Медленно, со скрипом не вполне привычное дело пошло. Не имея навыка, он зато исходил из смысла действий, и уже через месяц пошла первая продукция: пистолет-пулеметы ППЛ-79 "Пальма", под стандартный девятимиллиметровый патрон, но выполненные, где надо, из керамики с "активной" теплопроводностью, "КорсАК", — бывший, по сути, вариантом "АКСУ", но только почти не имевший в составе металлических частей. Сверхглушители к тому и к другому. Радиовзрыватели и "синхронки" под бомбы с "тетрисом". Ну и, разумеется, — "лахудры". Халиль очень скоро вернул себе прежний высокий статус, а потом приобрел среди своих такой вес, о котором в прежние времена не мог даже мечтать. Впрочем, на положении бедного раба его достижения не сказались почти никак.
Кормили... по-разному. Когда — вполне пристойно, а когда — либо почти никак, либо какими-то невразумительными полузасохшими остатками. Однажды, после порции холодной просяной каши с шелухой он чуть не умер: гранит науки — это такая пища, которая слишком часто оставляет последствия в виде безнадежных гастритов, язв и прочих застарелых болячек пищеварения. Но оклемался все-таки. На ночь неизменно запирали, но не в одном каком-то постоянном месте, иной раз доводилось ночевать в чем-то вроде сарая, на соломе, а иногда — в добротном, бетонированном подвале на деревянном топчане. А пару раз опускали в земляной колодец под дощатую, как у кадушки, крышку.
Лучше всего жилось, когда с ним оставался тот самый Азамат, — высокий, сухощавый, атлетически сложенный, с такими же, как у хозяина, светло-карими, редко мигающими глазами в мелкую крапинку, как у кречета. Он не обижал пленника и не поддерживал его, как не обижает и не поддерживает скотину в меру равнодушный хозяин. Почти не разговаривал. Бил — редко, не придираясь, за совершенные, по его мнению, проступки. В остальное время — не замечал, глядел сквозь Юрия, как будто тот был из воздуха, — и день-деньской бездельничал, строгая палочки. Безделье, похоже, не тяготило его, — это было видно, этого не разыграешь, — он не скучал, как не скучает дикий зверь, у которого все в порядке. При одном взгляде на него становилось понятно: это просто-напросто другая порода живых существ, и бессмысленно — оценивать доброту его или злость, его ум или глупость, потому что — нет ничему этому человеческих мерок, просто-напросто чистая сила, которая и без всякого ума в любой момент поступит наилучшим, — единственно возможным! — способом.
Расул был вовсе на другую стать. Обычно он был как-то человечней, не такой бездушной машиной, как Азамат, но зато на него порой находило. Иногда он с самого утра выглядел плохо, с какими-то красными пятнами на сером лице, все время сморкался и утирал пот, как чахоточный, и в такие дни норовил прицепиться к чему угодно, награждал зуботычинами и с унылой злобой хлестал плеткой. В другие дни бывало и еще хуже. Он выглядел не то, что пьяным, а каким-то... невменяемым, что ли? Мог целыми днями сидеть с блаженным видом, а мог избить до полусмерти. Один раз чуть не убил, — свалил на землю и тупо бил ногами, все время в одно и то же место, так, как будто и вовсе не соображал, что делает, и не случись тут Патимат, — родственницы хозяина, бывшей чем-то вроде экономки на подворье, дело могло бы кончиться и вовсе плохо. Она с размаху вылила на Расула ведро холодной воды, но тот как будто и вовсе не заметил этого, неподвижные зрачки налившихся кровью глаз были узкими, как булавочные головки, в углах твердого рта запеклась сухая пена. Тогда Патимат, ухватив его за ворот и упершись изо всех сил, опрокинула Расула навзничь, и только тогда тот вроде как пришел в себя, дико глядя на нее почти невидимыми зрачками, а женщина, уперев левую руку в бок и бурно жестикулируя правой, визгливо кричала ему что-то на своем языке. Он еще подивился тогда, с трудом поднимаясь, ее смелости, потому что, повернись по-другому, безумец мог бы убить и ее. Но, очевидно, тут имело место какое-то искусство, умение, сродни привычному умению пастухов управляться с самыми норовистыми скотами. Вот и Расул, подобно быку на веревочке, покорно дал увести себя в дом.
