Не могущий до сих пор говорить Карл Юхан энергично закивал головой, всячески демонстрируя свое согласие. Внимательно посмотрев на него и удостоверившись, пастор продолжил:
— А ты, дочь моя, согласна ли взять этого мужчину в законные мужья, любить его и заботиться о нем в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас?
— Да... — чуть слышно ответила невеста.
— Если кто-то знает причину, по которой этот брак не может состояться, то пусть скажет это сейчас или молчит навеки! — торжественно провозгласил священник и еще раз опасливо посмотрел на меня.
— Никогда еще не соединялась узами брака более гармоничная пара, — немного выспренно произнес я. — Карл Юхан, дорогой мой, неужели вы не хотите поцеловать невесту?
Юленшерна из последних сил осторожно приподнял вуаль и, вскрикнув от неожиданности, упал без чувств. Впрочем, невеста, или точнее — молодая супруга, тут же подхватила своего благоверного и не дала ему разбиться об каменный пол. Кинувшийся на помощь дочери барон вдруг остановился и с недоумением обернулся к остальным:
— Что это значит?..
— Простите, господин барон... — жалобно пролепетала из-под вуали Ирма Краузе, — меня заставили...
— Какого черта — где моя дочь?
— Ваша дочь, дорогой барон, сейчас выходит замуж за человека куда более достойного, чем тот, которого вы ей выбрали. Давайте поторопимся, здесь я уже все видел и теперь не хочу пропустить свадьбу своего лучшего друга.
— Но как вы могли...
— Барон, ну я же объяснял вам, что сюзерен имеет право распоряжаться рукой своих подданных. Можете считать меня тираном, мне все равно. Кстати, хотите, я в ответ буду считать вас здешним бургграфом? Подумайте хорошенько.
Через несколько минут мы встречали спускавшихся по ступеням собора держащихся за руки Кароля и Регину Аделаиду.
— Мой кайзер... — взволнованно начал говорить фон Гершов, — сегодня вы сделали меня счастливейшим из смертных!.. Чем я могу отплатить вам?
— Нет ничего проще, дружище: сделай счастливой эту девушку!
Великий литовский рефендарий[58] Гонсевский был в ярости. Решительно в последнее время все шло не так как надо! Казалось, совсем недавно Москва совсем уже покорилась Речи Посполитой и скоро станет ее частью, но ее диким жителям удалось отбить свою столицу и выбрать себе нового царя. Да какого царя! Про герцога Мекленбургского ходило множество разных слухов, один нелепее другого, но одно было известно точно. Этот везучий сукин сын умел воевать. Не прошло и года, как он стал московским государем, а его армия уже осадила и менее чем за месяц взяла Смоленск, под которым коронные войска топтались два года. Продлись осада хоть немного долее, Гонсевский успел бы собрать войско и помочь осажденным, но — увы! Над Смоленском висит мекленбургский штандарт, а войска как не было, так и нет. Доблестные шляхтичи не торопятся вставать под знамена, а денег на наемников нет. Тех сил, что удалось собрать, едва хватает, чтобы отбивать нападения совсем распоясавшихся татар и казаков, посланных царем разорять несчастную Литву.
Скрепя сердце Гонсевский выдал привелей на сбор жолнежей полковнику Лисовскому. В другое время он бы его и на порог не пустил, но тяжелые времена требуют тяжелых решений. Пусть Лисовский был неоднократно лишен чести, но с какой стороны браться за саблю, он знает. И местная шляхта знает его как удачливого и щедрого командира, и стекается к нему в чаянии добычи. Но едва численность войска перевалила за три тысячи человек, последовал новый удар. Как оказалось, мекленбургский герцог умеет делать набеги не хуже своих противников. Пока его татары отвлекали внимание литвин на себя, он тайком прошел с большим отрядом в Ливонию и изгоном взял Ригу! "Тайком..." — повторил про себя Гонсевский и поморщился: благородному шляхтичу так и действовать-то не полагается. Ну разве что лисовчикам.
