Травма

— Туда нам нельзя, не пройдём, — прошептал Уинстон не то ей, не то самому себе. Словно в подтверждение, в коридоре обрушился на пол целый кусок потолка. — Остаётся...

Он медленно обернулся. Воющее жерло гостиной даже отсюда дышало жаром.

— Слушай. Я честно-честно не буду смотреть. Просто возьми подол майки и натяни на лицо. Вот так. Совсем недолго. Я не смотрю.

Мне тоже не нужно смотреть. Шлем остался на кухне, или в детской... Капюшон на глаза, варежки, "Отче наш".

Уинстон подхватил девочку и бросился в пекло.

Запах гари. Горелой плоти. Неприятный, но привычный. Тлеющая под пальцами ткань. Стекло. Трава. Воздух. Свежий, чистый воздух.

Уинстон не помнил, как оказался снаружи. Локти слегка саднило, ладони пахли мясом. Рукава комбинезона, неспособные гореть, обуглились по краям.

Уинстон стоял на коленях на лужайке перед домом, который уже переставал быть домом, проваливался внутрь, как замок злой колдуньи. Девочка в его объятиях не шевелилась — стояла прямо и смотрела на догорающий дом. Родители уже знали — спешили сюда с работы из центра города, проклиная вечные пробки. Няня, сама ещё девочка лет шестнадцати, стояла рядом заплаканная, испуганная не меньше других. В двух шагах от неё на раскладном стуле сидел Джерри, помятый, но целый. Даже шлем не потерял. Остальная бригада бросила тушить и обходила пожарище, оценивая масштаб произошедшего и смотря, чтобы не перекинулось на соседние здания. Один отошёл в сторону и цинично курил самокрутку.

А Уинстон всё стоял, сжимая терпеливую девочку в медвежьих объятьях. Голова с короткими седеющими волосами склонилась, как будто в молитве. Слёзы катились по щекам, слова дрожащим полушёпотом лились одно за другим.

— Кристина... Сара... Сара. Что же вы, что... нет. — Няня всхлипнула и закрыла лицо платком. Джерри отвёл глаза. — Нет, всё в порядке. Видишь. Мы выбрались наружу, я выбрался наружу из всего этого. Теперь всё в порядке. У меня всё в порядке. Я... счастлив.

— Я тоже.

Брита снова взяла лисс, бережно растянула порожки, разгладила радужную мембрану.

— Ну всё, не отвлекаемся, с начала отрывка.

Иво взялась за смычок.

— ...Нет, подожди. Что ты имеешь в виду?

— Что за вопрос. — Ио улыбнулась. — Нам и вправду нужно сейчас об этом говорить?

По её глазам никогда ничего нельзя было понять. Брита отстранилась и повернулась к Ио лицом.

— Давай играть.

Зелёное поле быстро взошедшей в этом году пшеницы заволновалось на ветру. Посреди него, шагах в трёхстах от деревни, сидели две девушки с распущенными волосами — как два широких савана, медно-рыжий и желтовато-белый, то и дело подрагивающих от случайной мысли, ощущения, рефлекса. Тонкая мембрана лисса переливалась всеми цветами радуги между ладонями Бриты, и та лёгким дуновением разбудила первую ноту. Глубокую, густую, не заглушающую звуки окружающего мира, но как будто вплетающую в них ещё один прекрасный отголосок. Постепенно, на полмгновения быстрее, на неуловимую долю резче, мелодия ускорилась, создавая плотный музыкальный фон, на который начала бросать светлые, проникновенные смычковые штрихи Ио. Мелодия скользила во все стороны, изгибаясь; к ней присоединялись всё новые голоса. "Наконец-то я поняла, что это значит", — пела ни-шьен-Ксэ, подняв глаза на прозрачное небо, одинаковое всегда и для всех. "Наконец-то велика и свободна", — пела Бригитта Гарнье. "Наконец-то ветер", — пел Александр Люк. "Наконец-то... нет, лучше не буду загадывать, мало ли что..." — пела Ула Кахуна. "Наконец-то я могу плакать. Теперь всё хорошо", — пел Уинстон Бёрнс.

Внезапно звук кига замолк. Брита сложила лисс и почувствовала, как мягкие волны волос ложатся ей на плечи. Одна прядь скользнула в рукав — одинарный волосок, двойной, одинарный, двойной... откуда она об этом знает?..

— Слушай. Никогда не задавай таких глупых вопросов.

Ио смотрела весело, почти заговорщицки.

— Мне так хорошо здесь. С тобой.

— А... а, а, правда??..

Сергеев, кажется, ожидал всего, только не этого. Вилка с ломтиком малинового пирога застыла на полпути ко рту.

— Ну... да... вечно я так: скажу, а потом... не буду.

Лито с остервенением схватила лежащую на столике руку Сергеева. Чтобы ты начал мямлить, как я... возмутительно! Завтракавший за дальним столиком полупустого кафе мужчина обернулся на резкое движение и снова вернул взгляд в чашку кофе.

— Нет, говори... говори! О чём угодно, как угодно, говори. Теперь, когда всё... всё... — она, кажется, задыхалась.

— Ты чудесная. Прости.

Он улыбнулся. И сжал её руку ещё крепче. Теперь между ними были только они — сцепленные в замок руки на кофейном столике.

— О... что это?

— А, — Сергеев вслед за Лито посмотрел на свою ладонь, по тыльной стороне которой тянулся белый шрам. — Ничего особенного, старая травма.

— Травма?..

Но Сергеев уже наклонился к ней через стол, заменяя слова поцелуем. Вилка зависла на краю стола и упала. Кто-то должен был прийти.

Человек в глубине зала отвёл глаза и вынул руку из кармана. Маленький, не больше яблока размером, стеклянный шар светился молочным сиянием; по поверхности то и дело пробегала нежно-лазурная искра.

— Нет, я не могу. Прости, милая. Не могу. — Человек говорил тихо, спрятав шар в ладонях и приблизив его к лицу. — Посмотри на них. Всё закончилось. Ты знаешь, я готов на всё, но они — посмотри, они — нет. Теперь всё наладилось, всё хорошо, даже у тебя, наверное, тоже. Да... хорошо.

Человек спрятал шар обратно и устало закрыл глаза.

Всё хорошо.

190