Что-то изменилось.
Та же гостиная. Та же гостеприимная хозяйка. Но ощущение... Да, именно ощущение и изменилось.
Несколько минут назад это была вежливая, начитанная и добродушная хозяйка светского салона, а сейчас перед ней сидела высокопоставленная чиновница. Притом, чиновница в смысле, подразумеваемом в империи Тан, а не в современном Яне мире — государственный деятель высокого полёта. Тут не захочешь, а поёжишься.
— Вы не стали бы беспокоить меня по пустякам, почтенная госпожа, — начала разговор принцесса. — Что-то случилось?
— Ко мне в кузницу приходил монах по имени Ли Дань, великая госпожа, — ответила Яна, не забыв почтительно поклониться.
— Чего он хотел?
— Сказал, что хочет заказать у меня два кованых лотоса, великая госпожа. Один для школы при монастыре, где он наставляет ваших племянников, и второй — для вашей матушки лично.
— Похвальное желание, — с непроницаемым лицом произнесла принцесса, но Яна уловила в её голосе нотку раздражения. — Что же вы ему ответили?
— Что никогда не видела живого лотоса, великая госпожа, и не смогу выковать подобие цветка, не зная, каков он живой. Тогда монах заявил, что это не беда, и если я соглашусь на совместную прогулку в сады, он покажет мне лотосы... Нет, это вовсе не то, о чём можно было бы сразу подумать, великая госпожа, — быстро добавила Яна, чувствуя, как вспыхнули кончики ушей под сложной причёской. — Я ему неприятна, это сразу было видно.
— Если так, то предложение о прогулке в сады действительно выглядит подозрительным, — согласилась принцесса. — Не советую вам принимать его. Кроме того, в садах вы можете оказаться и помимо желания этого ...святого человека. Не он один вхож туда.
— Благодарю за совет, великая госпожа, — снова поклонилась Яна.
— И хорошо, что вы меня предупредили, — добавила её высочество, всё ещё удерживая непроницаемую маску хладнокровия на лице. — Ли Дань... Не думаю, что он когда-нибудь решится вести собственную игру... Впрочем, это уже дело, не касающееся нашего разговора, почтенная госпожа. И не только на эту тему. Если бы не ваша записка с просьбой о личной аудиенции, я бы и без того попросила вас остаться. Есть ещё кое-что, о чём бы я хотела с вами поговорить.
— Я к услугам великой госпожи, — новый поклон. Такова жизнь женщины в империи Тан и соседних с ней странах — нужно постоянно всем кланяться и за всё извиняться.
— При дворе буквально в последние дни среди молодых знатных особ сделались в ходу сочинения философского толка, — начала принцесса, вынимая из рукава сложенный гармошкой листок хорошей бумаги, исписанной летящим изящным почерком. — Эту копию сделала моя племянница. Вот, послушайте, что именно читают её подруги: "Догма способна спасти народ в час тяжёлого испытания, ниспосланного Небом, но она же способна убить душу народа в годы процветания. Жизнь народов подобна человеческой. Есть у неё периоды детства, юности, зрелости и старости. Лишь из-за громадности сроков оных периодов люди редко способны это заметить и воспринять, ибо если жизнь человеческая измеряется годами и десятилетиями, то сроки жизни народов исчисляются веками и тысячелетиями. Идея, сделавшаяся стержнем народа тысячу лет назад, сегодня представляется той же детской одеждой, которую с тёплой грустью созерцает уже взрослый человек. Идеи, востребованные сегодня, через тысячу лет покажутся нашим отдалённым потомкам памятными вещицами, увы, непригодными уже мудрому, убелённому сединами старцу. Посему догматичный сторонник древних заповедей подобен скупому родителю, приказывающему подросшему сыну продолжать носить обувь и одежду, из которых тот давно вырос. Даже более того: в отличие от одежды, идеи со временем не изнашиваются, а твердеют. Попробуйте поместить ребёнка в неснимаемые доспехи. Они будут защищать его от ударов извне, это правда. Но они же задушат рост, превратив его, в конце концов, в калеку. Так и народы, добровольно или по принуждению заключающие себя в панцирь окостеневших тысячелетних догм, становятся духовными калеками..." Что это, по-вашему?
"По-моему, это конкретный наезд на конфуцианство", — подумала Яна, но вслух сказала совсем другое.
— Не знаю, кто автор этих слов, но кое с чем нельзя не согласиться, — задумчиво проговорила она. — Идеи во многом перекликаются с философией западных народов.
— Вот как, — на набеленном лице принцессы ярким цветком вспыхнула недобрая усмешка. — Значит, вы не знаете автора этого сочинения? Мне так не показалось.
— Великая госпожа, я не знакома с западными философами лично. Стиль мне совершенно не знаком, а сама я к философии не склонна.
— Странно. Мне, к примеру, стиль изложения показался очень даже знакомым. Не далее, как месяц назад в дискуссии с высокородной Мехрангиз вы соизволили высказать нечто подобное, и в том же стиле.
— То есть, великая господа, вы хотите сказать, что автор — я? — Яна не выдержала и улыбнулась. — Мне жаль, но это не так.
