В этот час он уже трясся в автобусе по 406 трассе, разглядывая в окне унылый и однообразный ряд пригородных строений. Пережитый им сон наполнил все его существо тоскливым и сладким чувством. Он сгорбился и съежился на сидении, пытаясь сохранить в складках плаща немного тепла.
Уже поздним утром, часов около одиннадцати виконт пробирался сквозь толпу на вокзале Виктория, отыскивая бесплатный туалет. Там у широкого зеркала он долго скреб дряблые щеки бритвой "Жиллет", полоскал рот холодной водой и приводил в первозданный вид прическу. Несколько капель бриллиантина вернули его косому пробору безукоризненную линейность. Нельзя сказать, что после всех этих процедур он почувствовал себя помолодевшим — теплота сна испарилась бесследно. Он протолкался к выходу и пошел пешком по гладкому асфальту утреннего города. Он шел по улице, толкая плечом ни в чем не повинных прохожих и не глядя под ноги. Солнце нещадно слепило, рассыпаясь тысячей бликов в витринах и лобовых стеклах машин, но он ничего не видел, зрачки его были расширены, как у ночного кота. Казалось, что над ним навечно разверзся черный фамильный склеп. Вокруг него мелькали какие-то прохожие, тяжело поворачивались двухэтажные автобусы, сновали таксомоторы...
"Уп-с!" — замер он в испуге. На перекрестке чернел кеб с продавленной крышей. Водителя тоже было нетрудно узнать — на нем был все тот же тесный пасторский пиджак, что и на похоронах. Ноги Альфреда сами собой начали пятиться назад. Эта встреча сразу же вернула его к реальности. Господ подобного рода стоило опасаться больше всего. Рябая физиономия уже давно ему примелькалась, и все самые худшие подозрения оправдывались. Он обернулся и быстро пошел прочь. С каждым шагом его охватывала горечь и злоба. Пусть кому другому эта юная русалка плетет небылицы о грозном братце, он, Альфред, не столь наивен. Еще тогда, когда она впервые о нем упомянула, в его душу закралось внезапное подозрение. Ему уже тогда настоятельно следовало бы показаться венерологу. Но она! Кто бы мог подумать! Какая грязь, какая мерзость! Какая гадкая кровать! Это зеркало, этот чертов таз! Этот вонючий рынок за стеной! Эта замызганная черная лестница!
Ноги уносили Альфреда с рокового перекрестка в тишину переулков под сень старинных особняков. Он шел, не стыдясь слез, катившихся из глаз. Он брошен и обманут всеми, затравлен, как одинокий волк. Даже это юное созданье, наивное и доверчивое оказалось столь вероломным. О, если бы она захотела, то могла бы захватить власть над ним, закабалить его душу. Она могла бы кормить его с рук своими чудными пончиками, как домашнего пса, а он бы стенал и вилял хвостом! Грязь! Мерзость! Эта клеенка на кровати! Эти часы без одной стрелки! Эти залатанные простыни! Эта кожа, нежная, смуглая... Эти пончики с печенкой... Эта грудинка с горошком...
Альфред ощутил мучительный, нестерпимый голод. Проворный голубь ухватил и унес из-под ног увесистый кусок булки. Баронет даже пожалел, что не успел наступить на булку ботинком. Из бумажника в ладонь высыпались остатки мелочи: на сэндвич с сосиской хватило бы вполне. Одну единственную банкноту с изображением Чарльза Диккенса он решил поберечь на крайний случай. Часы показывали половину пятого, можно было завернуть поблизости на чашку чаю к лорду Чатаму. Альфред так бы и поступил, но скоро передумал: только недавно они виделись с ним на похоронах, а сегодня предстояла встреча в клубе. Нет, с лордом не стоит торопиться, лорда он оставит на крайний случай, лорд склонен к крайне необдуманным выводам и действиям, — простительный недостаток и неоценимый дар при игре в покер.
