Ну, здорово! Бегу глядеть. И впрямь — сидит. На цепи. Токмо почему-то за лапу привязали. Я им: че за лапу-то? Отгрызет он ее да сбежит. Ниче, говорят, он заговоренный. Тама и цепь без нужды. Просто чтоб видели, что не просто так пес — сторож.
Ух, и здоровый псище! Красавец, рыжий такой. Поглядел на него — сразу Тау вспомнил. Ведь виделись же перед тем. Все твердил: только вместе, мол. А сам — вона как, втихую ушел... Вот и можжит в груди.
Э, будет! Не об том сейчас думать надо. Пес вот. Всё товарищ.
А и пес-то дурной! Брехливый — страсть. А то выть почнет, аж сердце щемит. Жалуется. Споймали, мол, на цепь посадили. Нет, мол, волюшки-свободушки...
Терпи, рыжий. Авось притерпишься. Притерпишься — легче станет. Э?
день девятый
Тау Бесогон
День за днем я не вижу никого, кроме Йара. Он приносит мне похлебку, гладит и порет всякий бред. Его явно чем-то опаивают. Соттриане — выродки. Даже представлять себе не хочу, каким страшным испытаниям ведьмак подвергал этого дурачка, чтобы убедиться в его преданности. Раз я видал у парня такой жуткий мертвый взгляд, точно в глазницы серые гальки всунули. Весь помятый, полрожи свезено. "Худо мне, пёска, — говорит. — Упал вроде, а как — не упомню. Зашибся крепко". Упал, как же!
И где, черт возьми, наша доблестная Кошка? Опекала-опекала и на тебе. Может, она и успела бы достать из пращи этих выродков... Эх!
Я-то еще держусь внутренне, а Йар уж стокопьево спекся. Продал соттрианам душу, задарма отдал, лишь бы хоть на пол-когтя приблизиться к своей безумной цели: стать крутецким магом. Дескать, только тогда он сможет обороть некую бесовскую силу, что в нем сидит. Бред! Ну вот не верю я! Вот в это — не верю. Что-то здесь нечисто... Морок. Обман. Однако идея эта застряла у парня в башке намертво, и маг может поворачивать на ней йаровы мозги в любом желаемом направлении...
У меня теперь много времени для раздумий. Даже слишком много. Я, кажется, понял, чего ждет от меня маг. Хочет, чтобы я тоже сошел с ума. Отупел и превратился в безвольного раба. Или — уверовал, что я на самом деле собака.
Не дождется. Я уже не трачу попусту голос. Я вспоминаю помаленьку старые песни и стихи, заученные словно в другой жизни и вовсе не мною. Они — как якорь, что не дает унести тебя в открытое море. Вспомнился еще один большой кусок того тирийского эпоса, без конца и без начала. Я бубню его, как молитву, почти шепотом, и постепенно восстанавливаю потерявшиеся строчки. Маг прав, у меня феноменальная память. Как будто все книги, которые я читал, отпечатались в черепушке от корки до корки. Сам себе библиотека.
А с ума он меня не сведет. Я все тот же, с заклятьем или без. Я Тауо-Рийя Ируун. Я толмач. Я беглец. Я позор семьи. Я горе-любовник. Я нерадивый ученик своих учителей. Я потаскун и кутила. Я, в общем-то, свойский парень. Я дурак. Я неудачник. Я пленник соттрианского мага, прикованный к скале. Но я — это я. И так вот запросто им меня не своротить.
Йар Проклятый
А про противные вещи господин Наади взаправду говорил. Иной раз велят очень гадкое делать. Например, зверушку какую малую, аль букашку живьем съесть. Пытался, честно. Одного червяка заглотил. Не жевал. Все одно, думаю, потом назад попросится, да еще живой будет. Так и вышло.
Или того хуже: раздеться и так вот, телешом, по дороге идти. Там внизу, где и люди бывают. Да еще и песню орать во всю глотку.
— Ну как увидит кто? — говорю.
А джарад на это:
— Пусть. Себя ломал, здесь, — и пальцем по лбу себе постукал.
Это чего ж? Чтоб совсем что ль с уму съехать?