В его положении не было ровно ничего хорошего, но хуже всего было именно это: отсутствие всяких правил. Что бы он ни делал, как бы ни делал, — нельзя было предсказать, как посмотрит на это хозяин, и что воспоследует, за что — последует расправа, за что — положена экзекуция, что — вдруг будет оставлено без внимания, а за что — последует нечто вроде поощрения. По отношению к нему дети гор проявляли, по видимости, произвол поистине божественный, как дети обычные — по отношению к игрушке, и судьбой его в каждую секунду были их мимолетные причуды, непостижимые, как будто бы они и впрямь были с другой планеты, — но, может быть, таким образом дело обстояло только по отношению к нему, и весь этот спектакль разыгрывался нарочно?
Получив некоторый первоначальный набор, он постепенно расширял хозяйство, по ходу дела изготавливая себе все, что потребуется, но каждый раз для этого требовалось просить разрешения и подробно объяснять, зачем именно ему нужно то или иное устройство. И тогда хозяин либо разрешал, либо запрещал — без объяснения причин. И однажды, когда Халиль пару раз дал Азамату сигнал, чтобы тот уронил его, — за непонятливость, — он вдруг с ужасом понял, что хозяину нужны просто-напросто ракеты, — всего-навсего что-нибудь навроде Штатовского "Тамагавка", но на раз круче. Чтоб дальность — четыре с половиной тысячи, и КВО — два метра. Ну, — пять.
Полугодовой опыт общения с Халилем Газиевым подсказывал ему, что тут, — не пройдут намеки на то, что он все-таки не Королев и не Слушко, да и те сроду не справились бы в таких условиях. В данном случае логика хозяина была проще некуда: он и раньше, случалось, ныл, что невозможно, но, ежели плеткой по ребрам, — то делал, и теперь сделает, никуда не денется, потому что как раз деваться-то ему и некуда. Не было у него конструкции, и быть не могло! И тем более, — никакой "соломы", никаких дисков на эту тему не было и быть не могло, потому что не продавалось ничего подобного. Вообще. У себя, в Кирове, с толковыми помощниками и задействовав ВСЕ возможности системы, он, возможно, и смог бы сделать что-нибудь подобное, — если бы в чью-то голову пришла, вкралась бы, аки тать в нощи, подобная глупость. Такая дестабилизирующая, разрушительная, пагубная нелепость, ничего ровным счетом не дающая, но зато способная в миг разрушить такое хрупкое и с таким трудом достигнутое равновесие с властями. А ведь сволочь черножопая не просто так заказывает тяжелые крылатые ракеты, не для того, чтобы в сарайчике лежали на всякий случай: он непременно выпустит их по кому-нибудь, если не по делу, так из дикарского любопытства, и дай бог еще, если боеголовки будут не ядерные. Но это все было рассуждениями сугубо абстрактными, потому что подобное — далеко-о за пределами его возможностей, но ему не поверят, как не верили и прежде, и губит его сейчас как раз то, что прежде он всегда в конце концов справлялся. Вот ежели бы он, да хоть раз... Ага! А плеткой? Ежели по ребрам — да с оттяжкой? Так что, — только не он. Он слишком хорошо усваивает раз полученные уроки, только почему-то не слишком рад своим способностям.
Осознав и до кончика спинного мозга, до глубины мятущейся души прочувствовав, в какой заднице оказался на этот раз, он в единый миг покрылся холодным потом. Не сделать. А прежде, чем они удостоверятся, что он и вправду не может, — запросто могут убить. Просто малость перестараются, увлекутся, — и убьют. Паникеры, к которым относится большая и основная часть человечества, четко подразделяются на две неравные группы. Представители первой, попав в подобную ситуацию, начинают метаться, орать, биться головой о стенку и рвать волосы на ней и на прочих органах. Те, кто относятся ко второй, — обретают прямо-таки невероятные быстроту, ясность и остроту мышления. Вовсе не свойственные им в других обстоятельствах. Так и он.
