Принадлежать голосок мог только одной женщине, а именно госпоже Молочковой. Действительно, через пару минут к берегу причалила расплывшаяся от счастья, как первый блин на сковородке, Настенька.
Бросив весла, она достала со дна лодки бутылку "Столичной" и продемонстрировала ее миткэмпферам.
Настеньку нежно подхватил на руки Ленька Кушнарь и, не стесняясь, припал долгим поцелуем к ее губам. Она не сопротивлялась.
Бандюган Ленька сросся с Молочковой душой и телом в первый же вечер своего пребывания в Миголощах.
В тот день Федор, доверивший девице своего любимого быка и заставший на месте ее недостроенного дома одни обломки, облетел всю деревню, но ни следов шотландского производителя, ни Настеньки, не обнаружил. Возвратившись к себе в дом, Арбузов впал в буйство, стал клясться, что самолично повесит Молочкову за ноги на самой высокой сосне.
Соратники его еле успокоили. А на закате миткэмпферам, собравшимся во дворе за столом, представилась удивительная картина. Из ближнего леса, что начинался сразу за Миголощами, на поляну выплыла в вечернем тумане девушка в синем сарафане, с венком из клевера на голове, букетиком ландышей в руках. Девушка даже не шла, а пританцовывала, вероятно, вальс, так как постоянно вращалась вокруг своей оси. За ней тащился огромный, похожий издали на черное размытое пятно с рогами, бычина.
Даже не поздоровавшись с Молочковой, Федор кинулся обнимать родную животину. Шотландец отвечал ему взаимностью. Неправдоподобно всхлипывая, Анастасия Валентиновна рассказала, что в один из недобрых дней, она решила сходить в село Васильково за продуктами. Оставила Федора Ивановича у себя в домике в одной из будущих комнат, сунула ему сенца, ведро воды и ушла. У Васильковского магазина Настенька встретила каких-то своих старых знакомых и "зависла" с ними аж на три дня. Когда вернулась в Миголощи, вместо дома обнаружила лишь руины. Возле них лежал, тяжко вздыхал оголодавший и измученный жаждой шотландец. На свободу, сокрушив не законченное Молочковское строение, он выбрался, а от бревна, к которому была приколочена его цепь, оторваться не смог.
Молочкова сначала боялась подходить к быку. Однако тот глядел на нее такими жалобными, испуганными, словно у застрявшего между стульями котенка, глазищами, что Настенька все же переборола свой страх. Она опустилась перед быком на колени, принялась в слезах просить у него прощения. Бык только тяжело дышал, тыкался сухим носом ей в руку. Наконец догадавшись, что слезами делу не поможешь, Молочкова сгоняла к реке за водой, скормила Федору Ивановичу весь хлеб, купленный ею в Васильково. С тех пор Анастасия Валентиновна и Федор Иванович стали добрыми друзьями и даже на прогулки выходили вместе.
— Дом-то мне поправишь?— перестав всхлипывать, обратилась Настенька к хозяину шотландского производителя.
— Сейчас!— вынул обслюнявленную руку из пасти любимого быка Федор.— Тебя за издевательство над животным в Гринпис сдать нужно или высечь, как следует.
— Если будете бить,— ехидно подсказал майор Пилюгин, облизывая свои острые резцы,— то лучше используйте тонкие и легкие ореховые прутья. Они не оставят на теле ни шрамов, ни кровоподтеков.
— Спасибо за совет,— буркнул Арбузов, а девица Молочкова, не на шутку перепугавшись, попятилась к калитке.
И тут на сцену вышел Ленька Кушнарь. Он вежливо отстранил от Настеньки фермера, воткнул руки в бока и, проникнув взглядом девице глубоко в душу, стал декламировать:
— "Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
как белые прожектора!"
Молочкова совсем перепугалась, собралась уже было, дать деру от сумасшедших соратников, но бывший учитель литературы удержал ее за локоть.
— " И волочили и лупили,— продолжил он,-
лицом по лугу и крапиве...