Но самое гадкое: снадобья колдовские. Уж и горькие! Уж и едкие! А худо потом... Ой! Иной раз на карачках ползешь, вокруг все кувырком, перед глазами колеса красные вертятся. Или знобит-колотит, ровно в горячке. Или зудит все так, что шкуру бы содрал...
Господин Наади уж сказал мне по секрету:
— Опасное у нас ремесло, Йар. Только самые живучие с ним справятся. Потому и проверяют так младших послушников.
— Да уж понял, — говорю.
А самого так и колотит, да все мерещится, что по коже ползает ктой-то.
— Ну, держись, — грит. — Авось, выживешь.
— А че, и помереть могу? Прям так, ничего еще не сделамши?
— А ты как думал? Случается, и погибают. Дело такое.
Вона как.
день десятый
Тау Бесогон
По ночам стало подмораживать. Зима уж недалече. По приблизительным подсчетам, сейчас начало месяца Дождей (дожди прилагаются), а паскуда-маг бросил меня зябнуть под открытым небом. Цепь слишком коротка, и нет никакой возможности забраться в один из гротов неподалеку. Благо, Йар, добрая душа, устроил для меня небольшой шалашик из трех жердей и моего же собственного походного плаща. Не то я давно бы уже простудился и околел.
От этой холодины у меня по всему телу шерсть начала расти с такой скоростью, что магу скоро можно будет не тратиться на маскировку. Зрелище жутковатое, но захватывающее: превращение человека обратно в зверя. Нет, я знал, конечно, что у северян есть скрытая способность на холоде обрастать густым мехом. Мохнолюды, вон, от рожденья целиком волосатые. Но у нас в Герии и снег-то не всякий год выпадает. К тому же мы ведь не голяком ходим. А на мне только одежка летняя, да и та уж расползаться стала. Хуже: она колом просто стоит от грязи! Обчесался весь. А уж разит от меня... Когда недавно Йар с маговым подручным стали ладить близ пещерок походную парилку, я чуть голос не сорвал. Вот плакал просто. Но — увы. К моим услугам лишь холоднючий дождь...
Маг, конечно, сука редкая. Но у него есть и одно неоценимое достоинство. Их трое. То бишь, есть сам маг, а есть еще два существа, помоложе. Одно мы уже встречали в день "знакомства". Оказалось, есть и третье. От нечего делать я частенько за ними наблюдаю и даже стал различать между собой: первое совсем черное, совсем тощее, и глаза цвета ржавчины. Второе — зеленоглазое, покрупнее и, вроде, чуть светлее мастью.
Первое время еду мне носил исключительно Йар, но потом стало приходить одно из тех двух (рыжеглазое). Оно старалось подобраться и оставить миску, пока я сплю. Потом отходило на безопасное расстояние и оттуда вдумчиво созерцало, как я совершаю свои ежеутренние умывания росою с камней и пытаюсь расчесать когтями спутавшиеся волосы. На мои оклики на разных языках существо не отзывалось, но я готов был душу прозакладывать, что оно видело меня как меня, а не как собаку.
Тогда я стал делать вид, что не замечаю его. Просто занимался своими обычными делами. Следует отметить, это весьма хлопотное дело — не оставить себе ни минуты на размышления о собственном плачевном положении. Впрочем, закаленный веруанской дрессурой, я быстро выработал для себя строгий распорядок дня с большим количеством всяческих упражнений (чтобы посильнее устать и крепче спать ночью). Утро начиналось с "часа подкачки": дюжь-дюжь отжиманий, дюжь-дюжь приседаний и так дальше. Далее следовал "час декламаций": я читал стихи и распевал песни, иногда маршируя вокруг скалы на длину цепи: ровно семь шагов вперед, ровно дюжь-два шага обратно. Потом повторял приемы рукопашного боя, прыгал, кувыркался, ходил на руках. Чуть выше по склону имелась каменистая осыпь. Чтобы дотянуться до нее, мне приходилось ложиться на брюхо и вытягиваться стрункой. Зато потом, набрав полную пазуху камней, я мог упражняться в метании. Один раз удалось даже подбить особо наглого поморника — они гнездились неподалеку на уступе и ужасно меня донимали. Но птица упала слишком далеко, вне пределов моей досягаемости. Можете себе представить, как сытно кормил меня маг, раз я вожделел эту жесткую сырую дичину. Ну, еще, иззните, приходилось регулярно рыть новые туалетные ямки. Для этого я использовал длинную кость, которой угостил меня Йар.
