Элемент Вордарога

Геллы оттаяли, вместе с ними оттаяли и все остальные, нервы всех наших были на пределе, и отряд по-прежнему доводилось вести мне. Я постарался отдать мысленный посыл ей, потому что все еще не мог говорить, она поняла и дала мне это понять, но тоже не смогла найти слов. Мы взялись за руки, я кивнул Гловину и остальным, крутанул Лейглавирн. Затем вместе со всеми перемахнул сквозь завал из почему-то начавшей расползаться плоти Вазирисов. Чэрэзос и Раваэль — я узнал их имена, когда сокрушил их. За нами надвигалась толпа.

Огромные створки были украшены резным орнаментом из порабощенных Вордарогом душ. Замка не было, но мой пинок, легкий пинок Айлен и пинки остальных возымели эффект. Двери распахнулись настежь с удивительной легкостью и даже как бы пригласили нас войти внутрь. Мы преодолели порог, ноги ступили на пол, оружие было наготове, геллы до побелевших костяшек сдерживали его. Мы в логове врага. Никто из низших не был достоин войти сюда.

Двери звякнули и неожиданно прикрылись за нашими спинами, перекрывая исходящий снаружи гул. Зажглись факелы, мириадами оттенков замерцали кристаллы. Пространство было выгнуто и показалось еще гораздо более объемным, чем виделось снаружи и даже каким-то всеобъемлющим. Стало видно Яйцо. Мы ринулись вперед. Все вокруг устлано золотом и драгоценностями, все вокруг вводит в заблуждение и в обман. Вдоль стен рассыпаны горы сокровищ, всевозможных сундуков и убранств. Трон, позолоченный череп дракона, целые каскады шелка и дорогих одежд, сверкающего вида броня. Из-за золотой колонны слева и впереди образовался адепт, он вытянул руку к одному из кристаллов, усаженному в стене, разбив его, и вынул оттуда меч. Схожее произошло еще, по меньшей мере, в десятке мест. Самоубийственную атаку самого ближнего остановила стрела. Остальные адепты начали проступать на балконах и, призывая какие-то парящие диски, плыть на них к нам. Несколько сгустков энергии ринулись в нашу сторону, геллы проступили их мимо себя. Первые взмахи заключенных в кристаллы артефактов встретили только воздух, но вскоре расстояние между нами и нашей целью заполонил рой. Тогда стало намного трудней, и нам пришлось выкладываться на полную, пробивая себе дорогу к Яйцу. Все слилось в одну безумную рапсодию или песнь, команда прониклась ей. В воздухе порхали клинки. Приоры все чаще стали атаковать на расстоянии. Лейглавирн в моей руке пылал, жаждя их крови и желая показать, что ни один Элемент не уйдет от него. Странно, но в какой-то момент, я перестал видеть всех остальных, кроме самых сильных из них.

Па — тяга крыльев заворачивает меня к девятому, меч проходит сквозь плоть и оправляет затухающие глаза и тело Мажордома Лазурных вод в возвращающий его на землю полет.

Па — скольжу в воздухе, обратным хватом отвожу атаку копья Преамбулы Синевы, по инерции завожу ему за спину незаметную Айрэлис, восьмой — мертв.

Па — меняемся, Айлен за мной, ее Раэлис и Накарил Лив шинкуют подкинутого в воздух изири, Лейглавирну предназначен седьмой.

Мелодия не скончалась, а наоборот нарастала:

Адепт, адепт, адепт.

Неофит, неофит, приор.

Удар — Шестой!

Сык — Пятый!

Айра — Четвертый!

Лейг — третий!

Наконец предо мной стоит сам император Царон. Второй из круга девяти Хранителей Вордарога, Слушающий Синеву. Он делает приглашающий жест, достает чакрам. Сердце его бьется удивительно спокойно, Элемент стих. Айлен сзади, я движусь к нему. Он падает на меня с верхней плиты, расставляет в стороны руки, на лице его играет улыбка, Лейглавирн втыкается ему в живот, рука его бессильно отпускает свое орудие, а в глазах читается: "Я победил"