Подонок, как он бил подробно,
стиляга, Чайльд — Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие ребра
ботинок узкий, как утюг.
О, упоение оккупанта, изыски деревенщины..."
На последней фразе учитель перевел укоризненный взгляд на Арбузова. Тот ничего, не понимая, повернулся к Валентину.
— Браво, — вяло похлопал Брусловский.— Вы хорошо декламируете Вознесенского, а сами сочиняете?
Ответа не последовало. Ленька приобнял Настеньку за талию, повел ее к Малой Пудице.
Так сблизились еще две галактики, чтобы рано или поздно одна непременно погубила другую, высосав из нее все соки. Так случается всегда и с законами космической физики, к сожалению, не поспоришь.
Пока влюбленные, позабыв обо всем, целовались, Владимир Семенович сел в лодку, отгреб метров на пятьдесят от берега. Под печальными взорами миткэмпферов он бросил в реку ящик "Столичной", привезенный Молочковой.
— Достанем, когда закончим дело,— крикнул он.
— Там же глубоко,— заныл уже надевший трусы профессор археологии,— не найдем.
— Вы бы лучше подземный ход в усыпальницу искали,— ответил издали Пилюгин.— Берите пример со своего ученика. Пока вы пьянствовали, он ни минуты не провел даром.
И в самом деле, все время миткэмпферовского запоя Ванечка Проклов не только составлял план обители, но и бесконца исследовал его территорию с помощью расщепленной ореховой лозы и Г-образной медной проволоки. За студентом толпами носились сумасшедшие и, хохоча, дружно вертели у висков пальцами. А Ваня лишь помечал что-то крестиками на своей карте, довольно почесывал нос.
— Вот он!— закричала дурным голосом, высвободившись от бой-френда, Анастасия Молочкова.
— Кто?— подскочил, будто ушибленный током директор краеведческого музея.
Запойный не винил себя за трехдневное винопивство, он лечился. Гибель в огне фолиантов стала для него тяжелым ударом. "Неизвестно чего еще отыщут в монастыре миткэмпферы, скорее всего ничего, а книги уже не вернешь",— сокрушался он. За долгие годы Геркулес Панкратьевич будто сросся с древними летописями, они сделались для него тайным смыслом жизни. И теперь этот смысл был утрачен безвозвратно.
— Поп!— голосила Настенька.
К береговому лагерю, в самом деле, приближался отец Лаврентий. Ваше преподобие был опрятен, важен, от него пахло не водкой, а хорошим одеколоном.
Осенив соратников крестным знаменем и подав им ручку (Запойный и Вакслер приложились к ней устами), настоятель церкви Вознесения воззрился на Молочкову.
— Что же из того, что поп, дочь моя?
Анастасия Валентиновна стушевалась.
— Что из того?— повторил вопрос уже причаливший к берегу Владимир Семенович.
— Я ведь это вам, батюшка,— начала нерешительно девица,— кажется, серебреный кинжал продала?
— Мне, дочь моя,— согласился иерей.
— Ну вот,— обрадовалась любимая женщина уголовника Леньки,— а вы мне все не верили.
— Обсудим этот вопрос позже.
С этими словами Ваше преподобие отвел отставного особиста в сторонку:
— В Москву вызывают, — вздохнул святой отец.
— Не беспокойтесь. Мы без вас...
— Не о том речь. Видно вопрос о передаче монастыря церкви решен окончательно. Нужно поспешать. Синод не позволит хозяйничать здесь археологам.
— Когда отправляетесь?
— Сейчас. Машину прислали.
— Подбросьте до города Кушнаря. Металлоискатель купить нужно.
— Благая затея, одобряю.
Профессионализм и мастерство, как известно, не пропьешь. Акакий Валентинович взялся за дело рьяно, умело. Под его руководством миткэмпферы заложили два раскопа. Первый между братскими кельями и храмом Владимирской Божьей матери, другой у церкви Вознесения. Археологические площадки обнесли широкими разноцветными лентами, красными флажками и категорически запретили медперсоналу пускать за ограждения психов, равно как и проникать самим.
