Однажды столкнувшись с Корой в спорткомплексе, фехтовальщица едва сумела сдержать нахлынувшие чувства. Лицо вспыхнуло, будто у школьницы, дышать стало совершенно нечем. Пытаясь угадать в младшей сестре какие-то ответные чувства, Горана коротко поздоровалась и тотчас нашла повод скрыться, проплакав потом в туалете не меньше четверти часа.
Кора встретила подругу с обычной благожелательностью и едва заметной игривостью. Потом, конечно, почувствовала неладное, но лишь пожала плечами. Пошла переодеться в кимоно, вскоре отвлеклась чем-то, и уже не думала о фехтовальщице, которая почти физически ощущала незримое присутствие Коры рядом.
Горана с ужасом поняла, что пропала. Теперь Кора дороже всего в жизни, она одна, единственная на всём белом свете. Только бы видеть Её, только бы снова рука об руку и лицом к лицу! Ощущать каждое её движение, каждое дыхание в ночи...
То и дело тренерша принималась плакать, а руки её всё время дрожали, будто с похмелья. Боясь кинуться Коре в объятия или разрыдаться у всех на глазах, случись как-нибудь ещё одна встреча, Горана задумала выгнать из сердца любовь каторжной работой. Нахватала часов, и буквально не выходила из зала, чувствуя себя к концу дня измочаленной настолько, что едва хватало силы доехать до дому и повалиться спать.
Так минуло три недели, в которые тренерша всё больше страдала от мигреней. Стоило духу её ослабеть, как на тело накинулся недуг. Ища причину беспрестанных головных болей, девушка сперва заподозрила остеохондроз, потом грешила на неудобную подушку, на подголовник в машине, пробовала мерить давление и даже бросать пить. Хоть бы что — боль в затылке словно прилипла к ней. Неизменно проявлявшаяся после полудня, максимум, к вечеру, ночью она уже не давала сомкнуть глаз, и это был беспрерывный кошмар.
Отыскав пропавшую подругу, Йенс, конечно, посмотрела Горану. Ладони почти сразу ощутили в мозгу тренерши горячую, растущую точку. Что-то там, внутри, отталкивало руки, заставляло развести их в стороны. Конечно, синка не поддавалась, но чувство было удивительное — никогда не приходилось испытывать ничего, хотя бы отдалённо подобного! Йенс пыталась лечить фехтовальщицу, боль ненадолго отступала, на пару часов, не больше... В три ночи Горана просыпалась и не могла найти себе места до самого восхода.
Девушки выходили от неё, закрыв за собой калитку. Старшая выглядела очень усталой, даже прислонилась спиной к квадратному столбу. Она не стала скрывать от Коры, насколько всё печально, и сестра спросила, не стоило бы Горане пойти к врачу? Глаза Йенс ещё больше помрачнели, плечо дёрнулось кверху.
-Толку не будет, не лечат это у нас. Конечно, может случиться всякое, но опухоль растёт слишком быстро.
Младшая смотрела на сестру, словно кролик, загипнотизированный удавом — на секунду вообразила: это может быть местью за измену... Но Йенс даже ни разу не намекнула на какие-нибудь подозрения! Вероятно, Кора преувеличила возможности сестры... или степень её кровожадности.
-Какой кошмар, — пролепетала младшая, опуская глаза и чувствуя уже на своей совести очередную загубленную жизнь.
Одна давняя знакомая Коры в своё время цинично судила о женщинах — все мол, они, одинаковы. Синка ни на секунду не соглашалась, хотя речь шла не о внешности или характерах. Об интиме. Может, это мнение сложилось из-за скромного опыта Коры в любви, но она помнила каждую свою близкую знакомую. Даже спустя годы и если встреча продолжалась каких-нибудь несколько часов. И все они казались разными...
"Люди ведь ходят в гости, это не считается преступлением", — думала младшая. "Мы провели свой тайный медовый месяц, кому от этого плохо? А хорошего много — свежесть ощущений, острота новизны. Другая девушка, другой дом, другие привычки..."