Как известно, беда не приходит одна. Пока пан рефендарий решал, куда нанести первый удар, по войскам Черкасского в Смоленске или по самому герцогу в Риге, Лисовский, будь он неладен, снялся ночью со всеми своими людьми и ушел в неведомом направлении, забыв уведомить о том Гонсевского.
— Ясновельможный пан дозволит войти своему недостойному слуге?.. — раздался тихий голос за дверью.
— Входи, святой отец, — ответил он, узнав голос своего давнего приятеля Мариана Печарковского.
Когда-то они вместе учились в иезуитской коллегии, но затем пути их разошлись. Гонсевский выбрал для себя военную стезю, а Печарковский вступил в орден Иисуса. И вот спустя много времени старые приятели встретились и возобновили дружбу. Пан рефендарий покровительствовал священнику, а тот в ответ снабжал его информацией, причем подчас такой, что стоила дороже золота.
— Ты что-то узнал?
— Узнал что?
— Матка боска, дай мне сил! Я спрашиваю, узнал ли ты, куда нечистый унес этого проклятого Лисовского со всем его полком!
— Как тебе сказать, Корвин, я не знаю, куда отправился полковник, но кое о чем догадываюсь.
— Не томи, Мариан!
— Ты ведь знаешь, что этот мекленбургский еретик захватил Ригу?
— Еще бы мне это не знать! Мало мне забот со Смоленском, так он вовсе решил меня в гроб загнать. Ты подумай, это же не какое-то захудалое местечко, это ведь Рига! Ну вот как он ее захватил?
— А ты знаешь, что он взял с горожан контрибуцию? — продолжил иезуит, не обращая внимания на филиппики Гонсевского.
— Нет, этого я не знаю; впрочем, следовало ожидать, что он так сделает.
— А ты знаешь, сколько он взял контрибуции?
— Сколько?
— Один миллион талеров, — выразительно возвестил Печарковский.
— Сколько?.. — задохнулся от непомерности суммы пан рефендарий. — Сколько, ты сказал?
— Ты слышал.
— Не может быть!
— Завтра к тебе прибудет гонец от Фридриха Кетлера и подтвердит.
— А ты откуда знаешь?
В ответ иезуит только развел руками. Гонсевский на минуту задумался, а затем резко повернулся к Печарковскому и спросил:
— Ты думаешь, Лисовский узнал про это?
— А что еще его могло подвигнуть на такое? — вопросом на вопрос ответил священник и добавил: — Я уверен, что он узнал не только про миллион. Он еще что-то узнал: скажем, что эти деньги повезли в Москву.
— Ты хочешь сказать, что мекленбургский дьявол оставил Ригу?
— Зачем ему это делать? Нет, его основные силы как раз там. Я думаю, что он с небольшим отрядом попытается тайно вывезти свалившееся ему на голову богатство.
— Но ведь это опасно!
— Он и не такие кунштюки выкидывал раньше.
— Это верно, но ведь миллион — это же чертовски много!
— Послушай, Корвин, когда ты прекратишь богохульствовать? Я ведь все-таки священник!
— Да ладно, Мариан! Когда мы учились, ты и не такое говаривал.
— Это было давно, Корвин. И я теперь не Мариан, а отец Филипп. Пора бы запомнить.
— Прости, святой отец.
— Бог простит; так вот, миллион — это, конечно, много, но на тридцати крепких возах увезти получится. Сейчас лето, дороги хорошие, так что можно двигаться довольно быстро. Шансы уйти у него неплохие.
— Если об этом узнал Лисовский, — захохотал в ответ пан рефендарий, — то шансов у него нет совсем! Лисовчики его из-под земли достанут.
— Я не стану об этом жалеть, но вот войска мекленбуржца без него в Риге долго не продержатся. Так что ты имеешь возможность свести на нет эту его победу.
— А когда лисовчики его найдут, то им достанется непомерно большой куш!.. — продолжал задумчиво бормотать Гонсевский.
— О чем ты думаешь, Корвин!
Среди многочисленной шляхты Речи Посполитой были люди разного сорта. Случались среди них благородные воины и жадные разбойники, набожные католики и бессовестные безбожники, умелые руководители и отъявленные анархисты, но, пожалуй, не было доселе человека, имевшего все эти достоинства и недостатки одновременно. Но именно таков был полковник Александр Лисовский. Уже много лет не знал он иной воли над собой, кроме сакрального: "Я хочу!"
Необузданные желания руководили этим человеком и вели его по дороге судьбы. Он не боялся короля, хотя кто его боится в Речи Посполитой! Он не боялся баниции[59] от братьев-шляхтичей, ибо только сам себе был мерилом чести и добродетели. Наконец, он не боялся и церкви, хоть и полагал себя благочестивым католиком. Никто в республике двух народов не мог сравниться с ним в лихости и отваге. Никто доселе не решался бросить ему вызов, и Лисовский обоснованно полагал, что нет ему равных. Впрочем, все когда-то случается в первый раз. Первый звоночек прозвенел больше года назад. Тогда к нему пришли иезуиты и пообещали, что посодействуют в снятии баниции, если он захватит одного человека. Занятый другими делами полковник лишь рассмеялся им в лицо: "На что мне снятие баниции, если я сам себе господин?" Тогда ему пригрозили интердиктом, но и он вызвал у Лисовского лишь усмешку. Впрочем, подумав, он согласился и передал это поручение своему хорунжему Анджею Муха-Михальскому. "Много чести, — сказал он иезуитам, — чтобы я сам гонялся за каким-то немецким князьком". Больше он своего хорунжего не видел, а князька дикие московиты выбрали своим царем. Во второй раз их пути пересеклись под Калугой. Полковник стоял в тамошних лесах с небольшим отрядом, дожидаясь, пока войско московитов пойдет на Смоленск, чтобы действовать у них в тылу: нападать на обозы, перехватывать гонцов. Такую войну Лисовский любил. Но проклятый мекленбуржец снова спутал ему карты, сам явившись в Калугу и в яростной схватке рассеяв польские отряды, осаждавшие русский город. Полковнику тогда чудом удалось уйти, потеряв почти весь свой отряд. И вот опять пересеклись их пути. Захватив штурмом Смоленск, герцог Иоганн проделал рейд не хуже самого Лисовского и изгоном взял Ригу. Но сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет. Ограбив большой торговый город, мекленбургский выскочка решил ускользнуть с добычей. Причем, явно не желая делиться награбленным с войсками, бросил их оборонять уже не нужную ему Ригу. Эту наглость стерпеть было уже невозможно, и, получив известия о том, что герцог покинул город, полковник бросился в погоню. Миллион талеров — не такая вещь, чтобы ею распоряжались непонятные немецкие князьки.
Впрочем, Лисовский вскоре убедился, что встретил достойного противника. Трижды его люди брали след, и трижды проклятый еретик обводил их вокруг пальца. Казалось, он приделал к возам с серебром крылья, и потому тащил их, не оставляя следов на грешной земле...
— Пан полковник, пан полковник, — отвлек Лисовского от размышлений гонец, — мы нашли их следы!
— Слава Иисусу, а то уж я думал, что их черти в ад утащили; показывай!
Полковник махнул буздыганом[60] и поскакал вслед за посыльным, слыша, как следом за ним движутся его братья-шляхтичи. Углубившись в лес, он вскоре услышал, как под копытами чавкает грязь.
— Неужто этот проклятый еретик спятил и потащил возы с серебром через болота!.. — недоуменно воскликнул один из его спутников.
— Не иначе он знает эти места или нашел хорошего проводника, — пожал плечами посыльный, — мы оттого и не могли долго их сыскать — не думали, что они полезут в болота.
