Пронзительный ветер Межмирья, тягучая патока безвременья, неумолчный, неумолимый шорох песчинок в часах вечности... Двери и зеркала, зеркала и двери... Неисповедимы пути Шута — цветными витражами, радужными мостиками над бездной, яркими осколками мозаики в холодном сером песке — какой из них верный? Какой из них приведет к цели?

Глеф закрывает глаза и слушает, как пульсирует в его груди огненно-черная сфера — бесценный и страшный дар Амалея. Даже когда он вернет его, часть мрака навсегда останется внутри, она уже меняет его суть — медленно, неотвратимо... Пойманной пестрокрылой бабочкой бьется искорка, цветная нить протягивается от нее к одному из витражей. Рассекая пространство, Глеф шагает в золото, медь и пурпур.

Здесь царствует осень — багряно-рыжим пламенем кленов, пламенной горечью рябины, одуряющим запахом палой листвы. Солнечные лучи пробиваются сквозь листву, золотя и без того огненную голову Адского Шута.

Что ж, здравствуй, головная боль моя, яблоко раздора Темных Лордов... владыкой осени кажешься ты сейчас, как бы пошла тебе корона из кленовых листьев...

— Здравствуй, — голос бывшего Палача негромок и спокоен, как всегда, как в те времена, когда по слову Судьи он заключил неистовое пламя Шута в тельце тряпичной куклы с разрисованным фарфоровым личиком. — Нам нужно поговорить.

Шут

Я складываю мозаику... По ладоням — лучики-зайки... Золотые, багряные листья... Рябины красные кисти... А душа заходится криком.... Пламя бьется — беснуюсь дико...

Не получается. Вернее получается и складывается, а результат, все равно, неизвестен. А от этого и страшно, и больно... Я собой недовольный. Все кусочки собрал, знаю место для каждого — а картинка не складывается... Осень могу собрать — в любом из миров и отражений. Листик золотой, листик багряный... Немножко неба синего, немножко ветра мокрого... А себя — не сложу... Боюсь... Не хочу...

Уже скучаю...

Ветер бросает охапку кленовых листьев мне в лицо, и я замираю. Он принес собой присутствие и запах! Ты пахнешь им... Морем соленым под черничными небесами... А еще сталью — острой, опасной, до бела раскаленной! Влюбленной...

Сердцем я это вижу, не глазами... И огонь в сердце вдруг вскидывается, вырывается на свободу... Чувствую, как огоньки начинают играть на кончиках пальцев. Ты — последний кусочек мозаики? Или тот, кто мне поможет ее сложить? Ты тот, кому доверяет мой любимый... И я хочу тебя услышать... Иду к тебе я ближе...

И с каждым моим шагом ветер все сильнее кружит листья... Неба уже не видно, как и земли под ногами. Все исчезает в багрянце и золоте вихрей. А по ним начинают плясать огоньки... Все быстрей и жарче, все безумней...

Да гори оно все огнем!

И пламя кругом очерчивает нас.

— Поможешь мне?

Глеф

Рыжий и красный, золотой и красный, медный и красный... и лукавые зеленые искры, которые — суть и сердце пожара. Огонь отражается в прозрачных глазах Меча, ржавым осенним листом касается его губ, и Глеф улыбается Шуту — светло и открыто.

— Ничего от тебя не скроешь, да?

Пляска пламени, пляска безумного сердца Шута — и жаркой вспышкой в груди отзывается бабочка-огневка, и тяжелым больным ударом — кроваво-алый комок чужой плоти.

— Может, и помогу. Но сначала мне нужно передать тебе кое-что — от Князя. Он хочет видеть тебя.

Шут

Так хочется коснуться... Как будто чего-то родного и долгожданного... Желанного... Сам себе дивлюсь — ведь ты лишь только пахнешь им! А пламя ластится... Как будто знает много больше... Золотистые огоньки срываются с пальцев и бабочками порхают вокруг тебя...

Улыбаешься. И эта улыбка столь легкая и светлая, что не могу не улыбнуться тебе в ответ.

Пусть пламя не жжет тебя, а греет...

