— Да, я понимаю, что долг перед государством должен быть важнее личного. Но, Лавровый Лист, я не верю, что мой брак с Луной так повлияет в худшую сторону. Луна крови Солнца, надеюсь, что окажется плодовитой... Остальное не важно. Сплетни и слухи неизбежно поползут про любую, пусть бы она трижды не давала к этому повода. К тому же я боюсь, что её просто убить могут, стоит мне её отсюда выпустить. Лавровый Лист, похоже, у вас в доме завелись крысы!
— Завелись, возможно... Но это уже моя забота.
— Лавровый Лист, я понимаю, что государство для меня должно быть важнее... Я понимаю, что если оно погибнет, не будет у меня ни счастья, ни самой жизни. Но я просто внутренне убеждён, что если последую твоему совету, то совершу ошибку. Луна должна стать моей первой и единственной женой. Если бы это была не моя воля, а воля богов, то что бы ты сказал?
— С волею богов я бы смирился.
— Так вот, Лавровый Лист, этот брак предсказан Провидицей! К тому же я обещал Луне жениться на ней и не отступлюсь от своего слова. Меня нельзя будет избирать, если я стану клятвопреступником! И в своём отношении к Горному Льву многие уже определились. А те, кто ещё будет решать, решат явно не по этому признаку. Так что не вижу я смысла в том, чтобы ради мнимого долга нарушать своё слово. Кто я буду после этого?
— А если я тебе прямо запрещу своей отцовской властью жениться на моей дочери?
— Ты не сможешь этого сделать, — улыбнулся Асеро, — я ведь тоже знаю законы. Это всё грозит разборками в среде носящих льяуту, а этого ты не хочешь.
— А ты хочешь?
— Не хочу. Но если ты не оставишь мне другого выбора... Или ты хотел бы, чтобы страной правил человек, который не способен настоять на своём? А зачем стране такой правитель-хлюпик?
Лавровый Лист вдруг встал:
— Ладно, Асеро, признаюсь. Я проверял тебя по просьбе Горного Потока. Собственно, это я и хотел узнать: способен ли ты устоять перед давлением людей, которых чтишь, ради того, что ты действительно считаешь важным. Можно ли управлять тобой, давя на эмоции? И ты выдержал испытание с честью. Значит, ты не отступишь, если на тебя надавить по сомнительному поводу. Луна твоя! Свадьба через неделю, надеюсь, она уже будет в состоянии выдержать церемонию.
От столь неожиданного оборота Асеро не знал тогда, что сказать. Потом, провожая гостя, он всё-таки нашёлся, сказав тихо: "Я понимаю, что проверки необходимы, но больше так со мной не шути, пожалуйста. Один раз проверил и хватит".
На этом они окончательно помирились. Луна через неделю выдержала церемонию и даже могла осторожно есть за свадебным столом.
Правда, собственно мужем и женой они стали несколько позже — Асеро боялся тронуть больную жену, боясь, что если она забеременеет в таком состоянии, то всё и вовсе кончится печально. Но потом она сама заключила его в объятия, они были счастливы на протяжении всех этих лет, пока его счастье не было растоптано безжалостными врагами. Сердце ныло от тоски — почему он не проявил той же твёрдости, что и в молодости, почему всё-таки рискнул пустить англичан в страну. Неужели он теперь больше никогда не увидит ни жены, ни дочерей? Инти, конечно, постарается их найти и выручить, если они живы, но ведь и он не всесилен.
Да, ему лично повезло — ему удалось жениться так, чтобы достичь личного счастья и при этом не забывать о долге. Такого же компромисса он желал и для Лилии, которая была так же своенравна, как её мать в молодости. Даже ещё своенравнее. Но вот только она была тоже в чём-то права: ей казалось неправильным уже само то, что в делах любви приходится учитывать долг перед государством. Порой и самому Асеро это казалось чем-то неправильным. Да, было бы лучше, если бы Первого Инку можно было бы выбирать не только из потомков Манко Капака. Однако Лилия хотела большего — чтобы юноши и девушки могли бы сходиться и расходиться свободно и это бы не влекло за собой позора, примерно так, как это бывает у диких племён. Но вот только... только и у диких племён мужчина, соблазнивший и бросивший женщину, неизбежно наносил ей этим душевную рану. А разве не мысль о возможном позоре спасла тогда юную Луну от того, чтобы отдаться негодяю? Ну а свобода в том понимании, которого хотела бы достичь Лилия, неизбежно давала бы преимущества таким красноречивым негодяям, как Пумий Рык, которые бы могли беспрепятственно соблазнять доверчивых девушек, после чего бросать их с младенцами на руках. Незавидная участь, как ни крути.