— Вам жаль? — со своей "фирменной" иронией переспросила принцесса. — Умы знатной молодёжи смущает вот это ...сочинение, внушающее отвращение к философским трудам древности, а вам — жаль? Не удовлетворите ли моё любопытство, если я спрошу, почему?
"А в самом деле, почему?.."
— Возможно, потому, что там высказана весьма здравая идея: каждому веку своя мудрость. Но в таком виде, как здесь написано, она действительно должна смущать умы и зарождать сомнения...
— Вот именно — зарождать сомнения, — принцесса сложила листок, спрятала его в рукав и пару раз, резкими движениями, обмахнулась веером — искусно расписанным овалом из обтянутого шёлком картона на палочке. — Взята здравая идея и преподнесена под соусом из яда. Молодой разум же не способен ещё отделить ложь от истины, и заглатывает всё разом. Сперва начинаются сомнения, затем брожения, а закончится всё разрушением империи и торжеством негодяев, приготовивших отравленное блюдо для молодых глупцов... Что с вами? — резко спросила она, увидев, как неподвижно застыла гостья, изменившись в лице.
— Они сделали это с моей страной... — прошептала Яна.
— Не слышу.
— Так убили мою страну, великая госпожа, — повторила госпожа мастер — бледная, как покрытая меловой побелкой стена. — Именно таким способом. Я только сейчас это поняла. Нам... нам всем не хватило мудрости отделить истину от лжи и использовать её к своему благу. Мы проглотили её вместе с ядом...
Она видела принцессу краем глаза. Мимика в ханьской культуре отличалась от европейской или персидской, да и придворное воспитание подразумевает жесточайший контроль над оной, но сейчас на лице её высочества отразились поочерёдно удивление, сочувствие и любопытство.
— Значит ли это, что здесь объявился этот же убийца? — негромко спросила принцесса.
— Не поручусь, великая госпожа, но, как у нас говорят, почерк очень похожий.
Почерк. Похожий.
Да не "похожий", а тот же самый.
"Kuradit... (прим.: "Дьявол" (эст.) Неужели ещё один агент этих, в чёрном?"
— Ну, раз уж мы предупреждены, есть шанс одолеть яд этого убийцы собственным противоядием, — тем временем проговорила принцесса. Теперь взмахи веера не были резкими и нервными. — Благо наша культура породила и впитала немало философских истин, способных помочь справиться с подобным искушением. Однако истина — как вы сказали? каждому веку своя мудрость? — скажем прямо, вряд ли приживётся среди хань. Вы судите о народе по своему мужу, а он не совсем типичный хань. Прежде всего, он кузнец-оружейник, а эти люди у всех известных мне народов считаются особенными. Потому вы не представляете, насколько косны обычные хань. В отдалённых деревнях за чуточку иной покрой или цвет одежды изгоняют из общины. Этим людям следует, по-вашему, давать каждый век новую мудрость? Они и старую-то понимают весьма избирательно — именно в силу своей запредельной косности. Смертельно боятся всего нового, и от каждой перемены ждут только бед и несчастий... Ну, хорошо. Империя держится на миллионах таких вот косных и трусливых людей, однако тон всё же задаёт знать. Но и здесь при попытке придумывать новую идею к каждой эпохе нас постигнет неудача. Сейчас знать ещё легко воспринимает новые идеи — пока знатные люди ещё не забыли своего происхождения от народа тоба. Но нас постепенно подтачивает старая знать. Ханьские вельможи выдают своих дочерей замуж за знатных тоба, и их дети уже воспитаны в ханьском косном духе, ибо старая знать в полной мере обладает всеми недостатками, свойственными народу. В этом их сила: они растворяют в себе любых завоевателей. И когда сыновья или внуки моих братьев однажды начнут гонения на поклоняющихся Будде и вновь насадят везде философию Кун Цзы как обязательную для всех жизненных ситуаций, я буду знать, что империя умерла. И вместо неё появилась огромная ханьская деревня, населённая запуганными людьми, не интересующихся ничем, кроме урожая риса и постройки Большого Забора, — эти слова принцесса произнесла с отвращением. — Как бы я ни хотела, всё равно изменить ничего не смогу, ибо таковы законы жизни и смерти великих держав. Можно лишь немного смягчить удар, но не предотвратить его.
"Именно так, — не без грусти подумала Яна, глядя на её высочество с безграничным уважением. — Именно это в итоге с Китаем и произошло... Но какая бы получилась из принцессы Тайпин императрица!"
Самое сложное в проковке пистолетного ствола — добиться отсутствия слабых мест и неуместной в данном случае кривизны.
