Грэйв. Общий файл

— Ну вот, докатился. — думал Макс. — Уже на школьниц бросаюсь. Причем не просто так, а похищаю их из-под носа встречающих. И вообще, куда я ее везу? Кирова, судя по карте, и здесь длинная, но когда-нибудь мы ее дом все-равно проедем. Спросить? А смысл? В любом случае ошибка выяснится. Встречающие, небось, уже переполох подняли, столкнусь еще у дома с папочкой, мало не покажется.

Макс взял управление на себя и свернул к первому же попавшемуся на глаза дому, остановился у ближайшего подъезда.

— Приехали — сказал он. — не знаю только, на каком ты этаже живешь.

— Куда приехали? — не поняла девушка. — А этаж у нас третий.

— Как куда? — деланно удивился Макс. — Домой. Ты же сама спешила, Эльвира, выходи уже.

— Я не Эльвира, я Алена.

Через пару минут недоразумение выяснилось, Макс встречал на вокзале другую и сейчас намеревался высадить Алену и мчаться назад. Не может же он вернуться на вокзал вместе с Аленой, его тогда заподозрят во всех грехах, высосут последние мозги и даже уволят. Алена убеждала, что на вокзал ехать уже бесполезно, лучше довезти ее до дома, потому что папочке уже доложили, а папочка у нее начальник городской милиции. Макс решил, что в таком случае подвезти Алену до дома совершенно безопасно, папочки в день приезда Брежнева там быть никак не может.

— Манией величия начинаю страдать. — думал Макс. — Вот за кем те менты на вокзале наблюдали.

Максу стало весело. Алена тоже веселилась вовсю, вспоминала, как она на перроне сбила его с толку, убеждала, что если у него будут проблемы с начальством, то она запросто их решит через папочку. Алена достала из сумочки записную книжку, вырвала листок, записала свой номер телефона и положила в бардачок.

Когда Макс свернул к дому Алены, веселье мигом пропало. У подъезда стоял милицейский уазик с привокзальной площади, и трое милиционеров, стоявших возле него, глядели на приближающийся Жигуленок своими добрыми глазами.

— Все, дальше не поеду — заявил Макс, останавливаясь. — Это, наверное, те самые, кто тебя встречал. Сейчас они начнут наносить мне легкие телесные повреждения, вернее, как это будет записано в протоколе, обвиняемый в целях оговора доблестных сотрудников милиции тридцать три раза ударил себя лицом об капот. Давай выходи, стой на дороге и не пропускай их, пока я не смоюсь.

— Алена засмеялась.

— Пусть только попробуют хоть пальцем тронуть, я тогда такого про них наговорю папочке. Они все меня давно боятся. Хотя эти, наверное, новенькие, я только водителя хорошо знаю. Давай, не трусь, подъезжай к подъезду.

Макс подъехал. Алена вдруг обняла его и поцеловала. Троица напряженно наблюдала за этим в лобовое стекло. Алена выскользнула из машины. Макс тоже вышел, достал сумки. Алена прикрикнула на милиционеров, двое послушно взяли ее сумки, пошли к дверям подъезда.

— Ну ты, дядя Ваня, — обратилась Алена к водителю, — меня знаешь. А ты, — сказала она Максу, — если что не так, сразу звони.

Девушка вошла в подъезд.

— Ты хоть знаешь, сколько ей лет, и кто ее отец? — спросил водитель Макса. — Ей шестнадцать только в конце августа будет.

— Теперь знаю. — вздохнул Макс. — Ты только не подумай чего. Все было почти как в анекдоте про слесаря, шкаф и трамвай. Знаешь?

Пришлось рассказать анекдот. Водитель все еще смеялся, когда Макс, вырулив на улицу, бросил последний взгляд на уазик.

М-П

Макс свернул с Кирова на Чехова, с Чехова повернул на Набережную. В этом мире она называлась "9 мая". Больше никуда не сворачивая, Макс выехал из города и помчался по вполне приличной дороге. Местность становилась все более узнаваемой. Дорога пошла слегка вверх За ее переломом, обнаружилась небольшая площадка, стоянка для любителей посмотреть вдаль, за горизонт. Макс съехал на площадку, вышел из машины, огляделся. Вот, теперь совсем похоже. Та же самая почти плоская равнина, местами поросшая лесом. Лес здесь пониже, но ведь тут всего 77-й год идет. Слева струится Томь. На этой дороге, если проехать дальше, будет поворот на его остров. Как все глупо получилось в том мире. Каким дураком я был. Поверил в свободу предпринимательства. Ну переклинило просто. Напрочь. Или все дело в том, что здесь воздух другой? Китая они побаиваются, а вот Америку совсем не боятся. Легко им, в мире, где атомными бомбами было разрушено всего два города. В мире, где термоядерные бомбы испытывались в океанах, а не над крупными городами, превращенными в концлагеря. В мире, где земля не фонит от Рейна и до Волги, откатившись до которой, Германия капитулировала в 1950-м. В мире, в котором есть не только десятки миллионов немцев, есть даже поляки и их тоже, лишь в два раза меньше чем немцев.

Макс посмотрел на запад. Где-то там, далеко за городом, течет Зея, а за ней стоит лес, в котором он нашел грэйва. Где-то там, в невообразимой дали, но на расстоянии одного шага стоит Рига, а в ней злятся на него три отличные девчонки. Нет, дураком был, дураком и помру.

