— Но... — хотел возразить посол.
— Не сметь перебивать королеву! Я слушала вас внимательно! — крикнула Елизавета. — Первый пункт обвинения — доказательство вашего ханжества. Вы хотите представить себя невинной жертвой, вы хотите уверить нас, что боретесь за святость, вы хотите доказать, что продолжаете дело Спасителя? Ваши слова просто чудовищны. Сколько христиан вы истребили, прикрываясь именем Христа? Когда Генрих Наваррский приехал в Париж на свою свадьбу, вы в одну ночь убили семь тысяч его сторонников, которые знали и почитали Евангелие лучше, чем ваши паписты, — а по всей Франции в течение следующих семи дней было убито двадцать тысяч гугенотов.
Двадцать семь тысяч человек за неделю, — не в войне, не при нашествии свирепых турок, а в мирное время, в ходе безжалостной резни христиан — мужчин, женщин и детей, — которую вы устроили! И вы смеете после этого попрекать нас тем, что мы помогаем Генриху? Да если бы он был даже язычником, ему следовало бы помочь из одного лишь сострадания! Однако он не язычник, а истинный последователь учения Спасителя, — в отличие от тупых и бесчеловечных Гизов, которым вы присылаете своих солдат и своё золото.
Можем ли мы не помогать ему, нашему брату по вере, можем ли мы не помогать и другим нашим братьям и сёстрам, которых вы уничтожаете так усердно, что земли Фландрии и Голландии, некогда процветающие и богатейшие, превратились благодаря вашим стараниям в безлюдную выжженную пустыню... Вы обвиняете нас во вмешательстве во внутренние дела вашего государя? — Елизавета зло улыбнулась. — Не вам об этом говорить! Вспомните, сколько заговоров вы устроили в нашей стране с тех пор как при короле Генрихе, моём отце, мы приняли евангелическую веру; скольких людей вы погубили, когда моя старшая сестра, королева Мария, отступила от веры, а ваш нынешний государь Филипп, бывший тогда её мужем, поощрял Марию к казням наших добрых протестантов...
Среди придворных при этих словах королевы раздались возмущенные восклицания. Дон Бернардино презрительно усмехнулся, не повернув головы в ту сторону.
— Да надо ли углубляться в прошлое, чтобы найти примеры вашего вероломства? — продолжала Елизавета. — Сколько заговоров вы лично устроили против меня, господин посол? Я знаю о трёх, но ведь их было больше? Вы пытались поднять против меня моих подданных, вызвать волнения в стране, свергнуть королеву и, возможно, убить её, — не так ли? Отвечайте!
Придворные Елизаветы зашумели и двинулись к послу. Люди из его свиты схватились за шпаги.
— Бернардино де Мендоса рожден не возбуждать волнение в странах, а завоевывать их! — гордо выкрикнул посол.
Елизавета подняла руку, призывая придворных к порядку.
— Вы можете оправдать своё предназначение где угодно, но не у нас, — сказала она, обращаясь к дону Бернардино. — Мы не хотим более видеть вас, извольте покинуть нашу страну, господин посол.
— С большим удовольствием, — сквозь зубы процедил дон Бернардино. — Прикажете передать моему государю всё что вы сегодня говорили?
— Как вам будет угодно.
— Я передам ему ваши слова точь-в-точь, — с угрозой произнёс посол.
— Как вам будет угодно, — повторила Елизавета. — Я вас не задерживаю.
Посол коротко поклонился королеве, стремительно развернулся и пошёл к выходу из зала. Люди из его свиты поспешили за ним, по-прежнему держась за шпаги и озираясь по сторонам.
Подождав, когда испанцы выйдут, Елизавета встала с трона и приказала всем удалиться.
— Сэр Уильям и сэр Френсис, задержитесь! — прибавила она. — Мне надо поговорить с вами. Пройдёмте в зал Ближнего Совета.