Услыхав чудовищный приказ, произнесенный обычным для хозяина важным, безаппеляционным тоном, по обыкновению — чуть замедленно в подражание Лучшему Другу Детей, Авиаторов и Физкультурников, он ужаснулся, покрылся вышеупомянутым холодным потом и почувствовал, как мысли его вспорхнули со своих мест и закружились испуганными птицами, — все сразу, и на все — про все ему хватило времени, пока Халиль Газиев заканчивал свой монолог. К этому моменту вспугнутые мысли успели рассесться по надлежащим насестам. Прежде всего — не спорить и с деловым видом выиграть время. А там — придется чего-нибудь делать. Глядишь — рассосется. Так что он кивнул головой.
— Я кое-что по этой части делал еще на Урале. Можно. Только вот изделие с такими параметрами будет не меньше восьми метров в длину. Это значит — соответствующих размеров емкость под моноблок. Это — копать, делать, а потом — никуда не спрячешь.
По тому, как скривился Халиль, кавказский пленник с радостью убедился, что находится на правильном пути.
— А без этого — никак?
— Только сделать поблочно, а потом собрать. Времени уйдет больше, но все можно сделать аккуратно, это никаких принципиальных трудностей. Только вот...
— Что там, — взгляд почти желтых глаз был страшен, — еще?
— Навигация. Для точного попадания в цель нужно, чтобы ракета ее нашла. Значит — нужно запрограммировать карту местности по всему пути, от начала и до конца. Или — несколько таких путей. Понимаете?
— Очень хорошо понимаю. Ты, плевок шайтана, решил разузнать, где находишься. И, наверное, считаешь себя очень умным. Азамат!
— Ну послушайте же, — почти прокричал Постников, с омерзением слыша свой визгливый, как у забитого животного, голос, — ну подождите! Ну, пожалуйста! Это же проверить легко! Даже у подводных лодок фиксированные районы пуска, даже у стратегических бомбардировщиков — рубежи атаки! И не бывает по-другому, если только со спутников наводить! Ну вы же не Расул, вы же, говорят, университет кончали!
— От этого тебе, — Халиль медленно помотал головой, — лучше не будет. От этого тебе будет только хуже. Потому что, учась в университете, я узнал вам, русские свиньи, истинную цену. Бесхребетные лизоблюды, готовые лизать ботинки сильному. Лукавые, трусливые рабы, вечно пьяные и болтливые, как бабы. Вам попросту нельзя без хозяина, потому что иначе вы ничего не будете делать. Зарастете грязью, опухнете от водки, а потом сгниете в собственном говне, лишь бы только не подниматься. Истинное отродье свиней и шакалов, и это никакая не ругань, а правда. Я лучше вас знаю, что вам нужно, и как с вами нужно, я тоже знаю. А Расул... Расул простой зверь, он ничего этого не знает и поэтому относится к тебе почти как к человеку. А такие, как ты, — переоценивают пользу образования: вот тебе — много от него сейчас пользы, а? Ничего не имеешь, а что говорят, — все равно делаешь. Да тебе от образования один вред. Нужно быть мужчиной, а уж потом, — потом-потом! — все остальное. Хотя что пользы говорить о том, чего все равно нет? Рабу по крови и по призванию ни от чего не может быть пользы. И еще, — он потянулся и неуловимым движением влепил пленнику оглушительную пощечину, — никогда не берись рассуждать о достоинствах правоверных или же сравнивать их между собой. Потому что любой из них — стократно тебя выше. Нет. — Он медленно помотал головой. — Неправильно, потому что сравнивать вообще нельзя... Так что я не буду проверять твои слова, — тебе же не придет в голову больная мысль, — обманывать, а? Сделаем так, — ты покажешь, что надо, а карту сделает другой. Без тебя программисты найдутся.
— Так я бы все равно не справился!
— Слушай, э! Ты лэкарство — можишь?
— Какое лекарство?
— Совсем глупый, не понимаешь, да? Балэю потому что...