Прошло два дня. Магов служка теперь караулил меня спозаранку и подолгу сидел на валуне, склонив голову набок и делая вид, что предается медитации. Я выжидал. Когда времени хоть отбавляй, волей-неволей научишься терпению.
Прошел еще день и, наконец, стронулось. Он начал подбираться ближе и однажды окончательно себя выдал. Я еще не слышал от него ни звука, и не был уверен, понимает ли он по-рийски. На соттрианском я знал почитай что ничего. Однако, хватило и этого.
Как-то раз, закоченев ночью больше обычного, я, чтобы согреться, принялся прыгать через наэву цепь, как через скакалочку. Соттрианина это, видно, здорово позабавило: он подкрался совсем близко. Я прыгал и, стуча зубами, повторял отторуанскую считалочку:
Птоц-птоц!
Ахырва тхата,
Нитрам ти рата.
Цох-цох-цох!
Ду ашру итох.
Чот Лута таа ёх...
Цок-цок!
Скачут прыгуны,
Коготки стучат.
Шкряб-шкряб-шкряб!
По камушкам скребут.
Старый Шакал все слышит...
А потом вдруг как заору: "Оя, оя! Ширагда-а!" Так кричат соттрианские грузчики, когда скидывают на пристань мешки с солью. В нашем варианте это звучит как: "Па-абереги-ись!" И надо было видеть, как он подскочил, мой черномазый дружок. Точно ошпаренный. Уже не прячась, он весьма шустро ретировался.
На другой день заявился в открытую, гораздо позже обычного. Я восседал верхом на валуне и читал очередной отрывок из "Лаэонаэттара". Соттрианин поставил миску прямо передо мною и сказал на довольно пристойном рийском:
— Юноша... Безусловно, этого делать не следует. Но мне все же хотелось задать вам один вопрос.
Голос у него был, пожалуй, чуть высоковат.
— Слушаю вас, — сказал я, поводя носом и внутренне весь трепеща от закравшейся вдруг догадки.
— Где вы все-таки обучались?
— Дома, в частном порядке. У меня было несколько учителей.
— Разве в вашей стране разрешено свободное проживание иноземцев? — удивился он.
— Не разрешено, вы совершенно правы. — согласился я. — Большинство моих учителей носили толстые медные ошейники. Вы знаете, что это такое?
Меж тем я медленно сполз со своего трона и придвинулся поближе к собеседнику (я был с подветренной стороны). Про долгожданную пищу забыл начисто. Я жадно поводил ноздрями и исподволь вглядывался в его лицо, в очертания фигуры. Угадал или нет?
— Да, я в курсе, — покивал он. — Так помечают невольников. О! Неужели среди них был уроженец Соттриадан?
По лицу его скользнуло брезгливое выражение, он даже отступил на шаг.
— Ну что вы! — я дружелюбно осклабился. — Это невозможно, ведь наши государства — братья по Содружеству. К тому же, как видите, соттрианским я не владею. Зато вы прекрасно говорите на языке Страны Торговцев. Для меня это большое утешение, ведь ваш... как это?.. джарад не балует меня беседами. Забавно, но, сложись обстоятельства иначе, я сейчас был бы на пути в Рий, в Итайкхе... Бывали там?
Кивок. Я весь подобрался, интуитивно нащупывая правильное направление беседы.
— Такова была воля моего отца, — продолжал я. — Но я бы с куда большей охотой поехал в Империю. Говорят, там хорошие академии. Я люблю учиться, книги люблю.
Что-то в лице его едва заметно дрогнуло. Передумал уходить.
— Лучшие академии — в Соттриадан, — заметил рыжеглазый сдержанно.
— Так я языка-то не знаю. Вот арратские, торуанские диалекты...