— Я знаю... Он мне снился. Вот только где и что мне делать — я уже не знаю. Вот видишь — гадаю... По линиям судьбы на листьях, по линиям любви на сердце... Расскажи мне, какой узор здесь видится тебе?

Глеф

Золотистые бабочки касаются крылышками щек, трепещут на ресницах... и в такт им трепещет крыльями огневка, будто пытаясь вырваться из стальной темницы.

Глеф берет в ладони руку Шута, кончиком пальца рисует на ней изломанные линии.

— Это твой узор — багрянцем по мятному серебру, медвяным золотом по черному бархату, рыжим пламенем по полуночной синеве неба, солнечным зайчиком по ряби снежного ручейка... огненной бабочкой по ртутному зеркалу. Прошлое и будущее. Линии моей судьбы — черным по белому, бархатом по стали, ты чувствуешь их. Сталью по бархату — узор прошлого, его тебе видно тоже. Узор моего настоящего не здесь, он начерчен в небесах над Океаном Хаоса, на его свинцовых волнах, на прибрежном песке — серым по серому. Там и будет ждать тебя Князь — на берегу океана, а что делать — ты знаешь лучше. Князь заключен в ловушку зеркала, и оно просто так не отпустит... но он сказал, у тебя есть ключ...

Бабочки танцуют, танцует пламя — все быстрее и быстрее. Яркие огоньки отражаются в светлых глазах, и не поймешь, что в них, кроме разноцветного мельтешения крыльев.

— Узор моего будущего — белым по белому. Ты не сможешь его увидеть.

Шут

Мне не нужно видеть... Мне достаточно чувствовать... И если уж пламя, в которое превратилась моя душа — чистое пламя, в которое ничего нельзя добавить, у которого ничего нельзя отнять — находит отклик в тебе, то наши узоры переплелись.

Закрываю глаза, кладу свою ладонь поверх твоих. Легонько глажу по нежной коже... Подношу твои руки к своим губам и невесомо целую твои трепетные пальчики... А огненные бабочки словно этого и ждали — касаются тебя, превращаясь в золотистые узоры на твоей коже.

— Я твой узор ощущаю... А все, что я ощущаю — я огнем могу прорисовать.

Удерживая тебя за запястья, развожу наши руки в стороны — и между нами раскидывается белое полотно. Провожу ладонью над ним — и на полотне проступает вязь огненных узоров. Они меняются, переплетаясь из одного рисунка в другой, огненными струйками стекают с краев...

— Сам решай, как хочешь ткать свою судьбу... Но, прошу, помоги мне распутать нити моей... Помоги мне не уйти в зеркала, когда я буду их открывать для Князя.

Глеф

Солнцем и пламенем окрашиваются нити жизни моей. Золотом по белому — вплетается нить твоей ворожбы в полотно моей судьбы, вьются огненной вязью письмена... Так должно было быть? Так — стало? В стали серебристой отражаются, пляшут-пляшут огоньки-мотыльки. А над головой, в пронзительной синеве небес танцуют клены — короной осени — твоей короной, Шут...

— Я решил уже, а дальше — пусть будет как будет. Я только за себя могу решать, и узор менять — за себя... разве что кто-то сам попросит.

Разноцветные нити в тонких, но сильных пальцах — ворохом осенних паутинок, спутанными дикими травами. В четыре руки разбирают — будто вместе над колдовским зельем ворожить собрались.

— Если хочешь, я могу разрезать те, что тебе мешают, а из остальных сплетешь нужный узор. А чтобы удержать тебя у зеркал, нужно связать нас заклинанием и кровью.

Шут

Я — пламя... Ты — пламенем каленый... Нам не нужны заклятья... Нам кровь достаточно смешать и загадать желание любое...

На секундочку прикрываю глаза, чуть крепче сжав твои ладони. А открыв... Мы... падаем... в лето... В высокое голубое небо, в звонко-хрустальную песню жаворонка, в золотую пшеницу до горизонта, в цветастое разнотравье по пояс у кромки поля...