Точка зрения старшей была диаметрально противоположна, это выяснилось ещё в первые годы совместной жизни. Но Кора, собственно, никогда и не коллекционировала любовниц, такое совсем не в её характере. Просто обстоятельства сложились сами собой.
Работая на Севере, синка нередко общалась с отсидевшими. Многие из них казались вполне нормальными, вменяемыми людьми. А на вопрос "Ну вот как же ты?" почти всегда разводили руками: "Так получилось..."
Так получилось и у Коры с Гораной. Фехтовальщица, по её словам, после гибели мужа ни с кем больше не встречалась, и основания верить ей были. Кора всегда сдержанно проявляла эмоции и ей казалось — это не позволит сестре что-нибудь понять. Она регулярно приезжала в госпиталь, была неизменно заботлива и внимательна.
А теперь эта странная, страшная болезнь...
Врачи, конечно, оказались не в состоянии помочь, только выписывали обезболивающие, с каждым разом всё более сильные — прежние быстро переставали действовать. Круг сужался, Горана понимала — это конец и завидовала подругам, которых пули лишили жизни мгновенно. Правила игры под названием "жизнь" таковы, что за всё хорошее рано или поздно приходится платить заоблачную цену. Брошенной девушке было уже всё равно — жить или умереть, и постоянная физическая боль, добавившаяся к душевной, укрепляла стремление закончить всё одним разом, да поскорее. Решившись, Горана испытала облегчение от одной только мысли об этом.
Она выбрала утро. Тогда боль немного слабела, и двойная доза лекарства позволила воспринимать что-то ещё, кроме боли. Горана старалась идти ровно, хотя в столь ранний час парк ещё оставался пустынен. Смотрела, слушала, вдыхала запахи, чуть заметно улыбалась. Туман был как никогда густым, фехтовальщица не могла припомнить, видела ли что-нибудь подобное раньше. Пахло мокрым деревом — с листьев капала вода, а набухшая кора выглядела так, будто стволы только что вытащили со дна реки. Набухшая кора.
Кора.
А вот и скамейка, тоже сырая. Теперь без разницы. Брюки пропитались сразу, но она не почувствовала влаги.
Мягко щёлкнул затвор. Грянул выстрел...
Беда и вправду не приходит одна, удача всерьёз отвернулась от девушек. Проболев с неделю, вскоре умер отец Коры. Снова похороны, надгробные речи, венки.
У неё-то с родителем особой любви не случилось, папа был чаще равнодушным, а то ещё хуже — придирчивым до тошноты. Пять дней из десяти он приходил с работы навеселе, и эта самая весёлость проявлялась в обострении воспитательского энтузиазма. Сразу выяснялось, что практически всё Кора делает неправильно. Не так сидит, не так стоит, не так говорит. Хуже всего было оказаться вместе за обеденным столом. Нередко доходило до того, что дочка, доведённая беспрерывными придирками, бросала вилку и пулей вылетала вон, чтобы закрыться в своей комнате.
Так что Кора особенно не переживала. Но вот маму выселили из служебного особняка в обычную трёхкомнатную квартиру... Овдовевшая, стареющая, брюзгливая, та замкнулась, как устрица в раковине, обиженная на весь мир, а в первую очередь на неблагодарную дочку. Она ведь не оставила немедленно свою подозрительную подругу, чтобы всегда быть под рукой, если маме понадобится какая-нибудь помощь. Ей едва исполнилось шестьдесят, но она всегда думала о будущем и уже начала оплакивать свою одинокую старость.
Рада окончательно рассорилась с Гойко.
Она долго надеялась — может, ещё образумится, не верилось, что всё светлое позади. Потом стала намекать мужу: лучше расстаться по-хорошему, но тот попросту делал вид, будто не понимает. Теперь, когда девушка стала совладелицей роскошной квартиры в кондоминиуме, супруг и вовсе вцепился в неё когтями и зубами. Неоднократно заводил речь о продаже, явно намереваясь прибрать к рукам уж по крайней мере долю Рады, если не выгорит что-нибудь поувесистей.
