Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Видел, слыхивал, в иных и сам участвовал. А уж сколько при королевском дворе интриг... даже не за внимание короля! За ШАНС обратить на себя его внимание. Просто шанс. А уж как получится... да Бог весть! Но кто ж это дуракам разъяснит? Некоторым хоть кол на голове теши, толку не будет. Разве что топор затупится.

Это только первые ласточки, а сколько их будет еще! Представить страшно.

Но Фёдору Руди про то не сказал. Ни к чему ему такие знания. Не надобно.

* * *

Стон и вой стоял в палатах царских.

— ДАНЕЧКА!!! БРАТИК МОЙ ЛЮБИМЫЙ!!!

Кто б царицу упрекнуть осмелился?

Горевала она искренне, на тело брата кидалась, платок сбился, кудри каштановые, получедые, рассыпались, слезы потоком лились.

— ДАНЕЧКА!!!

Что хочешь скажи про Любаву.

Стерва она, гадина редкостная, и жалости в ней, как на гадюке шерсти, но братика любила она всей душой.

Сына — да брата, больше у нее общей-то крови ни с кем и не было.

А тут...

Даже Борис мачеху пожалел, по плечу погладил.

— Убийцу искать будем, царица. Авось, не останется ворог безнаказанным.

— Убийцу?

— Заказчика. Рука — что? Посмотрел я рану, такое абы кто не сделает, такого человека разве за большие деньги наймешь.

Царица снизу вверх посмотрела. Красивые у нее глаза, даже сейчас красивые.

— Боря... — дрогнул голос, изломался. — Найди татя! Век должна буду! Не прощу, никогда не прощу... род прервался!

Борис промолчал.

А что можно мачехе сказать? Хоть и не любил он ее, да жалко! Боярина Данилу?

Нет, не жалко. Было в нем что-то такое... гадковатое, липковатое. Не нравился он Борису никогда. Вроде как и сверстники, а дружбы не было. Хотел отец, чтобы Данила в свите Бориса оказался, да наследник резко против был. Так и затихло...

Данила за Истерманом таскаться принялся... вот кого расспросить, кстати!

А Любаве что скажешь?

Род прервался? Кто ж тебе мешал-то, дурища? Давно б женила брата, не ослушался б.

— Когда незаконное дите у него найдется, о котором точно известно — разрешу ему род продолжить. Прикажу взять, воспитать — не прервется род твой, государыня.

Любава кое-как на колени встала, взяла руку Бориса, губами коснулась. Впервые, за столько лет...

— Яви милость, государь. Сама расспрошу, как найду, тебе скажу.

— И заказчика поищем. Не оставлю я это дело. Может, не в один год, но сыщем супостата.

— Благодарю, государь.

Сейчас Любава не лгала. Перед лицом смерти все забылось. Куда и неприязнь к пасынку делась?

Найдет он татя, точно найдет!

Любава ТАК хотела в это верить... она просто — верила.

— Патриарха прикажу позвать, пусть сделает все, как дОлжно...

— Я уже тут, государь.

Многое о Макарии сказать можно бы. И въедлив, и фанатичен, и сварлив без меры...

Но долг свой он четко знал. К царице подошел, встать помог, обнял ее...

— Не плачь, чадо, душа его нынче у Престола Господня...

Любава зарыдала уже на плече патриарха, а Борис решил, что сие не отступление, а военный маневр. И ретировался.

Поговорить, правда, с Истерманом. Вот кто может знать больше о Даниле.

* * *

Боярин Заболоцкий к обеду только-только глаза продрал. Тяжелая ночь выдалась.

Это Устинья сделала самое умное, что могла — пошла, да и спать легла. А вот боярину солоно пришлось.

Сначала лекарь Михайле рану зашил. Потом перевозить его запретил, рану тревожить, хотя бы дня три. Пришлось его на боярском подворье устраивать, а к царевичу — а кого тут отправишь? Чай, царевич, не абы кто.