И не нити в руках уже, а охапка душистых трав... И серебристыми ртутными змейками в этих травах — мята. Зеркальными осколками рвет остальной узор.

Смотрю в твои глаза, Глеф, и мне так страшно от слов моих... Но нельзя по-другому...

— Эти отсекай... Они лишь отражения, их изменили давным-давно. А они переплелись и стали тем зеркалом, что держит Князя. Помоги мне их убрать, чтоб больше ничего нас не держало... Чтоб не утянуло в зеркало меня, чтоб я смотреть смог в него без страха. Чтоб смог разбить.

Мне плохо от этих слов... Больнее, чем душу было рвать на части... Больнее, чем сердце на осколки бить...

Несчастье мое... Счастье... Вас, мой Князь, любить...

Вновь поднимаю взгляд на тебя, Глеф — Граней сущность... А сердце опять наполняется теплом. Не знаю как и почему, но ты мне уверенность даришь. Улыбаюсь тебе — по летнему солнечно и тихо говорю...

— Ведь если мы с ним любим — то эти нити свяжем вновь... Уже без узелков и без обрывов... Узором и волшебным, и красивым... Заворожим на счастье кровь...

Глеф

Кружит голову аромат трав — горький, пряный, медвяный. Закрыв глаза, переступить через свой страх, и верить, и знать — если не будешь бояться, не упадешь... а потом открыть и просто идти вперед. В этом мы похожи с тобой, Шут... в этом и во многом другом. Кто бы мог подумать — такие разные! И пусть твоя искренность горяча и светла, а моя прямолинейна и беспощадно-остра, как клинок, что меняется от того?

В глазах бывшего Палача отражается небо.

— Я сделаю, как ты просишь.

Ледяные лезвия ладоней и неожиданно-теплое дыхание. Светлая сталь рассекает безжалостно серебристые стебельки, над полем разливается одуряющий запах мяты. Вздрагивает бабочка-огневка в груди — в такт горячему сердцу Шута...

— Мне жаль. Знаю, это больно, — охапка ртутной мяты лежит на траве, и прохладные пальцы Глефа осторожно касаются висков Шута, даря успокаивающую ласку. — Но ты прав, настоящее вновь прорастет травой — даже сквозь лед, сквозь запекшуюся корку — пробьется, переплетется... А тебе сейчас станет немного легче дышать.

Кончиками лезвий на узкой белой ладони Меч чертит алые руны — то ли слово, то ли имя. Протягивает руку Шуту — открытой ладонью, как для рукопожатия.

— Моя кровь у тебя есть — бери, сколько пожелаешь. Теперь нужна твоя.

Шут

Боль такая сильная, что хочется кричать...

Я не могу...

Я не могу без тебя! Без мяты твоей... Пусть даже и зеркальной...

Прикусываю губы до крови... Ногти впиваются в ладони — глубоко и больно...

Огнем бы мне все жечь... До тла! Что б не болело больше...

Так было надо... От этого не легче...

Надо было все разорвать... Что б новый узор сплести — и по живому... Без ложных отражений в зеркалах... Что б ты был волен в своих решений, мой Князь... Счастье мое... Что б ты жил! А я чтобы мог тебя любить.

Я Адский Шут — я все смогу.

В ласковых касаньях вновь учусь дышать. Поднимаю голову, сдувая налетевшие на глаза прядки... Беру твою руку, Меч, и сжимаю в ответном рукопожатии... Кровь мешаю... Пусть сбудется мечта большая...

— Спасибо тебе...

Наклоняюсь вперед и касаюсь твоих губ своими — дарю дыхание, немножечко огня и капли крови — той бабочке-огневке, что бьется в твоем сердце.

Отстраняюсь, нежно проведя напоследок пальцами по твоим запястьям... Выбор сделан, решенье принято... Да, я сыграю! Моя судьба — такая! От горизонта и до края — я буду счастье рисовать огнем по небу... И быль... И небыль...

— Идем....

Глеф

Губы Меча сухи, у них привкус морской соли и железа.

