Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

А так и Михайла к нему приблудился, и нянюшка болела долго.

Только вот в той жизни я за няней не ухаживала, а в этой чуточку иначе все пошло. И Федька со мной разговаривать взялся, не только с отцом моим. И Истерман, и Любава...

В той жизни посмотрели на меня, поняли, что сильна, да покорна и глупа, в самый раз подхожу Федьке, да и отбор объявили. В этой жизни Федьке, как и в той сначала Утятьеву прОчили, потом на меня заменили. Только в той жизни это было с материнского благословения, а в этой...

В этой меня и похитить пытались — тут уж Истерман постарался, и убить, дело рук ведьмовских, явно, или... или не убить?

Скорее, проверить?

Верку, дуру невезучую, порча в могилу свела. А меня бы, как волхву, затронула она?

Так-то да, но о могиле речь и не шла бы. Когда вспомнить, пару раз перед отбором и в той жизни дурно мне становилось. Тогда я и не подумала ни о чем, дурно и дурно, может простыла, али съела чего несвежее. А ведь это сила внутри меня могла порчу отражать, со злом бороться.

Да могло и такое быть, еще как могло.

Проверили меня, в той жизни порадовались, небось, что самородок нашли в навозе, в этой огорчились. Вроде как и кровь-то хорошая, и Федора тянет ко мне, ан слишком сильна да неуправляема боярышня, не надобна такая Любаве. Не ко двору.

А Федор с цепи все чаще срывался.

Чернокнижный ребенок, что поделать...

Мамаша Любавы, потомственная ведьма чернокнижная, в Россу приехала, от огня спасаясь, тут и дочь первую родила, Сару. Потом мужа она бросила, второй раз замуж вышла, за боярина Захарьина. А только боярину наследники надобны. А у чернокнижных ведьм с детьми завсегда беда.

Не могут они много детей родить, одного, может, двух, и то двоих нечасто. Так им природа мстит за извращение естества.

Пришлось Инес к чернокнижному ритуалу прибегнуть, родных боярина Никодима в жертву принести. Двоих детей она рОдила, а только дети-то порченые получились.

Сами они род свой продолжить не смогли бы уже, только ритуалом черным. Только так и никак иначе, и знали об этом оба. Потому и боярин Захарьин, видать, не женился, не хотел никому жизнь портить. Он и в черной жизни моей холостяком прожил, как свекровь его не старалась сосватать, не поддался. Это я хорошо помню, он до того умер, как я в монастырь ушла, Руди тогда еще весь черный ходил, дружили они крепко вместе по бабам ходили...

Но ежели Даниле Захарьину жениться было не обязательно, то Любава свекровка моя, трижды прОклятая, замуж за царя вышла. Без любви, понятно, там может, и мамаша ее постаралась, или сестрица. Настоечку какую дали, заговор сделали — на такие дела ведьмы большие мастерицы. Женился на Любаве Иоанн Иоаннович, а только без наследника долго б он ее держать н стал. Натешился, да и пошла вон!

А Любава-то и рОдить без ритуала черного не может.

А ритуал жертву требует...

Как и когда сошлась Любава с Рудольфусом Истерманом, то мне неведомо. Но и сошлись, и нашли друг друга, и ритуал провели, и Федька на свет появился, ни на мать не похожий, ни на отца. И еще более порченый, чем мать и дядька его. Отсюда и припадки его, и интересы странные, и прочее... ко мне он ради силы моей потянулся, понял, что может ко мне присосаться.

И то...

Любава ему втихаря кровь Истермана давала, только так Федьку утихомирить можно было. И то, срывался он через раз, девок убивал, людям боль любил причинять.

А потом на Истермана магистр Родаль вышел.

В той моей черной жизни все у них получилось. И засилье иноземное в Россе, и Федор на троне, покорный да управляемый, все один к одному сошлось. Красота, да и только.

В этой жизни магистр не добился ничего. Но это уж потом...