Он грустно поглядел на купленный сверток, наклонился, оттопырил мизинец и в два приема засунул сэндвич в рот. Так же поступила и юная парочка у будки. С минуту юноша и девушка с полными щеками уминали еду. И они, и баронет так были этим поглощены, что не думали ни о чем на свете. Но стоило только им смахнуть крошки с одежды и оттереть натек горчицы с подбородков, как тут же все трое прыснули от хохота. Альфред подал им свой атласный носовой платок. Девушка приняла его с серьезным видом. И тут баронет громко икнул, в ответ девушка обсыпала его крошками изо рта и чуть не повалилась на мостовую в приступе гомерического хохота.
— У вас не найдется нескольких пенсов на телефон? — совершенно серьезно спросил Альфред у девушки. В ответ смешливая парочка одарила его горой медных монет, приговаривая: "Берите, не стесняйтесь, берите еще!"
— О, благодарю вас, вы так щедры! — засмущался Альфред.
— Всего наилучшего, желаем дозвониться! — прочирикала парочка и пошла своей дорогой. Альфред с улыбкой поглядел им вслед: не такое уж скучное занятие быть нищим! Карманы его теперь отягощали одно-, двух— и пятипенсовики. Осталось только сообразить, кому и куда он должен позвонить. Это в данный момент не имело для него решительно никакого значения. Он обрел должное самообладание и принялся набрасывать план действий на сегодняшний вечер. Домой ему показываться не имело смысла, там его уже поджидает рябое дитя знойного юга. В клуб ему идти было рановато, раньше десяти туда показываться не стоило. И он пошел прямо.
Он даже не понял, как очутился в вагоне подземки на линии Виктории. Ему почтительно уступили место в самом углу вагона. И теперь он трясся, покачиваясь, опустив на колени шляпу и прикрыв глаза. Господи, неужели он снова ехал к ней? Неужели снова его лакированный ботинок ступит на мостовую перед этим подъездом? Неужели он снова примнет своими черными брюками старый клетчатый плед, накинутый поверх кровати? Если идти прямо по дороге, мимо рынка, на втором повороте повернуть направо, то первый из двух одинаковых домов — ее! Первый подъезд, шестой этаж, по ступенькам налево — холл убогой гостиницы, а дальше ряд нежилых дверей, все время вверх и вверх, ржавая железная лестница на темной площадке. Клеенчатая на ощупь дверь без звонка. О, черт! Да как же ее зовут? Фраскита? Мерседес? Карменсита?? Нет, все не то! Станция "Эллипс", на следующей ему выходить!
Он долго шел по серым переулкам, перешагивая через вечные лужи и спотыкаясь об асфальтовые трещины. За ним покорно и заискивающе увивались дворовые псы. Навстречу попадалась сплошь экзотическая публика, длиннобородые раввины в меховых шапках и крошечные вьетнамки в плоских соломенных колпаках, грузные негритянки в узких юбках и настоящие индейцы в мокасинах. Черная копоть покрывала стены домов, отовсюду тянуло застарелым запахом пепелища. "Все спешат и бегут...", — из той же оперы, а на него, одинокого стареющего путника никто и не глядит.
Ему захотелось пить, но свернуть под сень заведения с жутким названием "Огузок" и попросить стакан воды он постеснялся. Можно и потерпеть... Он представил себе царивший в маленькой комнате полумрак, и как для гостя зажигается лампочка в дешевом тряпичном абажуре. В ее тусклом свете меркнет балконная дверь, а с ней и стена дома напротив, до которой, кажется, можно дотянуться рукой. И предвечерняя тоска охватывает сердце, даже если на стол стелится скатерть, а в мутный стакан опускается белый цветок.
Он еще немного постоял в нерешительности, поскреб подбородок. Сегодня ему не удалось тщательно побриться перед свиданием, на шее и подбородке кололи островки щетины. Альфред Вилкокс круто повернулся на месте и решительно отправился на рынок. Чувствуя истинное отвращение к самому себе, он купил у неопрятного полупьяного старика на пять фунтов свинины. Ему показалась подозрительной дешевизна столь увесистого куска отборного мяса, но, надо полагать, старому пьянице не терпелось поскорее избавиться от товара и отправиться домой. Двойной пакет из толстой бумаги стоил виконту еще десять центов.
