— Ты знаешь, мы тоже переехали, — сказала мне Катя в этот раз, после того, как выслушала мои восторги по поводу победы Люка и мою язвительность из-за его молчания. — Нас перевезли на какой-то хутор под Иоаннесбургом. Вместе с твоей сестрой, Марина. Сказали, опасно оставаться в монастыре, дали час на сборы... Саша нас и перенес. Теперь тут обустраиваемся.
Я озадаченно хмыкнула.
— Мариан мне и слова не сказал. Хотя, конечно, ему не до этого. Как вам там, удобно?
— Да, вполне, — отозвалась Катя. — Девочек уже закормили творогом. Тут такая фактурная бабушка-хозяйка, Марина! Маленькая, чуть сутулится, а взгляд такой, будто подковы может голыми руками гнуть.
Ее речь прервалась моим хихиканьем.
— Марин, — позвала Катя немного тревожно и я замолчала. — Я не хотела тебе говорить, но все же скажу. Будь осторожна. Я гадаю на своих, раскладываю зерно... И тебе раз за разом выпадает большое удивление и смерть рядом.
— Ничего удивительного, — тяжело сказала я. Смешливое настроение как рукой сняло. — Я же медсестра, Катя. Смерть с первых дней войны рядом.
В замок Вейн мы с леди Шарлоттой и Маргаретой прибыли во второй половине дня. Я вышла из листолета на бетонированную посадочную площадку позади замка — Вейн возвышался над нами серой громадой, — вдохнула весенний свежий воздух, расстегнула пальто и сняла длинные перчатки — их я надела, чтобы не расчесывать руки. Но зуд после известия о том, что мы отстояли форты, не возвращался.
Я не сразу поняла, что вокруг не так. Леди Шарлотта коснулась моего локтя и тихо заметила:
— Форты молчат.
Орудия фортов действительно молчали, и тишина эта, наполненная шелестом деревьев и щебетом птиц, показалась мне настолько прекрасной, что к глазам снова подступили слезы.
К запаху свежей зелени и влажной земли вдруг примешался привкус дыма, и это мгновенно оборвало мое мечтательно-расслабленное настроение. Я оглянулась — да, дымили ямы в лесу, выкопанные для сжигания трупов. В замке продолжали спасать жизни. К сожалению, спасти всех не получалось.
Мы, сопровождаемые горничными и несколькими гвардейцами во главе с капитаном Осокиным, пошли вокруг замка ко входу. Все так же трепетали справа от крыльца бесконечные веревки со стираным бельем — кажется, их стало еще больше, — а напротив распахнутых дверей стояло пять машин с ранеными. Слишком много на наш маленький госпиталь.
Шла выгрузка. У колес одного из грузовиков виталист Росс Ольверт пытался запустить сердце кому-то из солдат, перекрикивались санитары, то и дело исчезающие с носилками в открытых дверях Вейна, стонали раненые. Нас увидели, моя акушерка, Кэтрин Лоу, стоявшая тут же, на распределении поступивших, устало улыбнулась, махнула рукой — и я кивнула в ответ, уже ощущая, как заворачивается внутри привычный адреналин и необходимость спешить.
Замок встретил нас знакомым старым и уютным теплом, резким запахом лекарств и затихающим гулом голосов. Пациенты поворачивались к нам, кто-то удивленно шептал "герцогиня", кто-то вставал и кланялся. Я кивнула, отступая в сторону, чтобы не мешать санитарам, поднимающим тяжелых раненых на второй этаж, и осматриваясь. Койки сейчас стояли и справа от лестницы, а когда мы уезжали, под госпиталь была отведена только левая часть. Мест не хватало, часть бойцов было размещено на матрасах на полу, но я отметила, как вокруг чисто — несмотря на переполненность, антисанитарии не допускали. Лежачим организовали места на койках за ширмами, но это, конечно, не соответствовало никаким нормам. Мне в глаза вдруг бросились рыжие кудри Софи Руфин — она споро и ловко переодевала кого-то из раненых. Девочки ее вместе со всеми детьми были вывезены в наш виндерский дом, и леди Лотта как-то упомянула, что она несколько раз на дню звонила нянечке, спрашивала о них, даже плакала в трубку — но оставалась здесь. И понятно, почему оставалась.