Любава, когда Федька расти начал, подстраховаться решила. На Борю аркан накинула, а чтобы уж точно получилось все у нее, свою племянницу ему подсунула. Мужчины тоже первую женщину... запоминают. Вот Боря и оказался к Евлалии Пронской привязан. Тогда она еще Евой Беккер была, потом уж в православие перешла, за боярина Пронского замуж вышла. Потому и Любава боярыню Степаниду к себе приблизила. Не чужой человек все ж

И потянулись годы...

Боря на Маринке женился. Ламия, конечно, аркан чужой почуяла, а только мужа от него избавлять не стала, просто чужое колдовство подправила. А подправила, надо полагать, не слишком умело, лучше свое с самого начала начинать, чем чужое переделывать. И жила в свое удовольствие.

Потом о ребенке задумалась, не хотелось ей с Россой расставаться, тут и безопасно, и власть, и мужчины на любой вкус, и не подозревает ее никто... в той моей черной жизни она до Ильи, брата моего добралась, и его выпила, и через него, Машеньку с малышом.

В этой я ее колдовство порушила.

В той жизни я и не думала ни о чем таком, а Маринка меня тоже почуяла. И решила моего ребенка в жертву принести, а своего рОдить. Тут и Федька подошел бы...

Я даже в той жизни от Федьки затяжелела, а вот выносить не смогла видимо вовсе уж там нечисть была гадкая. Потом все в клубок свилось, понеслось, как тот самый клубок с горы.

Когда б не полюбила я Борю, может, и не случилось бы ничего. А только часть сил моих он получил, даже ничего не делая для того. И сошлось все... аркан Евы и Маринка ослабила, и я... да и сам Боря силен. Когда б рванулся он, по Еве бы так хлестнуло, костей не собрала бы.

А тут как раз и предложение от магистра Эваринола подоспело, все одно к одному сошлось. И Бореньку убили...

После того и я умерла

Ребенка я потеряла да и был он нежизнеспособен, силы от меня не получал Федор почти, а тут и Маринка мстить решила. Надо полагать, потому я с ведьмами и не встретилась. Сильны были Беккеры, а только ведьма против ламии?

Нет, тут я б на ведьму не поставила много. Вот ламия их и перевела потихоньку, ей шум не надобен был. А как Любава без поддержки осталась, так и иноземцы силу взяли, закружились рядом с Федором, на себя потихоньку одеяло перетянули. Вот и ладно получилось.

А я жила, ровно во сне дурном в монастырь попала, там уж в себя приходить стала.

А потом — Верея.

Как же все сплелось, какой гадючий клубок в той жизни меня затянул, в этой-то жизни чудом я с ним разобралась.

А где были в той жизни бабушка и Добряна? Велигнев и Божедар? Бабушка во время эпидемии погибла, Добряна... не знаю, наверное, вместе с рощей сожгли ее. Как Рощу жгли я еще помню.

Велигнев?

Мог он и не сразу отозваться. А может, и на него у магистра Родаля что нашлось, откуда ж мне знать?

Божедар? Могли и его тогда убить, а могли и другого кого, не ведаю я точно. Мог он в той черной жизни и не вмешаться просто. Плетью обуха не перешибешь, с дружиной малой с войском целым воевать не станешь, да и кто бы после Федора на трон сел? Смута?

Могло и такое быть.

В этой жизни все иначе, совсем иначе. И я смотрю на Бореньку, который безмятежно спит рядом, и рука его на моем животе лежит, защищает. И внутри меня растет наш ребенок.

А Федора нет. И Любавы. И всей ветки ведьминской тоже, и много кого еще они за собой утянули. А я не жалею.

Кто-то скажет, что я чудовище бесчеловечное, что ж — пусть. А сначала пусть за нелюбимого замуж выйдет, ребенка потеряет, любимого похоронит, в монастырь на десять лет уйдет, смерти своей в глаза посмотрит...

Тогда пусть и осуждают меня всласть. А сейчас...

На все я готова ради своих родных и близких. А права я там или нет...

Пусть матушка-Жива меня судит, когда я пред ней предстану. А до всех остальных мне и дела нет.