Бой продолжался, пространство довольно значительно сузилось. Айлинель и я приземлились совершенно синхронно и двинулись к последнему хранителю и к Нему. Мы бы могли атаковать с наскоку, но что-то в этот момент особенно сильно говорило мне, этого делать нельзя. Покрытая глубокими трещинами сфера была на месте и преспокойно висела в пространстве над провалом раны, воздух трещал и пульсировал от выходящей из нее энергии, ниже прямо из пола тянулись исполинские когти, что со всех сторон ограждали ее. Как раз подле одного из них и угадывался силуэт. Одинокая фигура, закутанная в плащ. Она стояла вполоборота, руки заведены за спину, лицо скрыто за капюшоном. Не знаю, что показалось мне смутно знакомым и почему Айлинель как-то странно себя повела, но...и это движение, сейчас мы увидим, кто... Первый???

Капюшон сполз, по плечам незнакомки растеклись потоки каштановых волос, в неясном свете четко проступило бледное лицо, глаза цвета заката, ничего не выражая, уставились на...не на меня или на меч, на Айлинель. Мир замер: Айлен выбежала вперед и с чувством леденящей душу тоски выкрикнула:

— Мама!?

Я схватил ее за руку, постарался остановить, но было уже слишком поздно. Семиана Умбрани, Первая жрица Синего Сердца, взмахнула кистью в сторону моей любимой, и сорвавшийся с ее ладони Осколок вонзился прямо Айлинель в грудь. Айлен пошатнулась, ее лицо тут же стало непроницаемо, а глаза налились синевой. Она шарахнулась от меня, как от какой-то мерзости и взвила в мою сторону лук.

Я пропал, стерся с лица земли, в сердце моем что-то екнуло и поломалось, губы всколыхнул всхлип:

— Нееет.

Стрела продолжала свое натяжение. Я замотал головой, меня затрясло:

— Пожалуйста, Айлен, не надо!

Тетива звякнула, я успел отшатнуться, луч света пролетел в сантиметре от моего лица. Если бы не крылья, я уже был бы мертв.

ШОК! НО ОНА ЖЕ НЕ МОГЛА, НЕ МОГЛА ЭТОГО СДЕЛАТЬ! И Я... Душа моя рвалась: Айлен снова стала натягивать тетиву, на этот раз неожиданнее и быстрее.

— Айлен, остановись! — стараясь достучаться до нее, снова выкрикнул я. Отклика не было, только пустота и сине-зеленый блеск в ставших такими родными глазах.

Меч помог отразить следующий луч света, я только чудом перенаправил веерную атаку осколков, шедшую со спины.

Бой с двух ракурсов, с двух сторон, в нем невозможно было выиграть, если не желаешь никого ранить или убить. Нужно было что-то делать...в колчане оставалось еще четыре стрелы, заслышался смех...

Я взглянул на торжество в глазах Семианы, и понял, что от проклятья, начавшегося растрескиваться Яйца за ее спиной невозможно уйти. ВЫБОР: мать или дочь — такую цену я должен был заплатить? Мир...

Стрела.

— Айлен, вернись!

Стрела.

— Я не могу!

Смех. Рев раздираемого в родовых схватках организма, что вот-вот должен был породить на свет гибельное дитя. Смех...

Я пытался, честно пытался все остановить, и даже несколько раз сумел ударить Семиану мечом, но та играючи в последний момент меняла себя на Айлен и двигалась слишком быстро, чтобы я хоть как-то мог ее зацепить. Быть может, я был слеп. Быть может, обезумел. Возможно, не видел из-за любви. Меч всеми силами тянулся к Яйцу, он ощущал только один сплошной Элемент на весь мир.

Смена: я танцую с ними, танцую со смертью, лицо Айлен все чаще мелькает, Раэлис начинает идти в ход. Семиана играет со мной, подставляет любимую под мои удары, а сама вертится в пределах Яйца. Смена: Раэлис и Лейглавирн встречаются, сзади следует новый удар, осколки — прочь. Мне нужно только Яйцо. Смена: Лейг бьет воздух, в следующий миг сапог Айлинель вонзается мне в живот — больно! Смена: верчусь ужом, чтобы дотянуться уже до самой скорлупы. Смена: обе и мать и дочь, распустив крылья встают у меня на пути. Смена: воздух, светлый локон и каштан судьбы. Яйцо! Смена: чирк по запястью Айлен, новый ужас и хрип от режущей змеи на спине. Смена: воздух. Смена: удар. Смена: роба Семианы, царапина на плоти и пьянящее удовлетворения жрицы. Смена: рискую, отвожу новый удар, мимо пролетает стрела, Айлен, мне показалось, я видел муку на ее лице. Смена, танец...смена, смена, смена, смена — в какой-то момент с удивлением осознаю, что прослеживаю и сей ритм.