И всё-таки в чём-то его дочь была права: ну почему она, выбирая себе мужа, должна была оглядываться на интересы государства? Если бы Первый Инкой можно было делать любого инку, не заморачиваясь с родством, многое было бы иначе.
Потом Асеро подумал о Золотом Луке. Если бы тот просто убил Асеро, даже это не было бы так бесчеловечно. Но так жестоко растоптать его, унизить... За всем этим явно стояла какая-то глубинная, нутряная ненависть, даже хлеще ненависти Ветерка. Асеро не понимал, за что, наблюдая за его жизнью со стороны, его можно так возненавидеть? Дело не в богатстве, нет... Из-за богатства можно было сорвать льяуту, можно было радостно грабить дворец, но не избивать его, не унижать его так жестоко. И даже из-за власти не мог. Разве у его новых хозяев меньше власти над ним? Да и, скорее всего, он понимал, что не меньше будет от них зависеть. А даже больше: скрепление кровью — штука обоюдоострая. Золотой Лук с наслаждением ударил Асеро в низ живота вовсе не поэтому.
Несколько лет назад он спрашивал попов-миссионеров: "Значит, души христиан всё время осаждают грязные мысли? Чужое богатство их соблазняет на грабёж, беззащитная красивая женщина — на насилие, честь и добродетель — на чёрную зависть... Боюсь, что у вас достаточно просто жить, чтобы соблазнить кого-нибудь на убийство". Но с христианами-то понятно, а почему таких тавантисуйцев оказалось достаточно, чтобы совершить переворот? И ведь не менее жестоко расправились даже с такими людьми, как Киноа и Искристый Снег, о которых никакой дурной славы в народе вроде бы не было и которые ещё меньше Асеро давали поводом возненавидеть себя лично.
Потом Асеро всё-таки задремал и даже не заметил, как его перенесли из палатки куда-то в другое место.
Кому верить на осколках разбитого мира?
Вскоре вернулись Коралл и Морской Ёж, сказав, что наверху всё в порядке. Принесли лёд и паланкин. Но когда Инти предложил перенести в принесённых носилках спящего Асеро, Ворон опять стал ворчать: "Этот больной даже имя своё открывать не хочет, а мы с ним цацкайся! Да кто он такой?" В конце концов, сделать это согласились Коралл и Морской Ёж.
Уайн же должен был подготовить помещение, в первую очередь постель. Впрочем, это быстро. Труднее было другое — Уайн счёл, что помещение необходимо избавить от верёвок, крюков, острых лезвий и прочего. Он понимал: несчастный Асеро в таком состоянии, что может быть и не рад своему спасению — ведь он потерял всё и может полезть в петлю с отчаянья и позора. Так, ножей и верёвок вроде нет, но вот крючков на стенах очень много. Уайн осторожно подошёл к ним и попытался выдернуть — тщетно, сидели как влитые. Однако Уайн был не из тех, кто легко сдаётся, может, всё-таки удастся выдернуть крюк бесшумно... Провозившись некоторое время, Уайн в какой-то момент заметил, что Асеро не спит, а наблюдает за ним.
— Не старайся, — сказал тот, встретив его взгляд, — они вделаны в стену так прочно, что их не вынешь, не разрушив её. А вешаться я не собираюсь — с моей стороны это было бы большим свинством по отношению к вам, моим спасителям. Так что я не сделаю с собой ничего даже в самом худшем случае. — Указав взглядом на сосуд для хранения льда, он сказал — Не говори, что это просто для облегчения боли, я догадываюсь, какой ещё неприятный сюрприз меня может ждать. Но я и это переживу. Руки мне не отрежут, а значит, я смогу сражаться, чтобы мстить. Но имя своё раскрывать не хочу, чтобы позора было меньше.