— Тебе спасибо, — легкокрылая бабочка в груди доверчиво замирает, впитав плоть от плоти своей — искра Шута, зароненная им в сердце мрака, кровь Шута, подаренная... сопернику? Другу?

Время почти истекло.

— Иди один. Я приду на берег позже — мне нужно еще увидеться с Амалеем до того, как время этого мира закончится.

Песчинки в часах вечности отмеряют срок — серым песком и зеркальным крошевом. Сколько еще осталось нам с тобой, моя радость? Впрочем — сколько бы ни осталось...

Как виделось — белым по белому — не будет уже. Волшебными письменами горят на светлой стали узоры Шута, намертво въелись в лезвие прикосновения мрака. Не мне менять эти узоры... А как будет — скоро узнаю.

Время почти истекло...

— Мне всегда казалось, что в конце нашего пути у границ реальности не будет ничего — ни формы, ни смысла, ни сожалений, ни надежды. Это не пугало и не огорчало меня, но... Сейчас я знаю, что ошибался. Смотри, — Глеф берет за руку Шута, притягивая его к себе, в другой руке — меч. Он подносит сталь к их лицам — в тусклом обоюдоостром зеркале отражаются пламя августовских костров и первый лед ноябрьских ночей, закатный пожар и узкая полоса рассветного неба... пламя и клинок. А потом все заливает темной волной. Двое — такие разные, такие непохожие и такие близкие сейчас — в эту минуту они видят одно. Бархат ночи над обманчиво-спокойным морем и звезды, далекие и яркие.

— Это останется. Чем бы ни завершился круг, что бы ни ждало нас по ту сторону — это останется, а значит, ничто не было напрасным. Я не знаю, что ждет нас в конце пути, но мне достаточно помнить об этом, чтобы идти дальше — без страха и сожалений. И мне хочется, чтобы помнил кто-то еще.

Пальцы Шута легки и нежны как крылья бабочек, прощальная ласка — трепетом крыльев... радужные разводы пыльцы на бледной коже запястий.

— Мы увидимся еще! — улыбка ясная и светлая, золото запуталось в рыжих волосах Шута, осенние паутинки притаились в пепельных прядях Глефа. Все решения приняты, выбор сделан, и еще есть немного времени... немного, но есть.

Трепет разноцветных бабочек на ресницах мешает рассмотреть лицо.

Меч вновь рассекает пространство, шагая в Межмирье. Мрак в груди направляет мягко и решительно, безошибочно отыскивая нужную дверь. Если не будешь бояться упасть, не упадешь.

Время на исходе.

Глеф закрывает глаза и делает шаг.

Принц.

Сегодня мне снился Шут.

Ворожбою своею, плата — прядью седою, вернул магию льда.

Льдом я сковал подарок Теодора. Хрупко — хрупко. А потом разбил.

Хлынули чувства, вернулось море. Больно— больно. Пусто в душе.

Сегодня мне снился Шут. Я плакал у него на груди, роняя горькие слезы. И сжималось сердечко — от боли, обиды, предательства любимого. Не любит, не хочет. Использует только. И мне теперь пусто.

И уходила любовь со слезами, в душе тоску поселяя.

Но Шут мне сказал — "Тебя время излечит. И сможет потом полюбить ты другого."

Я знаю. Я верю. Потом это будет. Сейчас же слезами я боль свою омою, любовь свою смою.

Не буду я больше прятаться от чувств. И воду приму я, что жизнь мне подарит. Что чувствам будет бурлить во мне. И лед я приму, что отрезвить поможет, что спрячет, подскажет. Не даст мне упасть.

Тебе, дорогой мой Шут, скажу я спасибо — ты столько уже для меня ворожил. Чудесный огонь, что свел с ума Князя. Желая я счастья тебе и любви.

Познал я всю боль, но и сладость этого чувства.. Впредь буду осторожен на своем пути. Не Лорд, не Хранитель, а что-то по середине. Пусть не обладаю я магией ни крови, ни души. Пусть песня моя — моя магия, пусть вода — защита моя.

Я спою тебе Шут, пропою твое счастье.

И о тебе, Теодор, спою.

Отпущу с этой песнью свою любовь я,