И полетело, понеслось время, ровно стрела, из лука выпущенная...

* * *

— Упокой, Господи, душу рабы твоей...

Аксинью в Соборе отпевали, стояли рядом с гробом ее Илья, с рукой на перевязи, Агафья, на клюку опиралась, Устя — муж ее поддерживал. И в лице у царицы ни кровиночки не было.

Бояре глядели, перешептывались.

— Переживает, бедненькая...

— Как бы не скинула, от горя-то...

— Какое тут горе? Не дружили сестры, про то всем известно...

Шепотки по Собору ползали, ровно змеи ядовитые, в кольца свивались, Устя половину слышала, а вторую и слушать не хотела.

Не получилось у нее все ровно и гладко.

Не сбылось...

А так хотелось, чтобы были все счастливы, чтобы Аська замуж вышла, тоже деток рОдила, чтобы семья была большая... Илью отстояла она, а вот сестру погубила.

На горе себе Аська царевной стала, да только не поняла, что никому доверять нельзя. И Устя не поняла, а только времени у нее побольше было. С нее и спрос. А она позволила о себе подумать, позволила счастливой быть безоглядно...

Не уберегла.

И что толку о вине да невиновности говорить, что толку волосы на себе рвать... только одно и осталось, обрядить сестру, словно принцессу. А еще...

На это она уговорила Бориса.

Сегодня, чуть позднее и Федора с Михайлой отпоют, и похоронят. В Соборе, в усыпальнице государевой, с соколом выбитым на плите... не надо бы туда Федора, ну да ладно! Сейчас признаваться, что не сын он Иоанна Иоанновича? Грязью семью царскую замарать?

Нельзя такого допустить, и боярин Репьев с тем согласен, на иконе поклялся он, что кроме него никто о словах Истермана не узнает.

Никто и никогда.

Аську туда же положат, и сделала Устя так, чтобы рядом с гробом Михайлы и ее гроб был. Аська его все ж любила... в той жизни точно любила, в этой может, не успела, а в той... все бы она для мужа отдала. А он и тогда — Устинью любил?

В той жизни эта любовь всех их троих сломала, в этой три жизни сберегла, а то и поболее. Пусть лежат Аксинья и Михайла рядом, а пройдет время, и снова Жива-матушка их души на землю вернет, в полотно вплетет узорчатое...

Время пройдет...

Прости меня, Асенька, виновата я перед тобой. Прости, если сможешь, а я себя никогда не прощу.

* * *

— Ваше величество!!!

Не любил Филипп лишней ажитации, на пажа с недоумением посмотрел.

Это еще что такое?!

— Ваше величество, гонец примчался, говорит, Орден Чистоты Веры уничтожен!

Филипп едва не сел, где стоял. Повезло, по саду прогуливался, под рукой кусты роз были, вот, за один он и схватился. На ногах устоял, а руку изранил, выругался зло... не до руки сейчас!

— ЧТО?! КАК?!

— Государь, гонец прискакал, сказал, что над замком гроза разразилась такая, что смотреть страшно было, молнии били, сверкали, башни от них обрушились...

Придворные сусличками замерли. Такое услышать!

Да о таких случаях правнукам рассказывают.

— Божий гнев...

Кто сказал? А поползло потихонечку, не замолчать...

Филипп откашлялся.

— Что магистр?

— Магистр Эваринол мертв. Несколько рыцарей выжили, но сейчас они не могут даже говорить. У них переломы, да еще гроза была, камень... кто бредит, кто как, люди их выхаживают, но боятся, что бедняги Богу душу отдадут.

Филипп голову склонил, вздохнул.

— Что ж... надобно розыск послать к развалинам замка. Разобраться, как там и что произошло, мертвецов похоронить...

А еще документы вывезти, ценности разные, кладовые вскрыть, посмотреть, чем поживиться можно. А что? Орден, считай, мертв, а Филипп жив.

Версия?

— И священника обязательно туда привезти. Когда это и правда кара божия, надобно освятить место нечистое.