Уайн поначалу смутился от такой откровенности, но потом добавил:
— Имя лучше и из соображений безопасности не раскрывать. Не так уж важно и знать остальным, как тебя на самом деле зовут.
— И это тоже, хотя многим этот факт обиден для самолюбия. Хотя что тут обидного? Пусть бы я даже доверял вам как самым лучшим друзьям, но вот если тебя вдруг схватят и потребуют выдать моё имя, выбор перед тобой встанет очень нелёгкий. Поэтому тебе лучше не знать его. Однако, похоже, что ты и сам своим товарищам не очень доверяешь... Почему?
— Я их знаю слишком мало, судьба свела несколько дней назад. Впрочем, есть среди них один, кому сам Саири не доверяет. И не без оснований. Но как ты сам это понял, что у нас доверие слабое?
— Догадываюсь, что я и для вас неожиданная и неприятная обуза и что по поводу меня есть разногласия.
— Я понимаю, что мог бы оказаться в таком же положении, что и ты. Но людям, которые никогда не сваливались беспомощными, трудно понять человека, оказавшегося в такой ситуации. А я таким был, потом выкарабкался. И ты выкарабкаешься. Так что давай к делу — чего хочешь? Есть, пить, нужду справить? Мочу твою я лекарю отнести должен, так что если можешь — давай.
После завершения всех бытовых процедур и прикладывания льда Асеро сказал:
— Всё-таки тебе я доверять могу. Это очень важный критерий — если ты готов позаботиться о товарище и делать для этого самые неприятные вещи, то ты надёжен. Тебе бы я мог открыться.
— А я и так знаю кто ты. Хотя ты едва ли помнишь меня, Асеро. Я — Уайн.
— Почему же, я помню тебя — твои кудри с проседью трудно забыть. Да и потом Инти порой вспоминал о тебе. Тебе, наверное, сейчас больше всех обидно...
— Почему же больше всех? Чем я лучше остальных?
— Ну как же? Ты отдал здоровье и молодость, пожертвовал даже личным счастьем, ибо у тебя не было оснований надеяться, что невеста будет хранить верность мёртвому, чуть саму жизнь не потерял, чудом вернулся, а всё-таки случилось то, что случилось.
— Ну, в этом смысле многим должно быть обидно. Многие всю свою жизнь посвятили стараниям на благо родного государства, а теперь крах. Тебе тоже должно быть безумно обидно.
— Скорее я думаю о том, что сделал не так, или не сделал из того что должен был. И даже не могу сказать, где именно совершил роковую ошибку.
— Мне лично ещё повезло. Сам не вляпался, и жену с детьми от расправы увёз. Тебе тут повезло меньше.
— А твои родители?
— Им ничего не грозит. Точнее, грозит не больше, чем простым тавантисуйцам. Я уехал с женой и детьми, в том числе, и чтобы их не подставлять.
— А мою мать сожгли живьём у меня на глазах, — мрачно сказал Асеро, — сожгли беспомощную беззащитную старуху, вся вина которой в том, что она дала мне жизнь когда-то.
— Они поставили тебя перед выбором, жизнь матери или предательство?
— Да.
— Слов нет! Понимаю, каково тебе... Но думаю, что твою мать бы не пощадили в любом случае. Англичане стариков не щадят, считают их бесполезными...
— Да, я знаю, что тут был прав. И всё-таки я виноват, что не сумел предотвратить то, что случилось. Не смог уберечь ни себя, ни других.
— Может, и не виноват. Похоже, всего этого и в самом деле не могло не случиться. Вы там наверху могли только отсрочить момент, но не предотвратить...
— Почему ты так думаешь? — спросил Асеро, даже немного привстав от удивления.
— Я не случайно поначалу скрывал от родных и знакомых истинные причины моего пребывания за границей, говорил, что был в рабстве... Потом, когда всё-таки всё вскрылось... я в глазах родни был чуть ли не опозорен. Точнее "опозорен" — не то слово... Ну, в общем, меня осудили.