Яна помнила по меньшей мере два способа их изготовления — скручивание цилиндром пластины стали — и навивкой из стальной же ленты. В обоих случаях швы следовало тщательно сваривать методом ковки. Навивка давала длинный спиральный шов при приблизительно одинаковой толщине стенок ствола по всей его длине, а сделанные методом скручивания трубочкой стволы вызывали понятный скепсис. Мало кому понравится, если в самый интересный момент ствол лопнет по всей длине. Потому она усовершенствовала метод скручивания, проковывая стальную пластину до минимальной толщины и сворачивая её в процессе ковки в рулон. Получался эдакий "слоёный" ствол, но зато на испытаниях он вёл себя получше стволов традиционных методов изготовления. Она очень жалела об отсутствии твердосплавных гладких штырей: те, что она наделала, долго не жили, приходилось перековывать и обтачивать заново. А сверление пистолетного ствола... Нет, это не смешно. Императорские оружейные мастерские около столицы могли себе позволить такую роскошь, как сверление ствола: они работали не с ковкой, а с литьём, и довольно толстостенным. Попытки рассверливать стволы фитильных ружей, как правило, заканчивались конфузом: либо сверло ломалось, либо ствол скручивало. Единичные удачные экземпляры подобных экспериментов лишь подтверждали правило. А поскольку огнестрела для армии требовалось всё больше, во весь рост поднимался вопрос уменьшения его себестоимости. Потому сверление оставили для пушек, а стволы ружей просто тщательнее проковывали.
Корить себя за длинный язык Яна не стала: уговор есть уговор, а про короткоствол она рассказала господину тысячнику — тогда ещё сотнику — с самого начала. Бывалый воин посоветовал отложить реализацию этого проекта до лучших времён, пока производство длинноствольных орудий не встанет на поток и не будет более-менее отработана технология. Совет оказался мудрым. Начни Яна продвижение огнестрела с пистолетов, возможно, на этой же стадии оно бы и умерло. Ведь с фузеями она столько не возилась, как с этими капризными пистолями. Да ещё вякнула про кремнёвый замок, теперь и его следовало изготовить самолично, дабы представить господам чиновникам из оружейного ведомства действующий прототип.
Сейчас перед ней лежали три ствола, с виду как будто не слишком друг от друга отличавшиеся. Все различия заключались в методе ковки. Теперь недостаточно будет просто зарядить их порохом, забить пыж, засунуть пулю и выстрелить. Нужно посадить их, желательно с помощью толстых железных скоб, на деревянные ложа с заранее пропиленными выемками и отверстиями под спусковой механизм. К механизму Яна имела лишь опосредованное отношение: она начертила примерную его схему, а изготовлением занимался мастер, которого господин тысячник привёз из Чанъани. Немногословный и молодой, но с золотыми руками, этот мастер буквально был рождён для тонкой работы по металлу. Теперь его изделия следовало совместить с её поковками одной деревянной конструкцией.
"Как не хватает моего ящичка с инструментами... — в который уже раз сожалела Яна, аккуратно подрезая деревяшечку, чтобы как можно ровнее уложить механизм в выемку. — Да ладно — ящичка. Сейчас в самый раз бы пришёлся самый обыкновенный штангенциркуль. А то делаем замеры шнурком, получается с точностью до миллиметра плюс-минус лапоть. Приходится доводить до ума вот так, при сборке..."
— Мамочка, а я тебе обед принесла.
Юэмэй после болезни как-то незаметно, неуловимо, но изменилась. Раньше это был беззаботный ребёнок, любивший поиграться в куклы и не любивший домашнюю работу. Сейчас дочка вела себя так, словно взрослый человек решил поиграть в ребёнка. Можно было поспорить, что рис она сварила сама, без участия Хян или старой Гу Инь. Можно было так же поспорить и выиграть, что сварила она три порции, две из которых, как полагалось, сразу отнесла отцу и брату, и только потом пошла к матери, работавшей в отдельной комнатёнке при кузнице. Наскоро умывшись, Яна понаблюдала, как она стелет на краешке стола чистую тряпочку и выставляет из корзинки чашку с ещё тёплым рисом.
Ну, как было не умилиться этой картине?
И, разумеется, ничего вкуснее этого риса Яна в жизни не ела.
Пока она ела, дочь поставила корзинку на лавку и пискнув: "Мамочка, я сейчас", — куда-то убежала. "В кузницу, наверное, — мелькнула мимолётная мысль. — За чашками папы и братика". Рано у неё пробудилась хозяйственная жилка. Сама она, помнится, впервые начала готовить лет в пятнадцать, и весьма посредственно поначалу. Юэмэй тоже не шедевр создала, но ей-то всего шесть... На миг Яна попыталась представить, какой станет её дочь лет через десять... и испугалась собственного воображения, которое нарисовало сразу огромное множество вариантов.
— Мамочка, — дочь с лукавой улыбкой всунулась в комнатушку. — Ты ещё работать будешь?
— Да, солнышко. Спасибо, очень вкусно было.
— А я тебе тут принесла...
Только сейчас Яна заметила, что малышка держит руку за спиной. Вот сейчас покажет что-то, на её взгляд, интересное, и скажет: "Сюрприз!" Жаловаться нечего, сама дитё научила. И Юэмэй показала свой сюрприз. От которого у мамы чуть инсульт не случился.
Дитятко, хитро прищурившись, протягивала ей штангенциркуль.
— Откуда у тебя это? — шёпотом спросила Яна, чувствуя себя, как говорил отец, "ударенной пустым мешком из-за угла". Даже на колени опустилась перед дочкой. — Опять?