Свекровь от волнения менялась на глазах — то заискивала, лебезя перед "доченькой", то пыталась вернуться к прежнему поучающему тону. Рада же не собиралась задерживаться в гадюшнике ни единого дня, и действовала. Сперва подала на развод, а потом девушки стали оформлять документы на вступление в наследство.
-Я ухожу, хочешь ты этого, или нет.
Боже, сколько раз она прокручивала в воображении эту картину!
В единственной комнате, размеры которой позволяли троим не чувствовать себя сельдями, запертыми в бочке, запахло жареным. Обычно, невзирая на старания Рады, в квартире мужа разило потом и ещё неизвестно каким затхлым дерьмом.
Переваливаясь, словно селезень, растолстевший Гойко затопал из угла в угол.
-Мы были у адвоката, тебе всё равно придётся делиться! — выступила свекровь, брызгая слюной и тряся подбородками.
Капли летели довольно далеко, и Рада брезгливо отстранилась, что позволило противнику сделать опрометчивый вывод о слабости её духа.
-Встретимся в суде! — парировала девушка, не упуская инициативы.
Лицо мамаши застыло, словно деревянная африканская маска. Надежды на то, что невесткой можно будет вертеть, окончательно рушились. Грузной тушей матрона заперла дверной проём, пытаясь хоть таким образом удержать Раду. Муж попробовал зайти с фланга. Его нос, бесформенный и покрасневший от пьянства, шевелился, чуя запах ускользающих динаров, в глазёнках горела смертельная ненависть и зелёное наваждение денежных нулей.
Девушке было немножко страшновато, но и смешно — такие бы эмоции, да на благое дело!
-Ты зрачками-то не вращай! — неожиданно для себя она вдруг наехала на Гойко в лучших традициях свекрови. -Герой, с женой воевать! Чего тогда с фронта сбежал?
В приступе нешуточного гнева лицо супруга свело судорогой. Зловещий оскал напомнил синке виденную вчера по телеку гиену.
-Ну, будь по-твоему, сука! — выкрикивая оскорбления, муж пошёл на строптивицу, вознамерившись ухватить за волосы левой.
Рада собралась с духом — и, глядя прямо в глаза, встретила его коленом в пах. Удар не получился нокаутирующим, но зато Гойко обеими руками дёрнулся к причинному месту. Бросив сумки, девушка чуть крутнулась корпусом вправо, и, вложив в обратное движение всю силу и злость, врезала кулаком в подбородок снизу.
Мгновением раньше, муж, разъярённый неожиданным сопротивлением, всё ещё продолжал материться. А это был как раз тот случай, когда язык стоило попридержать. Между сомкнувшимися зубами оказался только его кончик — какой-нибудь сантиметр, не больше.
Челюсти лязгнули, словно гильотина, и перед глазами Гойко вспыхнул фейерверк. Рот тотчас наполнился кровью, а боль заставила взреветь. С первого по пятый этаж дом потряс вопль раненого бронтозавра. В квартирах заплакали младенцы и завыли коты. Тараканы, и те замерли на долю секунды, во внезапном оцепенении шевеля одними только усами.
Стоило ли говорить, что мамашу обуял первобытный страх, сковав по рукам и ногам — в позе скорби она склонилась над пострадавшим отпрыском. Путь на волю открылся, и Рада не заставила себя долго ждать. Подхватив вещи, спокойно вышла на лестницу, и, преисполненная достоинства, зашагала вниз. На губах девушки играла торжествующая улыбка. В дверные глазки выглядывали соседи, испуганные шумным расставанием, и Рада спиной чувствовала их трусливо-любопытные взгляды.
Она переехала в кондоминиум, благо квартира пустовала: продать не получалось — война, а сёстры перебираться туда пока не хотели.
Выйдя из больницы, Гойко принялся строить планы мести. Теперь он не мог говорить, но некоторым людям, как известно, чарка-другая помогает найти взаимопонимание даже при полном параличе речевой функции.