Макс отвернулся от далекого запада, стал смотреть на Томь. Мысли вернулись в Белогорск. к сегодняшнему недоразумению.

— Нет, не высидеть мне в бункере. Раньше бы высидел, но за эти два месяца слишком к людям привык. Сейчас вроде и среди них, но живая картинка есть живая картинка. Хоть кого-то к себе в компаньоны взять, чтобы не было так одиноко. И знакомиться ни с кем специально не хочется, хочется, чтобы всё само собой произошло. Вот эта сегодняшняя девчонка. Хороша, симпатична и притом, как мне показалось, искра какая-то между нами проскочила. Я же чуть в столб от вида ее коленок не въехал. От коленок! Это я-то, навидавшийся такого, что большинству нынешних мужчин и не снилось. И сколько лет мне? Шестой десяток проходит. А вот ей шестнадцати нет. Нехорошо. Табу. А собственно, почему табу? Людские законы, мораль. Мораль. Совершенно непонятное явление. Нечто призрачное, неписанный закон. А как закон может быть неписанным? Во времена бумаги и типографской краски? Кто этому закону учит и где? В школе? Дома? Да спроси этих учителей, что такое мораль, ведь не ответят, как же тогда они этой морали могут кого-то научить? И почему эта мораль должна меняться с возрастом? Вот были в моей жизни пятнадцатилетние. И когда мне 16 было, и когда 17. И ни перед чем я был неподсуден — ни перед моралью, ни перед законом. Никто не мог мне сказать — да что же ты делаешь, ей же еще шестнадцати нет. Разница в возрасте была всего месяц. А потом, с другой, действительно первой, была разница в два года, тоже нормально, все видели, никто не осуждал, умилялись только. Ах, ах, первая любовь у молодежи, да какая долгая, ах, какая приятная молодежь подрастает. И что, что именно изменилось в ту самую секунду, когда листок календаря перевернулся и мне стало не семнадцать, а восемнадцать? То, что секунду назад было ненаказуемым, теперь стало не только наказуемым, но и предосудительным. Почему? Вот влезу я сейчас в шкуру семнадцатилетнего. Опять будет можно, опять все будет хорошо? А если у этого семнадцатилетнего тела будут документы восемнадцатилетнего? Опять нельзя? Ну бред, полный бред! А раз бред, то можно? И ведь хочется, но почему противно то так самому? Потому что я знаю, что между нами сорок лет, да еще с небольшим хвостиком? А что изменится через месяц? Ведь те же самые 40 лет останутся. И где-то там, в моем параллельном мире я только-только школу окончил и вовсю начинаю крутить любовь с бывшей восьмиклассницей, еще не ставшей девятиклассницей. Любовь, пока еще платоническую. И крутить буду еще целый год. Может, эта Алена и там есть, может, я, который молодой, просто внимания на нее не обращаю?

А может, все-таки стать семнадцатилетним? Состряпать себе документы и даже клонов-родителей. В школу уже не надо, в институт глупо. Хотя, конечно, семнадцатилетним быть тоскливо. Никто до двадцати не воспринимает тебя за полноценного человека, кроме родителей. Так, клоун какой-то. "Да что ты себе позволяешь, щенок, молоко на губах еще не обсохло" — можно услышать в ответ на самое невинное возражение. Вполне возможно, та же самая Алена на меня такого даже не посмотрит. Тьфу, черт, далась мне эта Алена. И вообще — месяц можно и подождать, раз уж в голове моральные тараканы завелись.

Или не ждать? Зачем терзаться по поводу возможных переживаний какой-то избалованной девчонки? И папочка у нее ничуть не лучше. Начальник милиции. По головам небось шел, сажал всех без разбора, выслуживался. Использует служебное положение в личных целях, сделал из подчиненных нянек для дочки, государственную машину использует как свою. Строгий, неподкупный и бескорыстный служитель закона, здесь иной официальной репутации быть не может, как не может быть мужской проституции и второй партии. За дочку голову оторвет. А за какую-нибудь другую девчонку оторвет? Своя то рубашка ближе к телу. И, конечно, очень и очень бескорыстный. Бескорыстный. Только вот на каком языке? Толик вон, трепался, что по-украински "корысть" — это "польза", а "корыстный" — это "полезный". В свете этих врак Аленин папочка действительно бесполезный, во всяком случае для меня. И не просто бесполезный, а очень даже вредный, если я все-таки с Аленой хотя бы просто чистую дружбу заведу. По здешним улицам с ней не погуляешь, да и где здесь гулять? В библиотеках, очагах местной культуры? Смотреть в местном музее на фальшивый зуб мамонта и восхищаться черепками, подобранными на ближайшей свалке? Время такое — или рюмочная или ресторан, просто кафешек, как в Риге, здесь пока нет. Да и существует ли она вообще, чистая дружба между мужчиной и женщиной, особенно в молодости?

Нет, к черту. Родина есть Родина, маленький мир моего детства. Если я сейчас тут набедокурю, станет опасно возвращаться в это детство.

Грэйв известил о приближении колонны с Брежневым. Надо решать, оставаться смотреть или уходить через портал. Какой смысл оставаться? На машину Брежнева живыми глазами взглянуть? Адреналинчику хлебнуть, проехавшись на крыше электрички? Глупо дергать крокодила за усы, если зрителей нет.

Макс вздохнул и остался.