Последний рывок. Я постарался достать Семиану мечом, чтобы ее же сила отбросила ее в сторону, а затем ударить Яйцо, но она исчезла, и, появившись у меня за спиной, толкнула меня носком сапога под очередную стрелу. Я не стал уворачиваться, не стал уворачиваться, потому что этого хотел Он, а, возможно, в душе на это и был мой расчет. Стрела попала куда-то между легким и левым плечом. Боль и удар оказались на столько сильны, что я отлетел на пол. Проигрыш, смерть? В следующую секунду сквозь развидневшийся взор я увидел ее: Айлинель бежала в мою сторону, слезы застилали ее лицо, непонятно от куда взявшийся ветер растрепал светлые волосы, в глазах ее светились сожаление, боль, страх за все живое и в первую очередь за меня — минутка прозрения, Айлен была освобождена. Она бросила свое оружие к ногам матери, и та замерла. Я привстал, Айлинель обняла меня, в слезах прошептала: "Живой!", боль начала стихать, сзади мог последовать очередной страшный выпад, но поднятые в воздух в немой атаке орудия так и застыли в неверии, Семиана сейчас не могла решиться на этот шаг.

Но все это было лишь на пару ударов сердец, пока Вордарог копил мощь на свой триумфальный удар. Мы не успели, Яйцо вылупилось, он многое рассчитал, возможно, практически все, но Чуткость всегда проявлялась в самый нежданный момент. Я крепко-крепко сжал в объятии возлюбленную, надеясь на будущее заглянул в ее мир, схватился за меч... Она должна была меня отпустить, и это произошло.

— Лети! — сказала она мне в след.

Скорлупа обсыпалась. Только что сформировавшийся молодой лейдрак поднял голову. Крылья его обрисовали круг. Утопия содрогнулась от неистового рева, разметавшего приоров и геллов вокруг. Громадная фигура затмила собой потолок. В глотке зверя стал наливаться всепоглощающий бессмертный огонь, предназначенный зеленому миру вердикт.

Мир рушился, Вордарог собирал вокруг себя бурю, падающие с потолка Утопии осколки казались метеоритами, что топотом Армагеддона обрушивались на весь белый свет. Все вокруг наливалось такой мощью, такой ужасающей злобой, что не только строение, но и сама земля могла не выдержать и провалиться в глубь. Я летел, летел на встречу судьбе. Сила в немыслимой череде противоборств Аврориона и Венкликса текла сквозь меня. Лейглавирн обжигал руку, но я не чувствовал боль. Сердце мое колотилось, но слышал я лишь всепоглощающее ужасающее биение Его.

— МНЕ НАДО БЫЛО УНИЧТОЖИТЬ ЯЙЦО. А ВОТ ПРО ТЕБЯ МНЕ НИКТО НИЧЕГО НЕ ГОВОРИЛ, УРОД! —

Громадный глаз пред самым залпом, казалось, посмотрел в мою сторону, в нем я увидел удивления и обреченности лик. Чаша жизни Вордарога качнулась на весах вечности. Альфа и Бета соединились в один элемент, и Лейглавирн чудовищным когтем вонзился в сердце врага по рукоять.

Эпилог

Паутина, ветер колышет невидимое полотно, нити натягиваются и расслабляются, застывшие капельки перетекают в один комок, срываются вниз и отправляются в недолгий полет. Глаза видят, мимо пролетают росчерки звезд. Вселенная вращается, кокон материи вьется вокруг иглы, все звенья переплетены и в конечном счете соприкасаются в миллионах световых лет и миль. Кто-то рождается, а кто-то умирает, одни светила гаснут, другие — возгораются еще ярче, всеобщие законы рушат и воссоздают вновь, после пепла пробивается новый росток.