Придворные закивали. Филипп прогулку прекратил, отправился к себе, приказал лекаря позвать. Пусть руку перевяжут... что за роза у него такая растет? Сволочь, а не роза! Да, и куст этот — срубить! Чтоб неповадно было.

* * *

Поздней ночью лежит король в своей кровати. И то ли снится ему, то ли взаправду все происходит.

Открывается дверь спальни, человек входит.

Как он во дворец попал, как мимо людей прошел?!

Не знает Филипп.

Фаворитку свою толкнул — та и глаз не открыла, не охнула даже. А там и сам Филипп двигаться уж не может.

Стоит рядом с ним старик, смотрит сурово. На стрике балахон из простого полотна, на ногах непонятное что-то... где ж король лапти мог увидать?

На плече старика ворон сидит, смотрит недобро.

И под взглядом птичьим, умным, чувствует его величество себя червяком. Сожрут — не подавятся...

Сказать хочет, а не идут слова, шевельнуться бы — да сил нет...

Молчит старик, кажется, вечность уж молчит, Филиппа ужас прошиб едва не до медвежьей болезни. А потом заговорил Велигнев, тихо-тихо.

— Не надо тебе на Россу лезть, государь. Протянул туда руки магистр Родаль, тут его и смерть нашла, безвременная. На твоей земле его замок стоял, ну так радуйся. Все, что им принадлежало, твое будет. А сам не лезь туда более...

Филипп спорить и не собирался. Как-то так убедительно у старика получалось... не обмочиться бы! Куда там спорить!

— Ты меня, государь, не забудешь. А чтобы верил, что не видение я, не морок...

Махнул рукой старик, ворон с его плеча сорвался — и в стену влетел.

Не разбился, нет. Только на мраморе белом черное пятно отпечаталось.

Ворон.

Крылья видно, перья... поневоле Филипп зажмурился, а когда глаза открыл, никого уж и рядом не было. И руки-ноги слушались.

Тут уж король так заорал — балдахин едва не рухнул.

Стража вбежала, фаворитка с кровати слетела, король орет, ногами топает, суматоха поднялась... и было, было, отчего ей подняться. Потому как в спальне королевской, на панели из драгоценного золотистого ромского мрамора и правда черный ворон отпечатался.

А старик?

Искали...

Не нашли ни старика, ни другого следа его. А ворон остался. Подумал Филипп, да и переехал в другую спальню. А эту закрыть приказал.

И... о мыслях своих он тоже как-то позабыл. Думал он ранее жену Бориса отравить, свою племянницу ему подсунуть, а тут и раздумал да резко так. Найдет он, куда девку пристроить, а туда — не надобно! Вот просто не надобно...

Не слабость это! Просто захотелось! Или кто-то решит с королем спорить?!

* * *

Велигнев шел себе спокойно, песенку насвистывал.

Ворон на плече сидел, покачивался при движении, когтями держался. Недоволен был — чего это еще такое? Его мороком разных всяких пугать?!

Ладно уж, потерпит он ради хозяина! Подождет.

А покамест на Россу они возвращаются.

Домой.

Счастье...

* * *

Руди по сторонам смотрел с грязной телеги.

Позорной телеги.

Кто бы мог подумать, что так вот все кончится? Все будет...

Телега.

Дорога к лобному месту.

Палач, который уже ждет....

Легкой казни не будет, не пощадил Борис. Руди почти и не пытали, он все сам выложил, а вот помирать он будет больно.

На колу.

Несколько дней. Кол с перекладиной будет, чтобы не сразу умер Истерман, а палачу приказано его поддержать, чтобы помучился подольше. Когда Руди об этом узнал, с ним истерика случилась, кричал он, бился, пытался голову себе о стену разбить — не получилось ничего. Палачи у Бориса опытные, жестокие.

А казни растянутся надолго. Может, дней на десять. Первым он умрет, а потом каждый день рядом с ним будут другие умирать.

Пауль Данаэльс. Боярин Фома Мышкин — знал он, что доченька его затевает, знал, не остановил. Кое-кто из рыцарей. Еще бояре — много кто в заговоре замешан оказался.