С заветным пакетом в правой руке и саквояжем в левой он начал преодолевать подъем по темной лестнице. Не без труда дотащился он до двери на шестом этаже, отдышался, постучал, на его стук никто не ответил. Первым его желанием было сесть на ступеньки и во что бы то ни стало дождаться. Он представил себе ее шаги, ее испуганный окрик в темноте и поежился. Вот он, Альфред, воскрес из мертвых, его можно даже пощупать. Ой, что это, мокрое? О нет, это всего лишь мясо! При этой мысли виконт опрометью бросился вниз по лестнице на простор тротуара. Сколько он ни задирал голову, ничего, кроме края балкона и нависающей лепнины он не мог разглядеть. Светили во всем доме только три окна на нижних этажах. Улица уже погружалась в плотную тень заката. Альфред тряхнул головой и побрел прочь.
С полчаса он шел, раздумывая, куда бы ему выбросить пакет с мясом. Не идти же ему с ним в оперу! Да, кстати, сегодня у него абонемент! А что, в самом деле, ноги у него уже гудят, а в бархатном кресле Ковент-Гардена так приятно их вытянуть. Он нашел телефонную будку и позвонил старой служанке домой, разузнать, что да как. Ему никто не звонил, никто его не разыскивал, посыльный не приносил никаких билетов или приглашений. "Неужели обо мне все забыли? Так скоро?" — с горькой усмешкой подумал он. Он полистал записную книжку и набрал телефон кассы театра. На холодный вопрос кассирши он назвал полностью свою фамилию и распорядился не продавать его кресла в ложе бельэтажа.
— Что-о? Двести фунтов? Но почему? Прощальные гастроли Марии Каллас? Ее Величество? Что вы говорите? Нет-нет, ни в коем случае, приплюсуйте к моему счету. Одно кресло, только одно! Благодарю вас!
Да, ему пора, время не ждет. Хватит ему бродить по этим мерзким темным закоулкам. Пора уже показаться на люди, сбросить с себя траурную маску. Пора на свет, к блистанию хрустальных бра, шелесту шелковых платьев, сверканию золотых гербов на занавесе. Еще есть время до вечера, а там он что-нибудь придумает, и, может быть, на его многотрудном пути засверкает новая веха.
Уже засверкал вдали рубиновый круг с надписью "подземка", когда Альфред решился еще на один звонок. В его голову пришла совсем неплохая идея. Он замыслил позвонить своему повару, бывшему повару. Месяц назад он передал его в распоряжение клуба, рекомендаций не потребовалось. Слава о старике ходила по Лондону в среде самых изысканных гурманов еще со времен сэра Питера Вилкокса. Виконт вправе был еще рассчитывать на его преданность и понимание.
— Алло, Парки? Это я, ты не узнал меня?
— Как не узнать, сэр!
— Я сегодня решил наведаться. Очень мне стало невмоготу...
— Ну, еще бы, как мне не понять.
— Я ведь остался один, Парки!
— Увы, сэр! Бедная леди Маргарет! Я вам так сочувствую, сэр!
— Спасибо, старина!
— Я буду несказанно рад вас снова увидеть, дорогой сэр! У нас сегодня отменное меню, кливлендский ростбиф, а также анчоусы, на гарнир — кольраби, артишоки, спаржа, грибы и картофель...
— Как это все печально! Как видно, мне придется снова отправиться ужинать в "Гринхауз"...
— Позвольте, сэр, ужин по подписке, но я не думаю, что это будет стоить дороже, чем в "Гринхаузе"!
— Причем здесь деньги! Ты что, забыл, что я не переношу кливлендского ростбифа, не говоря уже о кольраби! Как быстро приходит забвение! Когда это было, чтобы по воскресеньям я ел телятину?
— Как я могу забыть ваши привычки, сэр! Но, поймите, у нас будет сборное общество, мы не предполагали готовить свинину.
— А что, будет посол Эмиратов?
— Нет, что вы! Но будут другие лица...
— Снова Сэм Корнхайт?
— И он тоже.
— Черт с ним! Теперь слушай меня. Я нахожусь недалеко от Леденхолла?, я сам куплю свиной грудинки и отнесу домой. А ты выкроишь минутку, заскочишь и заберешь из холодильника. А мне некогда, я спешу в оперу.
— А что сегодня дают?
— Как всегда, устриц и стерляжью икру. Что за спектакль, еще не знаю, но будет Королева. Итак, запомни, свинину ни в коем случае не вымачивать и не промывать, пусть будет с кровью и слизью.
