К ним подошёл один молодой жрец. Бертран уже научился различать их по расцветке туник. Куда больше его поразило, что волосы у юноши волнистые. Он читал во многих книгах, за чистотой крови здесь следят, как же так... Хотя, может, просто специально завил.
— Это Кипу, — сказал старик, — он тебя проводит в книгохранилище. А заодно и сделает для тебя экскурсию по залам. А мне пора, дел много.
Бертран сдержанно кивнул. Нахождение рядом со жрецом, у которого руки должны быть по локоть в крови, его пугало. А юноша чем-то ему симпатичен. Во всяком случае, не так страшен.
— Я знаю, тебя зовут Бертран, — сказал Кипу, — я уже видел тебя, и хотел познакомиться поближе. Ты из белых людей, говорят, самый образованный.
— А разве это важно для вас — образованный я или нет? Всё равно вы от нас по развитию сильно отстаёте. До прихода конкистадоров даже читать не умели.
— То есть, как это не умели? — удивился Кипу, — Умели читать и писать узелковым письмом.
— Ну, это только инки... а остальные? Им это было запрещено под страхом смерти.
Кипу фыркнул:
— Скажешь тоже. Да зачем столь глупый запрет при том, что инкой можно было стать? Учиться могли все желающие. Хотя Манко и в самом деле сделал великое дело, сделав школу обязательной. Знаешь, я бы на твоём месте прежде всего поинтересовался бы книгами по истории. Я вижу, у вас её совсем не знают. Вот у нас историей вашего мира очень интересуются. Так что мы не прочь обменяться.
— Ну а в вашей истории что ценного? Одни человеческие жертвоприношения и прочие ужасы типа флейт из костей врагов. Бррр! Я уверен, что эти стены помнят немало человеческих жертвоприношений.
— Помнят, наверное... это здание очень древнее, с доинкских времён. Тогда, конечно, всякое было. Но Манко Капак, основатель нашего государства, прекратил всё это варварство навсегда.
— А как же Тупак Юпанки, велевший закопать живьём 500 самых красивых детей?
— Чепуха, у Тупака Юпанки были свои недостатки, но изувером он не был. Вообще меня поражает, с какой лёгкостью конкистадоры сочиняли байки про нашу страну, хотя они даже нашего языка не понимали.
— Байки? Или история про то, что Атауальпа, чтобы отметить пленение Уаскара, тоже велел принести массовые жертвы из детей...
— Тогда почему ни Атауальпе, ни Тупаку Амару на суде не было это предъявлено в качестве обвинения?
— Потому что они действовали в рамках ваших законов.
— Но ведь в других вопросах их обвинять по законам белых конкистадоры не стеснялись? Ведь по нашим законам их нельзя было обвинить в богохульстве и преступлениях против церкви.
— И, значит, любому еретику и богохульнику можно укрыться у вас?
— Если за ним нет других преступлений, и он согласен жить по законам Тавантисуйю, то да. Хотя среди белых людей не так уж много таких, кто бы согласился жить по-нашему.
— Говорят, у вас смерть за любой чих.
— Нет, что ты. Наши законы весьма суровы, но кое в чём они мягче ваших. У нас могут казнить за кражу, но только не в том случае, когда несчастный совершил её под влиянием голода. А у вас на то, умирал ли человек от голода, внимания не обращают.
— Откуда ты так хорошо знаешь про наши законы?
— Я их изучал. Писал трактат о сравнении европейских законов, основанных на римском праве, и нашем. Ваши законы во главу угла ставят право собственников и собственности, наши — благо всего общества.
— И какое это для вас имеет практическое значение?
— Огромное. Некоторые наши амаута загорелись идеей — отправить для обмена опытом наших юношей поучиться в ваши университеты. Не скрою, это было бы крайне интересно, но... разве вы примете в свои университеты нехристиан? Да и как обеспечить безопасность... Ведь важны не только сами законы, но и то, насколько они уважаются обществом. Потому что на те нарушения, которые не осуждаются обществом, при формально высоких наказаниях закрывают глаза. И если даже вы пропишите в законах, что мы имеем точно такое же право на безопасность, что и вы, то всё равно это может не работать. Скажи, а вот ты лично меня кем видишь?