Я отвела взгляд — внутри всколыхнулось почти забытое и болезненное, — и пошла к лестнице.
Леди Лотта сразу же поинтересовалась у одного из санитаров, где Бернард, и мы направились на второй этаж. Брат Люка спал — бледный, подключенный к капельнице, с плотно перевязанным животом, а в палате у окна, к нашему удивлению, обнаружилась коротко стриженая серенитка в халате, с перебинтованной рукой и страшными синяками на лице. Такие быстро убираются виталистами, но наш Росс не мог тратить силы на легкие повреждения.
— Добрый день, — немного удивленно и тихо проговорила леди Лотта. — Вы... сослуживица Бернарда?
Я покосилась на Риту — она оглядывала серенитку со знакомым прищуром. Ровно так ревниво она смотрела на меня на свадьбе.
— Добрый, — гостья, ничуть не смутившись, по-военному склонила голову и сложила руки за спиной. Голос ее был спокойным и уверенным. — Майор Церсия Лариди, миледи...?
— Кембритч, — пояснила свекровь. — Бернард мой сын. А это мои невестка и дочь.
Серенитка так же спокойно кивнула.
— Я приглядываю за лейтенантом, чтобы не отвлекать сиделок от более тяжелых пациентов. Мы некоторое время служили вместе и одновременно попали в госпиталь.
Свекровь внимательно посмотрела на нее и — высший пилотаж — словно невзначай поинтересовалась:
— Вы были рядом, когда его ранили?
Майор улыбнулась. Она оказалась совсем не проста.
— Да. Но, полагаю, лейтенант сам вам все расскажет, если посчитает нужным.
— Конечно, — согласилась леди Кембритч, снимая плащ и отдавая его горничной. — Но вы ведь побудете со мной? Расскажете о его состоянии...
У серенитки не было шансов. Я пробормотала, что нужно идти — и мы с Ритой быстро направились в свои покои. Помощь требовалась срочно, но нужно было снять дорожную одежду, вымыться и что-то съесть, потому что неизвестно, когда получится это сделать в следующий раз.
Когда мы спустились, в операционных уже работали наши хирурги — доктор Лео и появившаяся незадолго до моего отъезда серенитка Амадея Верфонсис. Маргарета пошла помогать на первичной обработке ран, а я подготовила в третьей операционной инструмент и перевязочные, спустилась к Кэтрин, распределявшей раненых, взяла у нее список тех, кого я могла зашить или обработать — и попросила санитаров поднять ко мне первого.
Чуть позже, обрабатывая йодовой салфеткой рваную поверхностную рану спины, оставленной, по-видимому, лапой охонга, я снова почувствовала себя абсолютно счастливой. В эти моменты во мне не оставалось ни злости, ни страха — только сосредоточенность на деле.
Поесть мне удалось только ближе к ночи, когда закончились те пациенты, которым могла помочь я. На втором этаже было тихо, врачи и медсестры разошлись кто на обход, кто отдохнуть, и только в операционных и реанимации продолжалась работа. Я предложила подменить Кэтрин на вечерних уколах, и она, поколебавшись, согласилась — не спала со вчерашнего вечера. Я же перед обходом налила себе чаю, схватила лежащий в маленькой обеденной каморке бутерброд, и начала жевать его, радуясь отсутствию тошноты, когда в двери вошел доктор Лео Кастер. Уставший, почти убитый, худой, но с горящими глазами — по ним я поняла, что операция прошла успешно. За прошедшие часы я успела пообщаться почти со всеми коллегами, которые были мне искренне рады, а вот с доктором Лео пересечься не удалось.
— Приехали все-таки, — сказал он тихо, качая головой и улыбаясь.
— Конечно. Только хоть вы не ругайте меня, — я налила в его большую кружку чай, положила рядом бутерброд.
— Не буду, — пообещал пожилой врач, и мы некоторое время жадно ели в тишине. Слишком уставшие были и слишком хорошо понимали это.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он через несколько минут.