* * *
Зал Ближнего Королевского Совета был существенно перестроен за последние годы. При Генрихе здесь всё было проще и грубее: два громадных, топившихся толстенными бревнами камина стояли у внешней стены зала, а трубы от них выходили на улицу прямо через эту стену; узкие и длинные, похожие на бойницы окна размещались высоко над полом, в их свинцовые рамы была вставлена слюда, которая даже в ясный летний полдень пропускала призрачный свет; гобелены, висевшие на трёх внутренних стенах, поражали своими гигантскими размерами, но рассмотреть что-либо на них было невозможно из-за многолетнего слоя копоти, — по той же причине нельзя было различить и рисунки на потолке.
При Елизавете свинцовые рамы заменили на деревянные, вставив в них прозрачнейшее венецианское стекло; камины переместили к внутренней стене, уменьшив их размеры и выведя трубы через потолок, — печники, достигшие значительного успеха в своём ремесле, теперь умели это делать, — кроме того, камины перестали коптить, что позволяло украсить зал, не боясь сажи. Потолок покрылся гипсовой лепниной с геометрическим фигурами и цветочным орнаментом; панели из светлого дуба закрыли стены, а их стыки были спрятаны под изящными пилястрами; над порталом с креслом королевы был помещён расписанный яркими красками герб королевской династии, — на нём, в сине-белом поле, переплелись в объятиях красного дракона алая и белая розы.
Этот герб избрал себе дедушка Елизаветы, первый король династии; он пришёл к власти после долгой междоусобицы, в которой одни дворяне сражались под знаком алой розы, а другие — под знаком белой. Оба враждующих лагеря воевали с таким усердием, что почти полностью истребили друг друга, а заодно до основания разорили страну. Дедушка Елизаветы сумел выплыть на волне этой смуты и добыть королевскую корону; злые языки утверждали, однако, что новый король происходит из рода свинопасов. Герб должен был опровергнуть эти сплетни: красный дракон был древним знаком рода Тюдоров, из которого происходил дедушка Елизаветы и который владел обширными землями в стране, когда тут ещё не было ни англов, ни саксов, ни норманнов; а переплетённые в лапах дракона алая и белая розы напоминали о том, что знатные семейства Англии, дотоле смертельно враждовавшие друг с другом, примирились именно под властью нового короля.
— Мой царственный брат Филипп хочет разорвать переплетённые розы, — сказала Елизавета, усаживаясь в обитое шёлком кресло и взглянув на герб. — А пуще того, ему хотелось бы сжечь их и развеять пепел по ветру. У него прямо страсть какая-то сжигать всё и всех.
Сэр Ульям позволил себе улыбнуться:
— Это болезнь, ваше величество.
— Вы думаете, милорд? — засмеялась Елизавета. — Может быть, может быть... Рассказывают, что будучи ребёнком, Филипп сжигал на кострах кошек и собак, — а когда вырос, принялся за людей... Однако по его виду не скажешь, что он жесток: у него приятная внешность, любезное обхождение, учтивая речь. Не говорю уже о его образованности: он перечитал все сколь-нибудь известные книги, знался с лучшими умами Европы, ему посвящали свои труды ученые и писатели. Помню, когда он женился на моей старшей сестре и приехал жить к нам, я был потрясена глубиной его суждений; я не знала и сотой доли того, что знал он... Вот и решайте после этого: то ли болезнь порождает высокий ум, то ли высокий ум порождает болезнь.
— Однако вы совершенно здоровы, ваше величество, — возразил сэр Уильям.
— То есть глупа? — с усмешкой взглянула на него королева.
— Ваше величество! — возмущенно воскликнул сэр Уильям.
— Каждый мужчина считает, что женщина глупее его, — продолжала Елизавета. — Филипп тоже полагал, что я не пойму, для чего он хотел жениться на мне после смерти моей сестры. По его мнению, я не могла ему отказать хотя бы из чувства благодарности: ведь он спас меня, когда я была обвинена в заговоре против сестры и заключена в Тауэр. Для чего он это сделал? Из политического расчёта? А возможно, он был ко мне не равнодушен? Порой мне казалось, что Филипп любит меня, — но, как бы ни было, не любовь двигала им, когда он делал мне предложение. Пусть я и глупая женщина, однако я понимала его истинные цели: он хотел сохранить Англию под своей властью и не допустить восстановления у нас евангелической веры.