Прежде чем ответить, Бертран опасливо оглянулся. Здесь было малолюдно, но не безлюдно. Служители, как юноши, так и девушки, время от времени проходили мимо, спеша по своим делам, многие косились на чужестранца не без любопытства.
— Не бойся, говори откровенно, — сказал Кипу, — я не из обидчивых.
— Ну, ты жрец, ты приносишь жертвы, и призываешь народ слушаться богов.
— И зачем я это делаю?
— Затем, что иначе народ тебя не будет кормить-поить, а пахать землю или заниматься каким-либо ремеслом тебе не хочется, ведь для этого нужно пачкать руки. А обманывать народ очень легко и приятно.
Кипу прыснул.
— У нас для жертвоприношений жрецы не нужны, — ответил он, — любой может сделать это сам, хотя и мы это тоже делаем по торжественным случаям. Но не бойся, людей мы не убиваем.
— А жертвы приносите зачем?
— Обычай такой. Чтобы через трапезу с богами ощутить их присутствие. Хотя на самом деле праздник Солнца связан с подведением итогов и построением планов на будущее — а это для нас особенно важно.
— А почему у вас это так важно?
— Видишь ли, у вас жизнь организована неразумно и целиком зависит от случайностей. Крестьянин или рыбак зависят от погоды, искатель удачи вообще живёт одним днём... Хотя и у вас крестьяне, после того как соберут урожай, предаются веселью. Но у нас всё не совсем так. У нас крестьяне так сильно, как у вас, от погоды не зависят. У нас есть плотины, которые обеспечивают орошение. Но не только его.
— А что же ещё?
— Они организуют наш народ. Плотина формирует вокруг себя айлью. У вас это иногда общиной называют, но это не просто сообщество мелких хозяйств, а общее хозяйство.
— То есть, у вас своё хозяйство иметь нельзя? Какой ужас!
— Ну, подсобный огородик рядом с домом и личную мелкую живность держать не возбраняется. Но ведь всё равно не выжить в одиночку, нужно же откуда-то брать и то, что в общине не производится, например, посуду, одежду... А для этого надо работать в общине, чтобы получить продукты по распределению.
— Ну почему у вас нельзя просто всё купить?
— А чем покупать лучше, чем получать по распределению? — удивлённо спросил Кипу.
— Тем, что можно выбрать.
— Если есть деньги. А там, где они есть, они есть не у всех. А когда распределяют — распределяют на всех.
— Но ведь тогда все остальные зависят от тех, кто им распределяет. Распределяющие — власть!
— Не так уж сильно зависят. Ну, могут дать что-то получше-похуже, но уморить голодом и холодом не могут. Так вот, поскольку плотины может оросить ограниченное количество полей, а население у нас растёт, то нужно вовремя планировать постройку новых плотин. Или полей-террас. Или акваферм, как в моём родном Чиморе.
— А ты чиморец?
— Да.
— А кто твой отец?
— Моряк, капитан судна.
— А дед?
— Мой дед был всю жизнь простым гончаром, но он заслужил звание инки в бою, а поскольку он был известен как человек очень достойный, то его выбрали в старейшины, а потом он стал наместником Тумбеса. Хотя он и отговаривался старостью. И моя семья — хороший пример того, что для простого человека у нас пути не закрыты.
— Я не думаю, что ваша история будет кому-либо интересна в нашей стране. Ведь наша древность интересна не тем, что она древность, а в том, что раньше были республики, и были герои, боровшиеся с тиранами. А у вас одни прославления тиранов, и всё! Кому это интересно.
— Ошибаешься. Основатель нашего государства Манко Капак как раз установил народное самоуправление.