— Сейчас хорошо, — отозвалась я. — А по утрам все так же плохо.
— И вы, конечно же, не посещали врача в Виндерсе, — с укоризной предположил доктор Лео.
— Не до того было, — признала я.
— Плохо, — проговорил он. — Тогда сейчас возьмем кровь, и я вас посмотрю. Все-таки его светлость нанял меня именно для этого.
— Вы же на ногах не стоите, — сочувственно сказала я. — Потом осмотрите.
— Когда потом? — поинтересовался он, кивая в сторону дверей. — Это бесконечный поток, Марина Михайловна. Не спорьте, война войной, а ваше состояние отслеживать необходимо. Ребенок не будет ждать, пока у нас появится время. Доедайте, — он устало вздохнул, — пойдем в кабинет. Сделаем сканирование, уже пора, возьмем мазки... это пятнадцать минут.
Я послушно запихнула остатки бутерброда в рот и, глотнув чая, пошла за ним. Он был прав — игнорировать осмотры было безответственно.
Доктор Лео действовал очень деликатно, и после всех манипуляций я улеглась на койку рядом с медицинским ультразвуковым сканером. Доктор приложил датчики к моему животу, запустил сканирование. Мягко зажужжал перед ним экран, бросая голубоватые отблески на его лицо — на мониторе должна была объемно отображаться матка и плод. Я смотрела на доктора — он вдруг поднял брови, что-то пробормотал себе под нос, почему-то отнял и снова прикрепил ко мне датчики.
— Что-то не так, доктор Лео? — не выдержала я.
— Все так, — сказал он успокаивающе. — Угу. Угу. Ошибки нет. Поздравляю вас, Марина Михайловна.
— С чем? — испугалась я.
Он улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. И в кабинете громко, словно издалека зазвучал глухой стук сердца. Очень частый. Слишком частый, перебивающий сам себя. Я нахмурилась — кажется, так не должно было быть. А доктор Лео повернул ко мне экран, и я, приподнявшись, некоторое время тупо смотрела на двух маленьких головастиков, расположившихся лицами друг к другу и поводящих тоненькими ручками и ножками. А потом перевела изумленный взгляд на доктора.
— У вас будет двойня, — подтвердил он. — Точнее, близнецы.
Я рухнула обратно на койку и, закрыв глаза, затрясла головой.
— Вы не рады? — осторожно спросил доктор Кастер.
Я нервно засмеялась, не открывая глаз — будто это могло помочь.
— Я очень рада, доктор. Очень-очень рада, разве не видно? Вы только проверьте... там точно не тройня, нет? Я не удивлюсь.
— Точно, — сказал он с усмешкой, и я снова посмотрела на зависших на экране детей. Погладила рукой живот — и один из них заплясал, словно почувствовал прикосновение. Второй, видимо, уже спал, и отвлекаться от важного дела не собирался.
— Скорее всего, мальчики, — проговорил доктор Кастер, как-то хитро прокрутив изображение. — Но точно будет понятно после шестнадцатой недели.
Ну что же. Видимо, с моей помощью боги решили резко увеличить поголовье Дармонширов на Туре и ударно обеспечить Люка наследниками. Хотела бы я, чтобы он был здесь. Чтобы увидеть выражение его лица. Это бы хоть немного скрасило мое собственное изумление.
— Ну, привет, ребята, — пробормотала я и поняла, что глаза опять на мокром месте. — Привет. Это... я.
Долго осознавать удвоение моего материнского счастья не вышло. Я не успела встать с койки — голову опять повело, и я села обратно, — когда под окнами замка снова засигналили машины. В коридоре раздался топот ног, понеслись голоса с улицы. Доктор Лео, моющий руки в раковине, устало ополоснул лицо, потер глаза, а затем взял из шкафчика маленький пузырек и выпил его. Потянуло сладковатым ароматом ландышей и мха.
— Тоник, — объяснил он. Я поспешно надевала халат. — Пусть благословят боги того, кто его изобрел. Какой-то инляндец, магученый, не помню фамилию...
Я встрепенулась, но не успела открыть рот, как он покачал головой.