— Ничего, найдем и в болотах, — осклабился Лисовский, — вот что, братья-паны, вы знаете мой обычай. Все, что мое — ваше, а все, что ваше, то мое! Скоро мы захватим такой куш, что каждый из нас сможет стать магнатом, но очень прошу, возьмите живым этого проклятого герцога, у меня к нему уж больно много вопросов!
Навстречу им из кустов выехал шляхтич Иона Лютович, один из немногих уцелевших в бою под Калугой. Много было талантов у этого славного пана, но главный состоял в том, что во всяком лесу чувствовал он себя как дома.
— Это точно они, и теперь я знаю, как им удавалось водить нас за нос, — сообщил он, протягивая руку полковнику.
Тот пригляделся и присвистнул: в руке Ионы была горсть серебра.
— У них бочонок с воза упал да раскололся. Большую часть они собрали, но время поджимало, и кое-что осталось.
— Славно, — скупо похвалил его Лисовский, — а почему, говоришь, они такие ловкие?
— У них хороший проводник, пан полковник; вы помните Казимира Михальского?
— Нет, а кто это?
— Сводный брат пана Мухи.
— А, припоминаю, этот байстрюк!
— Да, вот именно этот байстрюк и ведет их.
— Пся крев! Теперь я понимаю, куда девался пан Анджей: как видно, его и впрямь предали. Ну что же, заодно и поквитаемся за пана Муху. Но ты точно уверен?
— Я видел его своими глазами, ваша милость.
— А герцога ты видел?
— Среди них только один немец, в рейтарском камзоле и шляпе с короной на тулье.
— Да, это он. Будьте осторожнее: говорят, он славно стреляет из своих пистолетов.
Преследователи двинулись дальше, вскоре под копытами наконец перестало чавкать — земля явно стала тверже.
— Ты смотри, как он хорошо знает здешние места, — невольно воскликнул Лисовский, — я был готов поклясться, что эти топи непроходимы!
— Это остров посреди болота, они, верно, хотели здесь отсидеться.
— Пусть попробуют, — осклабился полковник, — довольно им нас водить за нос.
— Что-то я не вижу своих людей, — задумчиво пробормотал Лютович, — где их нечистый носит?
— Да вот они... — испуганно перекрестился один из почтовых. — Что же это такое, матка боска!
Все кинулись смотреть, куда он показывал, и остолбенели: четверо товарищей пана Ионы лежали небрежно припрятанные в кустах с перерезанными глотками.
— Как же это... — потрясенно пробормотал Лисовский, — они же не дети малые, чтобы вот так...
— Э нет, — покачал головой осмотревший трупы Лютович, — ножами по горлу их потом, для вида! Их стрелами посекли всех разом, оттого никто сигнал и не подал.
— Час от часу не легче: где же они таких стрелков взяли, чтоб из луков в лесу эдак стреляли?
— Татары, — пожал в ответ плечами следопыт.
— Какие еще татары? Они же больше по степям скачут!
— Это крымцы, а у московитов есть свои татары, они в лесу как дома.
— Ладно, — махнул рукой полковник, — посчитаемся и за них. Теперь идем следом, не могли они далеко уйти!
Действительно: опытному глазу нетрудно было найти на не успевшей приподняться траве следы многих телег и копыт. Осторожничая, чтобы не попасть в засаду, литвины упорно, словно волки по следу, гнались за своей добычей. Наконец преследуемые поняли, что им не уйти, и, поставив возы в круг, заняли в нем оборону.
— Их там сотни две, не больше... — прошептал Лютович Лисовскому. — Навалимся разом — не отобьются!..
— Навалимся, только остальных подождем, — ответил ему полковник, — смотри, сколько дымков от фитилей курится.
— Стемнеет скоро.
— Пока не стемнело, надо их окружить, а то уйдут. Хотя куда они уйдут от такой прорвы денег...
— Что-то не так здесь... — задумчиво прошептал Лютович, но перечить не стал.
Не прошло и часа, как все лисовчики собрались и начали с разных сторон подбираться к возам московитов. Дождавшись готовности к атаке, полковник решил дать немецкому князьку последний шанс.