— Но куда же оно потом делось?
— Да никуда не делось. По-прежнему в каждом айлью местные жители собираются на собрания, решают там важнейшие вопросы, выбирают себе старейшин...
— Но почему тогда вами правит монарх?
— Но ведь и его тоже выбирают.
— Выбирают? Всем народом? Или только инки?
— Только инки. Но ведь инками становятся лучшие из народа, — ответил Кипу, — во всяком случае, должны становиться.
Бертран ничего не ответил, потому что вдруг почувствовал — на него кто-то смотрит. Обернувшись, он увидел девчонку лет шестнадцати, которая смотрела на него любопытным и даже дерзким взглядом. "Наглая какая", — подумал Бертран. Хотя он понимал, что как пришелец из чуждого мира, не может не вызывать интерес, но всё-таки буравящая его взглядом девушка казалась ему воплощением бесстыдства. Девушки должны быть скромнее.
Кипу продолжил:
— Другое дело, что голос одного айлью в масштабах страны был не слышен, и потом наступил момент, когда между центром и отдельными айлью понадобились передаточные звенья. Сама структура государственного аппарата у нас менялась в разные периоды довольно сильно, но понять суть этих изменений, не зная нашей философии, невозможно, так что не буду пока утомлять...— кажется, в этот момент Кипу тоже заметил девчонку, — Приветствую тебя, Лилия.
— Здравствуй, Кипу. Скажи мне, а мы когда сможем пообщаться с христианским амаута? У нас многим и хочется и колется. Моя сестра Роза, узнав, что тут европеец, даже выйти сюда боится.
— А тебя проводила точно воина, идущего на смерть? ? Кипу улыбнулся.
— Да. Но что нам его бояться? — она дрязняще посмотрела на Бертрана. "Уж не ведьма ли она", — подумал тот про себя, и мысленно пожалел, что не настолько хорошо знает теологию, чтобы знать, как это точно проверить.
— А желающих пообщаться много? — спросил Кипу.
— Ну, человек пять-семь найдётся.
— Тогда пусть они все соберутся у меня и принесут еду и напитки из столовой. Организуешь?
— Разумеется, — сказала девчонка и умчалась.
— А как они к тебе в жилище попадут? — спросил Бертран.
— Да обыкновенно. У нас же нет замков на дверях. Да и еду мы в столовой берём бесплатно.
— Сколько хотите?!
— Смотря чего. Вкусности, конечно, нормировано, — Кипу хитро сощурился, — впрочем, меня иные девушки вкусностями подкармливают, думают так женить. А я сласти ем, а жениться не спешу.
— А это, что ли, твоя поклонница?
— Это дочь самого Первого Инки, я на такой жениться не намерен. Чего доброго, ещё увенчают льяуту, сделают Главным Амаута, а это куча всякой административной работы... Нет, я для такого не гожусь.
— А ты вообще жениться можешь?
— Могу, а почему нет?
— А к Девам Солнца ты заходить можешь?
— Могу.
— А я читал, что к ним только евнухам можно, ведь они же девы...
— Знакомая логика, — сказал Кипу. — Я знаю, что в Порте, с которой испанцы почему-то любят сравнивать нашу страну, хотя мы отличаемся как небо и земля, считается, что так безопаснее — чтобы с женщинами, кроме мужа, общались только евнухи, за воровство руки рубить, чтобы неповадно было... Но ведь это лишь говорит о том, что в той стране совершенно не знают науки о мудром государственном устройстве, которая говорит нам, что столь механическая логика никуда не годится. Впрочем, моральные проповеди, которые так любите вы, христиане, не годятся тоже. Перво-наперво, нужны условия, в которых бы поступать дурно было бы не нужно. Например, если у меня есть всё необходимое, я не буду воровать.
— А если ты захочешь девушку, а она тебе откажет?
— Ну, смирюсь. А ты что, в такой ситуации её принуждать будешь?