У главного собора разбили профессорский шатер. В него Вакслер посадил Геркулеса Панкратьевича Запойного, назначил ответственным за опись и инвентаризацию найденных предметов. Остальных соратников, в том числе и майора Пилюгина, ученый заставил под палящим солнцем снимать верхний культурный слой монастырской земли.
Владимир Семенович не роптал. Ему было даже интересно. И его старания не остались не вознагражденными. Впервые же минуты он откопал ржавую дверную петлю, явно ручной ковки, глиняный черепок и большую черную монету.
— Екатерининский пятак,— сразу определил профессор.— Пустяк, конечно, но для начала неплохо.
Майор Пилюгин передавал монету для регистрации Запойному с явным недоверием.
— Смотри, не сопри,— фыркнул он на бедного директора краеведческого музея.
Хранитель истории недовольно скривил губы, откинул на затылок редкий чуб, вполне грубо посоветовал:
— Идите лучше, работайте.
Неизвестно чем бы закончилась для Геркулеса Панкратьевича эта хамская тирада, но тут в бивуак ввалился жутко довольный Ленька Кушнарь с длиной, исписанной по-иностранному коробкой.
— Последний металлоискатель урвал,— стряхнул он со лба пот,— все агрегаты население скупило, сокровища ищут.
Вслед за Ленькой, какие-то хмурые личности внесли в шатер еще четыре объемные коробки. Бывший учитель сунул мужикам, не считая, мятые купюры и они молча удалились.
В коробках оказались — тушенка, сухая колбаса, макароны, спички, словом все, что обычно продается в провинциальных продуктовых магазинах постсоветского периода. Кроме того, два керосиновых фонаря "Летучая мышь", фотоаппарат "Палароид" и десять спортивных костюмов "Адидас".
Ленька проворно отщелкал все физиономии миткэмпферов, аккуратно их вырезал, наклеил на купленные бланки нагрудных удостоверений, заставил вписать Запойного в них фамилии и должности.
С последними вышла заминка. Пилюгин, как и профессор Вакслер, претендовал на "главного археолога", но все же, после долгих препирательств, смирился с должностью "главного продюсера". Остальные, кроме Геркулеса Панкратьевича, который уже был при должности, удовольствовались "младшими научными сотрудниками".
— Про попа забыли,— вспомнил ответственный секретарь экспедиции.
— Dumm Kerl,— Пилюгин вложил в это нелестное определение всю свою обиду на директора музея.— По-вашему, святой отец станет копать ямы возле собственной церкви? В рясе и с крестом, под изумленные взгляды прихожан!
Не сообразив, что ответить, Запойный начал примерять выданный ему спортивный костюм.
Вскоре соратники — в хорошо сшитых, явно недешевых, "Адидасах" и с приколотыми на карманы солидными удостоверениями, стали походить на импортных футболистов из какого-нибудь английского "Челси". Перемену в миткэмпферах заметили и врачи. Теперь они смотрели на археологов уважительно, без доли сарказма, зародившегося в их сердцах во время трехдневного загула соратников.
Весь день Ленька Кушнарь бродил по монастырю со своим низкочастотным металлоискателем, как Савелий Крамаров в "Трембите"— с такой же глупой и довольной физиономией. Однако ему попадались одни консервные банки. Учитель не унывал и высокомерно поглядывал на студента Проклова, который не выпускал из рук расщепленную ореховую лозу, изредка сменяя ее на медную рамку.
— Пользуешься антинаучными методами,— подначивал Ваньку Кушнарь, — и куда только твой профессор смотрит! На его месте, я бы сразу вкатил тебе "пару" за практику и немедленно выгнал из института.
Но студент не поддавался на провокации, а продолжал задумчиво бродить с палочкой между монастырских построек.