— Это так, ваше величество, — кивнул сэр Уильям.
— Вы могли хотя бы из вежливости сказать, что Филипп любил меня, — с нарочитым укором произнесла Елизавета. — Нехорошо разочаровывать женщину в таком деле.
— Но у вас мужской ум, ваше величество, — сказал сэр Уильям с великим почтением.
— Вы, наверно, думаете, что это комплимент? Вы возвысили меня до мужчины? Благодарю вас за столь высокое мнение, милорд, — Елизавета изобразила поклон. — Однако оставим шутки, поговорим о серьёзных вещах... Мы дали повод Филиппу для ещё одного обвинения нас в неблагодарности. Чем это закончится?
— Войной, — ответил сэр Уильям.
— Неизбежно?
— Полагаю, что да, ваше величество.
— Ну, что же, мы того и желали, правда? — Елизавета посмотрела на сэра Уильяма и сэра Френсиса. — Но давайте, всё же, повторим, милорды, для чего нам нужна война с Филиппом, и как мы должны к ней готовиться. Господин лорд-канцлер, прошу вас.
— Благодаря заботам вашего отца и вашим, — сказал сэр Уильям, сделав паузу и посмотрев на королеву, — Англия окрепла, её хозяйство стремительно развивается, государственная казна наполнилась. Нам теперь уже тесно на нашем острове, мы выросли из своей детской кроватки, — извините за такое сравнение. Да, мы выросли и нам нужен простор, но куда бы мы ни взглянули, везде нас стесняет огромная империя вашего царственного брата. Пожалуй, только в Московии мы можем развернуться как следует, но она далеко и сильно отличается от привычного нам мира. Хотя доходы нашей Московской компании велики, но кто может поручиться, что станется в будущем в этой непредсказуемой дикой стране...
— А помните, как московский царь Иван сватался ко мне? — вдруг засмеялась Елизавета. — Вначале он изображал из себя рыцаря, но когда я не ответила на его предложение, грубо обругал меня. Разве рыцарь так ведёт себя, даже если дама ему отказала? Сразу видно, что в Московии рыцарства никогда не было! Хороша бы я была, если бы вышла за царя Ивана: он, наверно, бил бы меня, как простолюдин бьёт свою жену, а не то совсем убил бы! Говорят, он собственноручно убил трёх из своих семи жён: одну из них прямо в карете утопил в реке, — и лишь за то, что эта бедная женщина от страха не смогла исполнить какой-то немыслимый каприз царя.
Агенты сэра Френсиса сообщали нам, что царь Иван зверски избивал и свою невестку, а когда наследник престола, тоже Иван, вступился за несчастную супругу — царь так отделал его, что Иван-младший через три дня испустил дух. Ну и нравы, — король Генрих никогда не позволил бы себе ударить мою мать, и даже перед казнью с ней обращались вежливо. Дикая страна Московия, дикая! Самое удивительное, что московиты любили своего царя, — хотя он истребил их без малого двести тысяч человек за время своего правления, — и продолжают почитать Ивана после его смерти.
— Они считают его очень умным, а между тем, он совершил много глупостей. Он вёл долгую и бессмысленную войну в Ливонии и совершенно разорил собственную страну, — вставил сэр Уильям. — При этом царь Иван полагал, что он хитрее всех в политике, — а мы без труда подчинили его волю своим интересам. Сколько выгод мы извлекли из сватовства царя к вашему величеству, а потом к леди Мэри! Именно после этого мы так укрепились в Московии, что при нынешнем царе Федоре и его лорд-канцлере Борисе ничто не делается там без оглядки на нас.