Выглядел Расул и впрямь до крайности неважно. Как бывало, — серое лицо, нездоровый румянец, и пот на лбу, крупными каплями. Шмыгает носом, но держится так, как будто у него болит живот. И еще, — держится как-то неуверенно, с оглядкой, как будто опасается возможных свидетелей их разговора.
— А чем болеешь-то? Я ж не доктор.
— Я знаю, чем балэю. Ты лэкарство давай. Абезболивающий...
Болван!!! Догадка в его мозгу вспыхнула, не то, что как молния, а прямо-таки десятком Больших Хиросим. Нет, — это ж надо быть таким кр-р-ретином!!! За столько времени — и не разгадать законченного наркота! И ладно еще, если б вовсе не был в курсе, а то сколько разговоров было о выделки дури! А сколько дурных дел! А неприятностей сколько с жадными с-сволочами, которым нужно было промышлять непременно порошком!
— Не, — он решительно тряхнул головой, — боюсь. Хозяин узнает.
— Я тэбе, — Расул неуклюже сгреб его за грудки, — пакажу, кто хозаин... Я тэбя прямо сэйчас кончу, до хозаин! Нэт, — он вдруг отпустил узника и помотал головой, — ты сам нэ скажешь, — нэ узнаит...
Вот на это, как раз, рассчитывать можно было вполне. Совершенно аморальные, бесконечно — лживые, предельно ненадежные, рабы героина даже под пыткой не выдавали кровососов, снабжавших их зельем. Так что он решил поверить.
— Да так-то оно не трудно. Дисков — нету, а вот "солому" в наборах "ФФ", "КФ", или, того лучше, "ММ" — добыть можно. Только с инструкцией...
— Гдэ?
— Наверное, — в Грозном, в Махачкале. В Ростове — так точно...
— Cдэлаю.
Отменный, — что называется — от бога, — как и все композиторы, химик, он со всей страстью погрузился в сравнительно новую для него область. Уяснив же мысль, для фармакологии основополагающую, — ЧЕМ ИМЕННО являются вещества, когда они похожи на естественные, но все-таки не совсем, он и вообще испытал нечто вроде вдохновения. Перво-наперво он обеспечил потребности бедняги Расула. Сделал не за страх, а за совесть, не стал пачкаться ни с морфием, ни с героином, а решил проблему радикально, изготовив высокостабильный аналог эндорфина, так называемый "СЭН", пресловутый и впоследствии прославленный в широких кругах наркоманской общественности "сынок". Четыре килограмма тончайшего, пушистого на ощупь, нежнейшего праха светло-кремового цвета, четыре килограмма чистейшего, рафинированного, абсолютного и ничем не замутненного счастья! Такого полного, такого всеобъемлющего, что уже ничего не нужно. Так поступают люди с по-настоящему широкой душой! Потому что, помимо всего прочего, четыре килограмма составляли по меньшей мере два миллиона полноценных, наркоманских доз и даже оптом стоили не меньше двадцати миллионов рублей, — но чего не сделаешь ради хорошего человека. Пришлось только предупредить, чтоб не увлекался: мол-де, — на всю жизнь хватит, так что нет нужды жадничать. В таком вот аспекте. И тот целый день мурлыкал себе что-то под нос, расфасовывая и рассовывая по укромнейшим местам неожиданно свалившееся богатство, все четыре килограмма надежнейшей в мире смерти. Благоразумные потребители героина считали потребителей "СЭН" пропащими людьми и шутили, что у тех, кто балуется "сынком", души не остается вовсе: так, что после смерти и в ад-то отправиться нечему.
А он тем временем изготовил и еще кое-что, — стереоаналог серотонина, вовсе не расщепляемый ферментами, потому как почти целиком на основе кремния. Хотел подцепить получившийся тонкий осадок на кончик пальца, но что-то, — наверное, тот самый пресловутый инстинкт самосохранения, — остановило его в самый последний момент. Он поспешно сел за расчеты, присвистнул, и поспешно залил продукт серной кислотой. Наверное, именно в этот момент в его голове закопошилась неясная еще мысль.