Вечером к археологам подтянулся доктор — клептоман Подлокотников. Он сразу же положил глаз на найденный Пилюгиным пятак и сообщил неприятную новость:
— Звонили тверские археологи, тоже просятся на раскопки.
Профессор Вакслер вспылил:
— Почему просятся у вас, а не у меня? Неслыханная наглость!
Пожав плечами, Арнольд Данилович собрался взять медную монету в руки, но главный археолог экспедиции Вакслер вовремя убрал коробку с находками под стол.
— Еще раз позвонят, скажите Тверякам, что у вас началась эпидемия.
— Тверитянам,— поправил ученого Брусловский.
Вакслер отмахнулся:
— Не все ли равно.
— Какая же у нас может быть эпидемия?— удивился Арнольд Данилович.
— Дизентерии, чумы, желтой тропической лихорадки, бубонной оспы, не знаю чего,— не на шутку разошелся профессор.— Скажите, что клиника закрыта на карантин и мы, москвичи, тоже на постельном режиме.
— Надолго?
— Пока не найдем...
Миткэмпферы втянули в головы плечи — как бы ни сболтнул ученый лишнего при главвраче, бери его тогда тоже, клептомана, в свою компанию. И так уже к поискам заряйки подключена целая рота.
— Пока не найдем... чего-нибудь стоящего. Конкуренция, понимаете ли.
— Понимаю,— кивнул Подлокотников.— Но тогда без обиняков заявляю, что и мои интересы должны быть вами учтены.
— Конечно, доктор,— дружески обнял за плечи Арнольда Даниловича майор.— Можете в нас не сомневаться. Подвал, простите, бывшую усыпальницу в храме Владимирской богоматери освободили?
— Завтра утром столовая оттуда переезжает.
Особист крепко пожал доктору руку:
— Люблю по-военному четкие ответы. Монетку екатерининскую хотите?
— Хочу,— прозвучал незамедлительный ответ.
Профессор дернулся всем телом. Со свойственной всем археологам профессиональной скупостью, он не желал расставаться ни с одной найденной мелочью, но вовремя понял, что эта жертва вынужденная и одобрительно кивнул.
Зажав в потной руке пятак, Подлокотников с поклоном удалился.
— Жлобина,— процедил ему вслед Ленька.
Все миткэмпферы с ним согласились.
В шатер просунулась взлохмаченная голова студента Проклова.
— Кажется, есть!
— Что?— спросили соратники хором.
Ванечка отдышался, попил водички.
— Возле реки.
— Вы нашли клад?— снял диоптрические линзы Пилюгин.
— Нет,— не замечая подтрунивания, ответил студент.— При обнаружении клада, лоза отклоняется иначе.
— Так что же, verflucht noch eins?!
— На берегу, там под кручей, кажется, есть какая-то пустота. И лоза, и рамка на нее указывают.
Профессор Вакслер подпер кулаком подбородок.
— Я не доверяю этим старинным приспособлениям. Однако насколько знаю, рамка может вращаться и над подземными водами.
— Совершенно верно,— согласился Ванечка.— Но тогда на дне реки должны быть ключи, а их нет.
— Вполне возможно, они пробиваются не у берега, а на середине Пудицы,— вставил умное слово Геркулес Панкратьевич.
— Биолокация показывает, что подземное пространство уходит к монастырю. Это точно подземный ход, а не ручей! Разве стали бы древние зодчие возводить крепость-обитель на плавающем грунте?
— Убедительно,— похвалил своего ученика Акакий Валентинович. — Впрочем, с тех пор столько воды утекло! Подземная механика могла измениться.
— Давайте миноискателем проверим,— засуетился учитель литературы.
Отчего— то Ленька сегодня ужасно раздражал профессора. Скорее всего, из-за купленного металлоискателя. Вакслер привык полагаться только на свои руки и интуицию.
— Вашим прибором удобно лишь пивные пробки искать,— съязвил ученый.
Тут уж не удержался и Кушнарь:
— Попрошу мой прибор не трогать! И вообще, какой прибор вы имели в виду?