— Осудили? За что?
— За то, что я поставил для себя Родину выше спокойствия и счастья родных, выше собственного благополучия и карьеры. Меня потом мать отчитывала: мол, какой я инка, инки много работают, инки у всех на виду, а я шатался не пойми где и не пойми зачем... Ну, то есть, я не прав, потому что вместо того, чтобы думать о собственной выгоде, наоборот, жертвовал всем... Но если люди не готовы жертвовать собой ради других, то рано или поздно они окажутся бессильны перед врагом, даже имея на руках оружие и всё необходимое для защиты. Если просто нет воли...
— Так ты думаешь, дело в этом? А почему так?
— Не знаю. Я изучал звёзды, а не науку о мудром государственном устройстве, впрочем, даже те, кто изучал это, едва ли что смогут ответить.
— Иными словами, ты думаешь, что наша беда — в трусости? А ведь ты прав. Если бы носящие льяуту согласились тогда на изоляцию от всего мира, ничего бы этого не случилось. Да, лично я изоляции не боялся, но большинство носящих льяуту боялись этого шага, и вот результат — они мертвы. Великий Манко говорил, что только наши собственные ошибки способны погубить нас.
— Знаешь, Асеро, а я не считаю тебя виновным в чём бы то ни было. Всё равно это всё случилось бы раньше или позже. Я понял это, когда моя мать и мои братья осудили меня. А ты... что мог сделать ты, чтобы люди думали не о себе и своих личных делах, а обо всей стране в целом?
— Может, и так. Однако доля моей вины тут всё-таки есть. Не углядел. Дело не только в личных делах. Тревожные звоночки были заметны ещё во время войны с каньяри. Когда те начали громить кечуа, наши люди поначалу даже не сопротивлялись почти. Нет, конечно, когда вооружённые до зубов отморозки врывались в селение, то их жертвы пытались защититься, но заранее к обороне не готовился никто, так что эти отчаянные попытки почти не помогали. А не готовились ни к чему такому заранее потому, что были уверены — "стоит быть хорошими, и тебя пощадят".
— Именно так и рассуждала моя родня, — угрюмо согласился Уайн.
— Мы старались воспитать "хороших людей", и теперь пожинаем плоды своего воспитания, — сказал Асеро с горькой иронией. — Ведь у хорошего человека даже сама мысль о насилии вызывает отвращение. А если даже мысли об этом отвратительны, как заранее готовиться к обороне от подонков? А если не пускать в свой ум даже мысли об этом, то и опасности не видишь... Конечно, была служба безопасности, но много ли она может, если простые люди не бдительны и ей не доверяют? Ведь почему к тебе твои соседи отвращение испытывают — знают, что ты должен был в Испании к насилию прибегать, ну был к этому готов, во всяком случае.
— Да, я хоть и не убивал, в Испании, не будучи дворянином, шпагой не помашешь, но кое-кого хотел бы убить, если бы смог. Впрочем, твои недоброжелатели и тебя упрекают в том же самом. Я не о прямых врагах сейчас. Но, вращаясь в среде эмигрантов, а также познакомившись с иными испанцами, я понимаю, что они про тебя думают. Вот им было по-обывательски непонятно, как можно убить своего родственника. Нет, они понимают, что люди у власти такое делают, но объясняют это лишь твоей кровожадностью и властолюбием. Зачем, мол, власть? Чтобы насытить властолюбие, чтобы наслаждать роскошью, чтобы женщин можно было иметь без помех... Отсюда они так уверены в мерзких оргиях, которые ты якобы устраиваешь, мол, кровожадный властолюбец должен вести себя именно так. Если человек сам в глубине души думает, что если бы у него была власть, он бы её именно так использовал, то он даже представить себе не может, что бывает по-другому. Что труд и творчество могут быть куда привлекательнее вкусных блюд и голых баб. Но те, кто поверил в такую клевету на тебя теперь... есть среди них и такие, но у нас просто привыкли верить печатному слову. Поверили в ложь. Но этот морок пройдёт рано или поздно.