Вдруг Бертрана охватила неожиданная мысль: "Это же дикарь, невежда... а рассуждает он не хуже античных философов. Как же так?!"
— Ладно, пойдём, я покажу тебе, где у нас что, — сказал Кипу. Бертран поплёлся за ним, чувствуя себя сбитым с толку. Кипу причин его замешательства не понимал и весело рассказывал, где и какие факультеты есть в университете, что и когда открыли, как было до конкисты и как стало после. Разумеется, здание тогда сильно достроили, так как образованных людей стало требоваться во много раз больше.
Многие вещи откровенно удивляли Бертрана. Например, что хотя юноши и девушки обучались большинству предметов раздельно, но библиотека у них была общая, в саду возле оной они могли встречаться свободно, мало того, девушек здесь тоже обучали и философии, и математике, и прочим наукам, которые Бертран считал чисто мужскими. Только военному делу их не обучали, хотя каким-то примитивным навыкам самообороны учили вполне.
То, что за одной партой мог сидеть и сын правителя, и сын простолюдина, при этом они могли даже дружить, было ещё не очень удивительно для Бертрана. Однако то факт, что принц мог потом делать не только государственную карьеру, но и стать, к примеру, преподавателем или инженером, казалось ему верхом дикости. То есть, получается, "принц" обучал юношей из простонародья! Или ещё того хлеще, мог заниматься таким "нецарским" делом, как проектирование плотин... Впрочем, тут это дело, кажется, не считали "нецарским" или позорным. Позорным и преступным, прямо запрещённым законом считалось безделье. Кипу, в свою очередь, не понимал того, что как в Европе многие знатные люди могут жить, ничего полезного для общества не делая, живя на доходы своих имений и проводя время в кутежах. "Это же нестерпимо скучно!" — говорил он.
Каждый факультет гордился теми знаменитостями, которые вышли из его стен. И не меньше, чем учёными и инженерами, здесь гордились воинами, павшими на полях сражений. "Хотя я и не учился здесь, но я могу гордиться тем, что преподаю в тех же стенах, где учились, а затем преподавали величайшие амаута Тупак Амару и Острый Язык, тот самый, который написал критический разбор Библии. Оба они сложили головы на Великой Войне. Правда, о героической смерти Тупака Амару широко известно даже в христианском мире, а Острый Язык просто сложил голову в бою. Обидно, сколь много жизней талантливых людей оборвала та война. Я и сам преподаю, в том числе, и критику христианства по их трудам, и думаю, сколь много они могли бы написать, если бы не преждевременная смерть. Однако своей смертью они доказали свою верность идеям, которые отстаивали на бумаге. А это — немало. Впрочем, вместе со мной преподаёт Радуга, чей подвиг не меньше, чем у Тупака Амару, она тоже выдержала страшные пытки в руках врага, только ей больше повезло — её успели отбить прежде чем враги завершили своё страшное дело. Хочешь, познакомлю?". Но Бертран с ужасом отказался. Ему реально стало страшно. Имена перечисленных знаменитых амаута действительно были известны в Европе ? по крайней мере, среди тех, кто интересовался Тавантисуйю. Но противники христианства есть противники христианства, как же можно их уважать? А тут их уважают, по крайней мере, некоторые. Конечно, этого было логично ожидать от жрецов, но всё же... Всё таки Бертрану было слишком не по себе, потому что ему захотелось самому уважать этих людей, готовых пойти на смерть за то, что они считали истиной. Но такие чувства в отношении противников христианства казались ему богохульством, чем-то сродни молитве дьяволу, потому он стал про себя неслышно шептать про себя молитвы, чтобы отогнать наваждение.
Собственно, с этого момента он слушал Кипу не очень внимательно — слишком сильным было ощущение, что он теряет почву под ногами. Кипу этого, впрочем, кажется, не заметил, слишком увлёкся рассказом. Только когда речь опять зашла о жертвоприношениях, Бертран опять вслушался:
