом с тобой каждый день. Теперь от него остались разбитые черепки, ствол обгоревшего дерева. Тебя зовут ли Паоло? Нет, ты мой дьявол в алой мантии.
Губы утратили осторожность ласк и жадно искали подтверждений, что под слоями памяти инквизитор помнит. Он принимал лобзания с благодарностью, открывая двери в забытый ад, где горел страстью черный алтарь для них двоих и приглашал в царство теней, что теперь плясали на потолке от блеска зажженных свечей.
— Горячий... все такой же горячий и наивный, хоть и строишь из себя циника, — прошептал инквизитор, спускаясь поцелуями по груди аббата, губы нашли сосок, вобрали в себя, дразня легкими укусами, пальцы пробрались между ягодиц, закружили у входа в тело.
А потом зубы сжали чувствительную горошинку плоти, причиняя боль... кто сказал, что нежность исключает боль? Палец толкнулся резко внутрь, добавляя острых ощущений.
Себастьян хотел бы вскрикнуть, не чувствовать молнию, пронзавшую тело. Он забыл про все за эти десять лет. И теперь боль казалась еще более острой, чем обычно, словно тело соскучилось по ней и теперь искало, звало вернуться.
— Еще, — попросил аббат. — Твой романтик закопан в земле, накрыт плитой... — стон через зубы.
— Уверен? — неизвестно о чем именно, спрашивал инквизитор, нежно зализывая искусанный сосок и одновременно безжалостно растягивая уже тремя пальцами успевшие забыть такое обращение мышцы. Сопротивление было велико, но масло его прекрасно позволяло преодолевать, не позволяя телу препятствовать вторжению.
Тело отвечало всплесками жара. Зыбкая почва смирения уходила, сменяясь пробуждением внутри неистового зверя. Себастьян откинул назад голову. Здесь, сейчас он вновь хотел ему принадлежать и отдавать себя. Зачем? Бессмысленный вопрос, когда душа дрожит, а кожа полыхает.
— Да, уверен.
Язык затрепетал над вторым соском, едва касаясь самого кончика. Раздразнить, повысить чувствительность до предела, чтобы потом вновь впиться укусом.
Себастьян выгнулся навстречу. Рельеф его мышц, его животная красота непокоренного мустанга поражала. Эта лепнина греческого бога говорила. Это кровь богов закипала в аббате, выдавая в нем истинного язычника, полного страсти.
Его жертву ничто не связывало — ни дыба, ни кандалы, ни даже стены темницы, ничто не заставляло ее выносить боль, более того Паоло сам формально являлся пленником аббата... и тем не менее тот терпел, подчинялся, сам желал отдаться своему мучителю. В этом было что-то невероятно привлекательное, и хоть Фратори собирался быть нежным, из глубины его естества поднималось темное желание проверить — сколько выдержит его добровольная жертва. Губы жадно исследовали сильное, гибкое тело, то нежно вырисовывая влажные дорожки, то срываясь на поцелуи-укусы, оставляющие медленно тающие багровые следы зубов. Дрожь любовника, прокатывающаяся по сильным мышцам на пике болевых ощущений, сладко отзывалась внутри, Паоло разжимал зубы, ласкал обожженное укусом место, опускался все ниже, туда, где кожа тоньше и чувствительней, там, где дрожь возникает уже только от прикосновения, когда жертва еще не знает — что сейчас последует — новая ласка или боль.