Четверо собутыльников, не считая немого. Гойко знал их давно и был уверен в каждом. Настоящие мужики, не какие-нибудь подкаблучники. Чего стоил, например, один только бывший гимнаст Арно — крепкий сорокадвухлетний синк, так и не простивший измену жены, тайно бежавшей с франко-испанским цирком. Или савилльский таксист Миро, работавший день и ночь не ради прибыли, а только чтобы не слышать бесконечного хныканья детей и причитания их матери. Два этих непримиримых Борца с Бабским Беспределом идейно вдохновляли компанию.
Они не знали, при каких обстоятельствах товарищ лишился речи — Гойко удалось втолковать матери, что огласка позорной истории сделает его посмешищем в глазах как минимум целого квартала. Месть должна быть тайной... Это позволит не особенно стесняться в способах.
Накрыв на стол, мама удалилась в свою комнату — разговор предстоял серьёзный.
Когда выпили по третьей, а в воздухе уже плавали облака табачного дыма, Арно откашлялся.
-Жену Гойко все знают, — полувопросительно начал он.
Обвёл взглядом присутствующих, те закивали, один хозяин сидел хмурый, подвинул поближе ручку и блокнот.
-Так вот, жили они нормально, как все...
Муж что-то начал писать, подвинул Арно.
-"Детей не хотела, а так — нормально", — прочёл он вслух и продолжил.
-Да подвалило вдруг Раде наследство — часть шикарной квартиры для богачей.
Собутыльники оживились, кто-то спросил "А в динарах это сколько будет?" Другой тут же заметил, что динар падает, и считать лучше в долларах. Чуть было не заспорили, да здоровяк-циркач прикрикнул, веля молчать.
-Так вот, — повторил он. -Стоило девке почуять денежки, как тотчас за шмотьё — и из дому.
-Надо думать, любовника завела, — авторитетно заметил усатый Васил — слесарь-ремонтник с электромеханического.
-А по закону, если кто чего получил, муж там, или жена, так это пополам делить полагается — совместно нажитое имущество! — Арно поднял кверху поросший рыжей шерстью палец.
Вступительная часть симпозиума закончилась, и мужчины принялись обсуждать план.
Рада наслаждалась свободой. Позади годы, проведённые в компании психованного муженька и его мамаши. Девушка ни на секунду не могла почувствовать себя дома, отдохнуть, побыть наедине с собой. Для этого нужно было куда-нибудь сбежать, скрыться, хоть в ванную комнату. А иначе бесконечная болтовня из пустого в порожнее, например, про очередной мексиканский телесериал. Или того хуже — придирки по глупейшим мелочам, обидные уколы и несправедливые укоры. Конечно, она не оставалась в долгу, но ото всего этого жизнь стала настоящим адом. И теперь, заявив мужу о правах на саму себя, Рада понимала: одержана первая, но далеко не окончательная победа.
Ещё вчера она заметила старый "опель", торчавший в самом конце пустынного проезда у водно-спортивной базы. Кто внутри — не разглядела, но не меньше трёх человек. Малолитражка попыталась было преследовать мотоцикл, да куда там... А сегодня "кадет" снова на прежнем месте. То ли демонстрирует уверенность в себе, то ли действительно внутри сидят полные идиоты...
Рада позвонила сёстрам. Старшая на работе. Пока Кора разыскала её, пока девушки добрались до базы — рабочий день давно кончился, и Рада сидела одна, время от времени нащупывая под курткой рукоятку пистолета.
Сторож в будке, конечно, был, но разве можно просить у чужих людей защиты от собственного мужа? И потом, допустим, сегодня её кто-то проводит, а завтра? Каждый день такую обязанность мог выполнять только близкий человек. А ближе Коры и Йенс у девушки никого на свете не было...
Шесть часов. В прокуренном насквозь тесном салоне мужчины дожидались появления мотоцикла. Место выбрали удобное, что и говорить. Узкий, длинный, как труба, проезд в две полосы между замызганными стенками эллингов и мастерских.