Пришлось заботы о раненом боярыне поручить, а самому ехать.

Царевич тоже дома не сидел нашелся на лембергской улице, у Истермана в гостях. Ему боярин все и рассказал. Упал в ноги, кланялся, благодарил.

Когда б не Михайла — погорели бы.

Точно.

Фёдор как услышал — трость сломал. Тяжелую, черного дерева... просто руками — и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.

Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.

Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича...

А это уже дело государево. Можно 'Слово и дело' кричать.

Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел... тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.

Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.

Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.

Ну так посмотрим... все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.

Подумаем...

Царевич уехал — сынок домой пожаловал.

Служба, понятно, а все ж пораньше бы его... а то приехал — на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына — и тоже спать пошел.

Подождут все дела до утра. А лучше — до обеда. Ему уж не семнадцать — резвым козликом скакать...

Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли, и его любимые пироги с вязигой приготовили.

А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.

Устя и Илюшка.

— Батюшка, позволишь слово молвить?

Боярин на сына посмотрел, живот погладил.

Гневаться неохота. Хорошо пироги легли.

— Говори, сынок.

* * *

— Батюшка, — Илья смотрел почти отчаянно. — Знаю я про Марью Апухтину. И про дочку ее тоже знаю. Устя сказала.

Боярин брови насупил.

Знает он. И что теперь — ругаться будет? Потребует на ком другом жениться? Так-то может... всякое бывает, хоть и редко. Ох и выдерет он дочку за косу! Поделом будет! Полезла, дурища... волос долог, ум короток!

— Батюшка, а когда я Машкину дочь в семью приму, не сможем мы у боярина Апухтина еще чего потребовать?

— Хм?

Тут уж мысли у Алексея Заболоцкого резвыми конями вдаль помчались.

Да попросить-то можно, там еще мельничка доходная, но...

— А с чего ты так решил, Илюша?

— Почему нет, батюшка? Устя к Машке ездила, она и сказала, что тоскует девка, из-за ребеночка слезы льет. Ну так... я и не против, пусть будет. Значит, и плодовитая, и рожать может, и наших детей любить будет. И мне обязана будет. Мы ж скажем, что это я с ней... тогда. Встретились, случилось, да я и не знал, а как она призналась, так и поженились. Девка — это ж не парень, ей не наследовать... авось, и не объест. Подрастет — замуж выдадим за кого семье полезного... Апухтины, всяко, нам должны будут. Никола Апухтин внучку-то никуда не денет, а боярыня Татьяна крепко злится. Ей чужие языки поперек горла, а так и рты заткнем, и нам лучше...

— Ишь ты, мудрый какой.

— Так ты, батюшка, тому и учил. Чтобы все в семью, чтобы род крепить.

Алексей задумался.

Почему нет-то? Умная мысль сыну в голову пришла. Сам додумался — или подсказал кто? Посмотрел на Устинью.

— А ты чего?

— А я тоже за Машку просить, батюшка. Очень уж она вчера убивалась. Родная же кровиночка...

Понятное дело — баба. Вечно у них какие-то жалости да слезности. Боярин и махнул рукой.

— Ладно. Поговорю я с Апухтиным... когда согласится он — пусть девчонку привозят.

— Когда поедем, батюшка?

— Да хоть и сейчас поедем. Ладно... через часок. Прикажи пока коней заложить, да подарок какой невесте найди.

— Благодарствую, батюшка.

Алексей только рукой махнул.

А и ладно. Тут сразу несколько уток одной стрелой сбить можно. И Апухтины довольны будут, и срам прикроется, и когда узнает кто лишнее... а тоже шипеть не станут. Не гулящую взял за себя Илюха, а просто — было у них до свадьбы.

Ну так удаль молодцу не в укор, а Машка молчала до последнего, вот и не знал никто. А как призналась она, так и оженили ребят. Дело житейское. И сраму никакого.

Повыгоднее кого найти?

Сначала Устяшу выдать, а потом через царевича кого посватать?

Э, нет. боярин Заболоцкий свое место знал, и лишнего ухватывать не хотел. Укусить-то ты можешь. А сожрать? Переварить? То-то и оно...

Даже если Устя за царевича пойдет, все равно... не много это и даст. Разве что почет, а что до денег... Борис крепок, править ему долго, еще и детей наделает. Фёдор тогда и вовсе в стороне от трона останется. Так что лучше на журавля в небе и не замахиваться, синица целее будет.

Поговорит он с Николой. Им обоим то выгодно, а когда выгода общая — и дело радостнее делается.

* * *

— ЧТО?!

Вот и для Истермана очередь кричать настала. И плевать, что государь!

— КАК — УБИЛИ?!

Борис на Истермана посмотрел даже с сочувствием. Понятное дело... пришел ты к государю, по какому-то делу, а тебе — и таким известием, да промеж ушей.

Кто другой и вовсе упал бы.

— Одним ударом. В сердце. Известно тебе что о делах его?

Руди ровно и не слышал.

— Государь... могу я увидеть его? Умоляю!

Борис подумал пару минут.

Где сейчас тело Данилы? В храме. А царица? Кажется, патриарх увел ее, да... Марина еще заглядывала. Он попросил супругу соболезнования выразить.

Вдруг да помирятся?

Не ссорились царицы так-то, но и друг друга не любили. А тут — от Марины и не надобно ничего, просто зайди, да посочувствуй. Так царица и поступила.

— Идем.

В храме тихо было, спокойно, благолепно.

Тело лежит, свечи горят, дьячок молитву читает... Борис его отпустил. Пусть пока... мало ли, что Руди скажет.

Не прогадал, как оказалось.

Руди на колени рядом с гробом упал, руку Данилы схватил, поцелуями покрыл.

— Сердце мое, любовь моя...

Борис даже брови поднял.

Такая привязанность?

Дальше прислушался. И скривился от омерзения.

Поговаривали про Истермана, что он и содомскому греху не чужд, но так-то свечку не держали, может, и лгали? Ан нет!

Судя по сбивчивому обрывистому шепоту — не лгали. Вот он, грешник, рыдает, что заморский зверь кокодрил, руку любовника целует...

Борис пока молчал, слушал.

Потом уж, когда Руди от гроба отвернулся, в царя взглядом уперся, вперед шагнул.

— Давно вы...?

— Никогда, — Руди слез не вытирал, на царя смотрел прямо. — Данила и не знал ничего. Пробовал я с ним про то говорить, но вы, россы, к такому не привычные.

— Чай, не просвещенный Лемберг, — чуточку гадливо фыркнул Борис.

Просвещение!

Отправь так братца в иноземщину, чему его там научат? С черного входа ходить? Вот счастье-то!

Но у них там ко всей этой мерзости легче относятся. А у нас...

Макарий аж в гневе заходится, колосажания для таких людей требует. Орет, что не допустит Россу повторить судьбу Содома с Гоморрою!

— Да, — Руди иронию и не понял даже. — Я мечтал... любил я его.

— А женщины?

— Я... могу с ними. А любил я Данилу. Только его. ах, государь, если б ты знал...

Руди смотрел словно сквозь Бориса. И не государя он сейчас видел, а любовь свою несбыточную. Совсем юного, светловолосого, с громадными карими глазами, такого солнечного и воздушного, как сказочный эльф...

Борис хоть и морщился, но на Руди не рычал. Понятно же...

Сейчас рявкни — так закроется ведь, а расспрашивать как?

Но и расспросы результатов не дали.

Руди все сделал, чтобы рядом со своим любимым оставаться, по бабам они вместе ходили, но о делах боярина Руди не знал ничего. Потому как не было этих дел.

К чему они боярину?