Он молчал. Но смотрел заинтересованно, очень даже. Как же тебе тут скучно, бедняжке, подумал я и взял хряка за рога.
— Раз уж мы так мило беседуем, позвольте мне сперва представиться: Тауо-Рийя Ируун.
Пауза. Ну, давай же, черт!
Я отлично помнил, что у всех чернокожих народов женские имена, в отличие от мужских, почему-то неблагозвучно заканчивались на согласный. Чучело в бесформенном балахоне и с прической в виде кое-как прихваченной копны было и на человека-то мало похоже. Но если только это...
— Меня зовут Бха Этын.
Баба. Тарда. Я на секунду прикрыл глаза. Потом снова открыл. Страшная, аки смерть. Скуластая треугольная морда, нос-крюв, узкогубый рот, глаза-плошки, тощая шейка. Дальше — грубая серая хламида. Костлявая, наверно... Неважно. Да и не к тому речь. С тетками всегда проще договориться. Немолодая ученая дама. Одинокая. Офигевающая от скуки в этой глуши, дичи. Подружка это магова, или дочка, или еще кто — но маг явно не слишком ее привечает.
Знаю, моя хорошая, мы с тобой подружимся. Я выпустил на лицо все свои чаяния и они сложились в гримасу упоительной сладости. Сел на землю. Она пристроилась неподалеку.
— Ах, госпожа Этын! Вы себе даже не представляете, как я рад возможности беседовать с вами. Если позволите, я поведаю вам свою печальную историю, не случись которой, ваш покорный слуга в настоящий момент плыл бы сейчас на корабле, сопровождая великолепную коллекцию вин. Вы позволяете?
Она подперла кулачком подбородок, кивнула. Носатенькая ты моя...
Вы не поверите, но уже на другой день я выпросил у нее два ведра горячей воды и мыло (в ее же интересах). Мне доставили и мою пропавшую было сумку со сменной одеждой — правда, тоже не больно теплой, но хоть чистой. И кормежка улучшилась. В общем, золото-баба оказалась.
день предюжный
Йар Проклятый
А еще в игру одну играли.
Позвали в пещеру-"горницу". Вхожу. Джарад сидит трубку смолит. А мне господин Наади велит на пол сесть у стеночки — чтобы не свалился, значит. А чего бы мне валиться?
Сам насупротив усаживается и заводит вдруг, чудно так, напевно:
— А сейчас я хочу, чтобы ты представил себе то место... где тебе было бы очень хорошо... и спокойно. Где тебе ничто не угрожает...
А у самого голос-то странный, кабыть плывет.
— Возможно, ты бывал там в детстве... Я хочу, чтобы ты представил себя в этом месте... Где ты сейчас?
И так легко сразу явилось.
— На болоте, — отвечаю, и чую за спиной навроде уж и не стенка, а ствол шершавый.
Лето, жара стоит. Так и пышет все. Мшаники. Смола разогретая. Грибы. Болото с гнильцой. Но эт' — далеко, не хожу туда. Дух парной, сырой, сочный. Мошкара гудёт... А хорошо-то, господи...
— Опиши мне это место. Что ты ощущаешь? Что вокруг тебя?
— Сижу под деревом. Болотом пахнет. Жарко, аж парит ото мха. Ветерок справа шурухнул. Тягучка там, окошко. Несет тягучкой.
— Очень хорошо... — (плывет, колыхается) — И ты находишься на болоте... и ты можешь слышать влажные запахи... и ощущать мох под собой... И тебя размаривает... и хочется опуститься в этот мягкий... горячий мох... И в то время, как ты опускаешься вниз... — (будто на море волны) — И ты ложишься на бок... и ты можешь почувствовать, как мох касается щеки... пружинит под тобой...
Качают волны: вверх-вниз, вверх-вниз, вверх...
Активация.
Экспериментаторы.
Снова.
Мне знакомы эти их игры — словами в такт дыханию.
Это они тогда столкнули камень. Они.
— ...и мягко проваливается. И ты можешь вытянуть руки вдоль тела... — напевает голос — и ты чувствуешь, как пушистый мох обволакивает тебя справа...
О! Они решили меня связать.
Осторожные касания. Кто так связывает?