— Вам нельзя Марина Михайловна, увы. И сейчас я бы крайне рекомендовал вам идти спать.
— Пусть лучше Кэтрин отдохнет, — я уже выходила из кабинета. — Я подготовлю операционную, доктор.
К утру я еле держалась на ногах, а раненые все прибывали. Не хватило транспорта вывезти всех быстро — и бойцов оставляли в крепостях, отправляя в первую очередь тяжелых. По обрывкам разговоров солдат, водителей и санитаров было понятно, что многих вытаскивали с засек и полос обороны, продвигаясь от фортов к сломанному ураганом лесу. Были и такие, что со вчерашнего ночного сражения лежали среди трупов, оцепенев от яда инсектоидов. У кого-то уже начался сепсис и жар, а наших виталистов не хватало, чтобы купировать заражение и сохранить конечности. Хирургам приходилось работать мясниками, отнимать руки и ноги — и как бы я ни была закалена, смотреть на санитарку, которой при спасении бойца ударом гранатомета оторвало руку, или рыжего парня, у которого остались культи выше колен, было очень тяжело. Тяжелее была только смерть на операционном столе. Еще и тем, что только увозили тело, обрабатывали операционную — и доктор Кастер снова брался за инструменты, вставая над очередным пациентом. Страшный конвеер, конца которому не было видно.
Утром меня сменила Кэтрин, и я, шатаясь, все же пошла к себе, хотя работы было достаточно. Доктор Лео свалился в сон в своем кабинете, а серенитка еще работала — я видела в окошке операционной, как бледно ее лицо под очками, маской и шапочкой.
Я вяло поднималась по лестнице, держась за перила — как всегда, стоило отвлечься от дела и начинала кружиться голова и накатывать тошнота. Мне было до слез жаль тех, кому мы не смогли помочь, несмотря на то, что с опытом пришлось научиться отстраняться от горя и смерти. Но гормоны сделали меня восприимчивой и еще более нервной. Хотя куда уже более.
Я вздохнула, коснувшись в кармане мешочка с иглами, который всегда был со мной, и пошла дальше.
Если бы только у нас был хотя бы десяток виталистов, хирургам не пришлось бы так надрываться. И смертей стало бы куда меньше. Тяжело раненных, тех, кому нужна срочная помощь, можно было бы отправлять в стазис ждать своей очереди. И восстановление с виталистами идет куда быстрее, и осложнений, требущих повторных операций, почти не бывает...
Я зашла в свои покои, щурясь от яркого солнечного света. Мария убирала со стола ужин, дожидающийся меня со вчерашнего вечера.
— Открой окна, — попросила я и побрела к креслу. Очень хотелось свежего воздуха.
— Позавтракаете, ваша светлость? — горничная распахнула окно.
— Чего-нибудь легкого, — кивнула я, опускаясь в кресло. Взяла со столика телефон, посмотрела на него с усталой злостью и тревогой, и опустила трубку обратно. Никаких сообщений.
В гостиную потек ветерок, Мария вышла за завтраком. А я, откинув голову на спинку кресло, подышала немного — и поймала себя на том, что почти засыпаю.
Нет, так не пойдет. Я достала шаманский мешочек, повертела, вздыхая, одну иглу в пальцах и, зажмурившись, воткнула себе выше брачного браслета. И заплакала — не от боли. От усталости, тошноты и слабости, от тревоги за Люка, от страха за наше — и наших детей — будущее, от ночных смертей и понимания, как много людей осталось лежать за фортами, и что самое важное для них теперь — быть сожжеными, чтобы не превратиться в нежить.
Когда слезы иссякли, я осторожно заглянула в мешочек, иррационально опасаясь, что ошиблась, и, несмотря на все подсчеты и пересчеты, там осталось много игл.
Но она была одна. Одна!
От боли и голода все усиливалась тошнота, и я, снова схватив телефон, подошла к окну, иначе рисковала не дождаться Марию. Внизу стояли три грузовика, суетились санитары, а я задыхалась от злого бессилия и пыталась не думать, сколько из привезенных сегодня умрет, не дотянув до операции.