— Мне ли не знать, сэр!
— Обжаришь первый раз, сними и потуши ровно девять минут до полуготовности...
— Вы меня обижаете, сэр... Но как же мне быть с горошком, я ведь не успею его отмочить!
— Ты что, спятил! Ты хочешь накормить меня кольраби?
— Но у меня ничего такого нет, сэр! Разве что, шпинат?
— Черт с тобой, пусть будет шпинат! Но учти, панировать грудинку только честерскими сухариками!
— Еще бы, само собой...
— Ты уже включил меня в подписной лист?
— С какой стати, сэр! Я ведь вам, как родному...
— Ну, как знаешь! Спасибо, старина, до встречи!
— Благослови вас господь, сэр!
На небе уже засверкали первые звезды, когда виконт дошел до своего подъезда. "Сверкали звезды..."?, — напевал он, воровато оглядываясь по сторонам, обходя фасад и пробираясь темный переулком к двери черного хода. Он отпер ее единственным ключом, на цыпочках прокрался в кухню, открыл дверцу холодильника и вцепился зубами в ледяную сосиску. Окровавленный бумажный пакет с грудинкой занял свое место посреди холодной пустоты и безмолвия. В это время внизу Этель, привратница, единственная из служанок, говорила по телефону. Слов виконт не разобрал, да и прислушиваться не стал. Он покинул неосвещенные покои особняка таким же образом, как и вошел, то есть на цыпочках. Черт бы побрал эту привратницу, болтает без умолку, а он должен оплачивать ее счета!
Это безумие, безумие! Он голоден, устал, ему некуда приклонить голову. Даже от привратницы он вынужден скрываться, она не должна его видеть, слишком уж болтлива. Он не в силах пройти незамеченным в свои апартаменты, принять ванну, поменять белье. Он не может ходить второй день в одной и той же сорочке. От проделанных пешком миль его носки уже должны издавать зловоние. А теперь понадобится прямо в театре специально зайти в туалет, чтобы капнуть из крошечного флакончика духами на стельки туфель! Прихрамывая и чуть не плача, он доплелся до телефонной будки.
— Алло! Конкордия?
— Это ты, Джекоб?
— Это я, Альфред!
— Боже мой, какая неожиданность! Я уже совсем позабыла твой голос.
— Конкордия, два дня назад я похоронил мать. Теперь я круглый сирота.
— Как это печально, черт возьми! Постой, а разве твоя мать не умерла при твоих родах?
— Что-о?
— Ах, прости, ради бога, я тебя с кем-то перепутала!
— Я теперь один на всем белом свете. Представь себе, я рассчитал даже Парки!
— Бедняжка, ты, видимо, совсем на мели.
— Конкордия, я знаю твое золотое сердце...
— Постой, ты не из клуба ли звонишь?
— Нет, я звоню из телефонной будки, но в клуб я действительно собирался вечером.
— Сколько тебе нужно?
— Сто фунтов, я клянусь...
— Не клянись. Ты раздаешь свои клятвы направо и налево, точно так же, как и пустые чеки...
Альберт похолодел и чуть не опустился на грязный пол телефонной будки.
— Видишь, дорогой мой, у меня вовсе не золотое сердце. И мне некогда с тобой вести беседы во спасение. Ты получишь свои сто фунтов. Но первым делом ты дойдешь до первой урны и выкинешь в нее свою чековую книжку, пока тебя не принялась разыскивать полиция. Во-вторых, знай, ты обесчестил девушку, она, скорее всего, уже беременна от тебя!
— Что? Я?
— Да, ты. Сегодня, перед тем, как ты отправишься играть, отведи в сторону кого-нибудь из твоих приятелей. Выбери постарше и поприличней. Расскажи про свое чудесное видение, мол, сидит на приступочке около католического колледжа одинокая, обиженная судьбой девчушка лет шестнадцати. Брюнетка, росту около пяти футов, тоненькая, груди почти не заметно. Очень нуждается в участии и покровительстве. Где она сидит, — ты знаешь. Ты бы и сам рад оказать покровительство несчастному созданию, но.... Про твои финансовые неудачи можешь не распространяться, скажи просто, что ты в трауре...