Всегда что-то над чем-то стоит, одно событие предшествует другому, искра порождает пламя, за поворотом следует поворот. Что-то над чем-то властвует, а что-то подчиняется. В определенный момент меняется "цена". Существует закономерность, а также случайность, грозит предательство и обман. Порой даже один единственный камешек на дороге может изменить итог, как один удар способен развязать войну. Трудно проследить вереницу, в конечном счете приведшую к тому или иному действу. Но если все же удастся, тогда и останется шанс набрести на исток.

Циклопический разрыв, кармические деяния, десять ударов сердца... Небосвод сиял, реальность блекла в холодных лучах далеких зарниц. Застывшие облака туманностей бережно обволакивали собой млечный путь. Разум, стремившийся к осознанию, брел сквозь квинтэссенцию света и тени и долготу пространства до звезд. Ночь перемежалась с сознанием и вечной завесой тайн, скрытых за подмигиванием небесных тел. Вокруг, словно стаи насекомых, кружили пылинки, они казались отражениями мыслей, такими же дальними и уходящими в минувшие времена. Тишина находила себя всеобъемлющей. Запах застыл на одной нескончаемой ноте. И не было птиц, кроме той, которой на данный момент мог привидится он.

Чутким он был, и велению сердца следовал. Его дорога вела его вспять, в неизвестность, к неизведанному и тайному, от нее он никак не мог отказаться. В те места, где трудно ориентироваться даже по звездам и где нет почвы для ног, где каждая пролитая слеза обращается льдом и пустота вместо вод. Тем не менее, он все равно двигался, двигался, потому что не в силах был остановиться, и летел, потому что не мог парить. Он что-то искал, в бездне веков можно было забыть, что, но он не забыл... Это казалось ему несоизмеримо важным, абсолютно необходимым, таким, что он брел, стойко цепляясь только за эту мысль.

Туман затягивал, на стыках вселенной пылали золотые костры. Пространство текло, тянулось поодаль, растягивалось в неопределенные промежутки времени, все чаще именуемыми вечностью. Абстракции сменялись четкими образами: тем, что было, тем, что сейчас, и тем, что когда-то может произойти. Он помнил Раскол, он помнил все те длинные дивные дни и даже те, что после хотел забыть. Он помнил, как вставало солнце и как оно заходило, помнил тени деревьев, колышущиеся на светлом ветру, помнил бескрайние просторы равнин и полей, и горы, величественные горы, что не раз хотел облететь. Помнил лабиринты пещер, куда он и подобные ему уходили на ночь, дабы разжечь искры костер и там отыскать кров. Помнил сородичей, лейдраков, драконов всех цветов радуги, и других — ангелов, что поклялись нести свет несмотря ни на что, до края земли... Помнил войну, помнил, когда крови стало настолько много, что она превратилась в реки и все не прекращала течь. Он ощущал происходящее тут и сейчас: холод забвения, на который его обрекли. Ощущал расстояние — только мельком, чуть-чуть, потому что ему казалось, что он его преодолел, все без остатка когда-то давно. Ощущал, что твориться внутри, как развивается и растет его собственный мир: как преодолевает стужу, как цветет, как греется разом в свете многих светил, как вновь увядает, теряя цвет, как сменяются времена года и как все разрастающиеся империи падают ниц пред "другим". Предчувствовал начало конца, и, возможно, что-то новое, созданное не на руинах — нет, но после значительной катастрофы, постигшей не только его, но и тех, кто жил вместе с ним.

Тысячу раз можно было заблудиться без руля и ветрил, не имея достаточно прочной опоры, — упасть. Упасть, спотыкнуться и, не могучи встать, беззвучно стонать, подхваченному ветром, волной или силой, что нельзя обуздать. Но он не упал, не упал на столько, чтоб забыть обо всем и наконец умереть. Он следовал цели и тому, чем он был, есть и будет!

Чуткость вела его, она была его беспрекословной опорой, являлась его силой и продолжением. Чуткость вырисовывала картину и помогала сохранять ее наяву. Чуткость отражала его безмятежную суть. Разуму не дано было стать кометой, но тело его обзавелось крыльями, и он летел. Душе не под силу зажечь новое солнце, но он сохранил множество воспоминаний о нем. Глазам не было ясно будущее, но он отвергал мысль, что оно без него. Памяти невозможно было отыскать момент зарождения мира, и это значило, что он должен прийти к нему сам.