Он у сестры попросит — та и так сделает. Да и сам Данила неприхотлив был. Поесть вкусно, поспать сладко, девушку обнять красивую...

Вот что касается последнего, полагал Руди, что Данила тоже... как он. Потому и не женился.

Дети незаконные?

Вроде как есть у него, государь. Спрошу. Доложу.

А дела — все у него было ровно, да гладко. Спокойно да уютно. За что его?

Да Руди сам в догадках терялся. Но искать он будет.

За Данилу — не спустит он! Никогда не спустит!

Злое дело — любовь...

* * *

У Апухтиных гостей приняли честь по чести.

Илью повидаться с Марией отправили, а бояре в горнице уселись. Боярыню Татьяну позвали, чтобы два раза про одно и то же не говорить.

А Илью с Марией одних оставили.

Хоть и не по правилам это, да что уж теперь? Девки честь свою берегут, а тут о чем речь, когда у Машки уж дочка есть? Чего беречь-то?

Илья на невесту посмотрел.

Не Маринушка. Нет.

И рядом не поставишь... сравнить язык не поворачивается. Это как змею сравнивать с домашней курочкой — для чего? Разные ведь существа... почему он про змею подумал? А, неважно.

Марья смотрела с надеждой, с опаской...

Вот он, ее будущий муж и повелитель.

Захочет — бить будет, захочет — любить, тут никто ему не указ. Какой он — Илья Заболоцкий?

Высокий, ладный, плечистый. Волосы ровно каштан спелый, глаза голубые, ясные. На боярина не слишком похож, на матушку, наверное... не видела она покамест свою свекровь.

Илья собрался с духом, к девушке подошел, за руки взял.

— Погляди на меня, Машенька. Слово даю — не обижу я тебя.

Маша глаза подняла. И правда — не обидит. По-доброму улыбается. По-хорошему.

— Знаю я о твоей дочке, Устяша рассказала. Когда родители наши договорятся, пускай ее сразу же и привозят. Что там до свадьбы у нас осталось — дни считанные, а мне еще дочку признавать, в род вводить.

— Доч...ку?

— А то как же? Скажем, что моя она — никто и не попрекнет потом. Ни тебя, ни ее. Не с кем-то ты грешила, с будущим мужем. Все хорошо будет.

— Правда? — Маша как выдохнула. И столько надежды было в ее лицо, в больших карих глазах, что Илья чуть сам не прослезился.

Нельзя такую обманывать, это как щенка месячного пнуть.

Нельзя.

— Будет Варвара Ильинична Заболоцкая, — приговорил мужчина.

И Мария снова, как и с Устиньей, упала на колени, к ногам его прижалась.

— Илюшенька... век тебе служить буду! Что прикажешь — все сделаю!

Илья — не Устя, мигом девку поднял, на руки взял, сам на лавку уселся.

— Все у нас хорошо будет, Машенька. Будем жить-поживать, детей рОстить, помощница у тебя уже есть, надеюсь, красивая будет, как ее матушка. И замуж мы ее за хорошего человека отдадим, и другие дети у нас будут. Это ж радость, когда деток в доме много. А матушка моя вас обеих полюбит. Обязательно.

— Илюша...

— Вот так и называй. Нравится мне, как ты мое имя произносишь.

Марья покраснела.

— А еще, я обещаю, не попрекну тебя, не укорю, в жизни-то всякое бывает. И сам я не без греха, так что... попробуем ужиться? Не скажу, что сразу полюбил, но может, и получится у нас что?

Марья закивала.

И не заметила, как дверь распахнулась.

А на пороге оба родителя — довольные, что кот, сметаны объевшийся.

— Я смотрю, тут уже все слажено?

— Дело говоришь, Никола. Поладили молодые. Когда внучку мою из деревни привезете?

Позади цвела майским цветом боярыня Татьяна. Не приблудыш ее внучка! И Машка не гулящая. Просто дура-девка, которая в будущего мужа влюбилась. Так и говорить будем.