— Да, с Мэри мы поводили Ивана за нос, — Елизавета не переставала улыбаться. — Он сам устроил себе ловушку, предложив руку моей племяннице. Неужели царь всерьёз мог подумать, что мы отдадим её за него, — ведь к этому времени мы уже хорошо знали, что он из себя представляет? Мэри была старой девой, — товар несколько залежался, — но не выдавать же её замуж за жестокого дикаря, тирана своего народа, убийцу своих жен и своего сына! Не говорю уже о том, что царь Иван был не в том возрасте, когда женятся, — к тому же, болен сифилисом, поразившим его мозг и размягчившим кости. Отличный жених для моей племянницы, нечего сказать!.. Однако выгоду из его сватовства мы извлекли, действительно, немалую, — жаль, что он умер всего через полгода после того как сделал предложение... Но извините, я не дослушала ваш доклад.
— Нам нужен простор для деятельности, но мы не выйдем на него, если не победим короля Филиппа, — продолжил сэр Уильям. — Наши интересы идут вразрез с его интересами, усиление Англии — прямая угроза для его империи. Не надо забывать и о том, что для маленькой Англии безусловны важны также заморские владения, но путь туда нам опять-таки преграждает король Филипп.
— Вы забыли о нашем религиозном долге, — заметила Елизавета. — Я повторю то, что сказала послу: мы не можем оставить на растерзание инквизиторам и фанатикам-папистам наших братьев по вере. "Христос на нашей стороне, он с нами в праведной войне", — поют гугеноты во Франции и они правы. Вообще, следует чаще вспоминать о нашем служении Спасителю в грядущей войне с Филиппом и реже — о меркантильных интересах нашей державы. Война — низкое дело, но она должна вестись под высокими лозунгами. Люди готовы умирать во имя высоких идей, однако не хотят расставаться с жизнью из-за чужого кошелька.
— Ваше замечание совершенно справедливо, ваше величество, — поклонился королеве сэр Уильям. — Что же касается военных приготовлений, то они у нас идут полным ходом, как вам известно. Уже сейчас мы располагаем кораблями, которые способны успешно сражаться с испанскими. Наш флот растёт и через год-два мы не побоимся нападения испанцев: мы разобьем их на море и не допустим вторжения в Англию.
— Умоляю вас, не сглазьте, сэр Уильям! — воскликнула Елизавета. — Не надо искушать судьбу.
— Да, ваше величество... Позвольте сказать, в заключение, что наши братья по вере, о которых мы упомянули, достаточно успешно воюют с испанцами во Франции, Голландии, Фландрии, Чехии и в других областях Европы. Они оттягивают значительные испанские силы, а наши доблестные моряки в то же время не дают покоя испанцам на морских путях и в гаванях. Это всё послужит значительным подспорьем нам в войне с королём Филиппом, — закончил сэр Уильям.
— Благодарю вас, милорд... А что скажите вы, господин начальник секретной королевской службы?
— Я вам докладывал три дня назад, ваше величество, — коротко сказал сэр Френсис, сделав шаг вперёд.
— Разговаривать с вами — одно удовольствие! — усмехнулась Елизавета. — Да, вы докладывали мне, но тем не менее, я прошу повторить основные положения вашего доклада..
Сэр Френсис вздохнул:
— Слушаюсь... Наши зарубежные агенты сообщают, что в Европе недовольство политикой короля Филиппа приняло всеобщий характер. Испанский двор не смог усилить своё влияние в европейских государствах. Наши агенты контролируют все тайные каналы связи испанцев и решительно пресекают попытки создать союз против нас. Королю Филиппу не удастся найти союзников для борьбы с нашей страной.
— Вы уверены в этом, милорд? — спросила Елизавета с плохо скрываемой радостью.
— Я начальник вашей секретной службы, — холодно сказал сэр Френсис. — Я докладываю вам лишь то, что проверено и перепроверено.
— А что с обстановкой внутри Англии? — терпеливо продолжала спрашивать Елизавета.
