В час по полудни битый из-за самоуверенных англичан и желающий смыть это пятно со своего реноме французский флот в Чёрном море во всей свой красе и мощи — 4 линейных корабля, 4 корвета, 6 шлюпов, 7 бомбардирских кечей, 7 больших и 10 малых канонерских лодок, транспорты. Заполнил собой акваторию ... Евпатории. И ещё были какие-то корабли похожие на ... утюги. Три таких корабля.
Адмирал Брюа решил отрепетировать большое сражение малым. Евпатория для этого была идеальным вариантом. Рядом, не крепость. Русские наверняка там сделали береговые укрепления и батареи, но, точно не полноценные. Минами засыпать воды у Евпатории вряд ли будут она для них в качестве порта роли сейчас не играет. И всё же то место где должны были встать корабли на позицию, прошли пароходы с чем-то вроде рыбацкой сети из канатов и тросов. По ним русский берег открыл огонь, тем самым их батареи первыми начали бой и одновременно обнаружили себя. Добились нескольких попаданий. Пароходы шли на малом ходу и были хорошей целью, но и сами начали отвечать берегу. Ещё не закончили чистку пароходы с сетью, а вице-адмирал Брюа уже дал приказ и с его флагмана 'Монтебелло' сигналами его передали и вот 'утюги' густо задымили не быстро и тяжело пошли на свои позиции, впереди них шли большие канонерские лодки. На Евпатории решил Брюа испытать новинку, чудо военно-морской мысли Франции, которое смогла создать её военная-морская мысль и промышленность. Это был её козырь в войне с русскими и военно-морском соперничестве с британцами, которое никто не отменял. Тем более паровой двигатель давал французам неплохой шанс для этого. И они уже перед войной с Россией и во время неё начали наступать на хвост Роял Нави по количеству винтовых линейных кораблей, больших фрегатов. Один 'Наполеон' чего стоил, самый быстрый винтовой линейный корабль в мире! Французский! И вот теперь они — плавучие батареи 'Лавэ', 'Тоннант' и 'Девастасьон' ... броненосные. Эти некрасивые, неуклюжие корабли были заложены во Франции в конце лета 1854 года, вот они уже на Чёрное море. При водоизмещении в 1575 тонн каждая батарея несла по шестнадцать 50-фунтовых пушек, её борт до самого верха прикрывался 102-мм плитами кованого железа на 200-мм деревянной подкладке. Поверх деревянного настила палубы имелась 15-мм железная защита. 225-сильные машины, явно слабые для таких кораблей давали скорость не более 4 узлов, поэтому по морю их приходилось тянуть на буксире. Но, их неуязвимость от бомб и ядер даже могучих 68-ми фунтовых орудий перекрывала этот недостаток. То есть эти три батареи могли топить линейные корабли Роял Нави вполне безболезненно для себя. И когда это поняли британские моряки, сначала позволявшие себе ухмыляться, глядя на этих уродцев, смеяться над их глупой самоуверенностью стали уже французские моряки. Хотя и сами считали, бронеутюги как кто из них метко назвал батареи, на фоне стройности и красоты корпусов и мачт кораблей, уродами. В семье не без урода, но, зато боевые качества их были непревзойдёнными в мире.
Вот эти порождения компрачикосов военного флота Франции встали недалеко от остова 'Генриха Четвертого' почти в линию и от берега в трёх кабельтовых, между ними встали парами канонерские лодки, так же две перед головным и две за концевым. Махины линейных кораблей возвышались на рейде Евпатории мористее параллельно этой линии, рядом с ними встали корветы шлюпы, прочие военные корабли, транспорты расположились ещё дальше. Русские береговые батареи начали вести огонь по плавучим батареям и явно небольшим калибром. Отвечать первым начал 'Лавэ', затем и остальные батареи, канлодки пока молчали. Точнее они не успели начать, так как после четвертого залпа, русские батареи замолчали. Французы восприняли это как должное. Ядра и бомбы отскакивали от французских бронированных бортов реально как горох от стенки. Моряки только слышали удары об броню, которая их надежно защищала от возможной гибели или ранений. Это была уверенная победа флота над берегом.
Секрет быстрого успеха был не только в броне. Когда французы начали часто попадать по батареям, их расчёты по сигналу, дав напоследок по выстрелу из каждого орудия, взяв ноги в руки покинули батареи. Безмерно хваля за эту отличную мысль своё начальство. Канониры точно видели, как даже ядра 18-ти фунтовых пушек, бившие усиленным зарядом не пробивали борта этих некрасивых французских кораблей. О чём командиры батарей сообщили им прям перед боем. Так зачем оставлять на героическую, но, бессмысленную гибель артиллеристов? А пушки было не особо и жалко, ведь это были пушки из турецких трофеев взятых в сражении за Евпаторию. И только четыре были русские осадные 18-ти фунтовые. Сами батареи строили пленные турки. Так, что и их было не жаль. А вот самим турками и изменникам крымцам от французов досталось. После успешного дебюта 'подавления' русских береговых батарей французы, подключив канонерские лодки и калибр линейных кораблей прошлись обстрелом по Евпатории, заодно и перетопив на рейде всё, что там было. Двадцать минут огня от бывших союзников обошлось турецким пленным и крымцам изменникам в сто тридцать восемь погибших и сто пять раненых. Оставленные в Евпатории пленные её восстанавливали после сражения. Но, начали это делать сначала с наиболее удаленных районов от моря. Пленных разместили в домах по ближе к морю, чтоб сбежать было труднее. А самых буйных отправляли ночевать или в карцер на трофейные турецкие кочермы. И вот теперь они уцелевшие от русской пули, штыка, бомбы, в ответ на французские бомбы несущие им погибель посылали в ответ самые страшные проклятия своим бывшим заступникам и союзникам.
После того как довольный успехом французский флот ушёл от горящей и дымящийся Евпатории от него в сторону Севастополя быстрым ходом пошёл пароход. Адмирал Брюа был опытен в военной службе, поэтому знал цену ... правильно составленному и вовремя отправленному докладу, сообщению. Вот именно такой рапорт об успешном проведённом бое и был отправлен морскому министру Гамелену в Париж через Камьеш. И конечно от министра об этом узнает император, затем и вся Франция, Европа и гордо-чванливые лорды британского Адмиралтейства. О победе французского флота ... первой его победе. Почти одновременно с французским судном из Евпатории кратчайшим путём с запасными лошадям так же помчались гонцы в Симферополь с докладом о прошедшем бое, потерях, составе сил противника и куда он пошёл дальше. И уже через несколько часов Россия и Европа начали узнавать, как французский флот безжалостно в Евпатории расстрелял своих бывших союзников. В ряде европейских газет в нейтральных странах написали даже так, что мол подаваемые как жестокие русские, которые гонят всех в Сибирь зимой снег убирать, пленных турков не перебили, а правильные французы пришли и их перетопили и разорвали бомбами. Зная от том, что пленные турки есть в Евпатории. Стамбул после таких вестей встал на уши, там говорили, что французы это сделали специально, в отместку за своих перебитых во время падения Евпатории. Позже появились рассказы свидетелей и фотографии убитых французами пленных турок. Поэтому с подачей новостей о победе французского флота в Европе из-за истории турками вышло очень некомильфо. А уж потом из-за новых новостей всем стало не до попавших под удар турков, хотя осадочек остался ... и прежде всего в Стамбуле.
Иван Константинович Айвазовский хотя и предпочитал работать в мастерской, поскольку он обладал феноменальной памятью и своей задачей 'на натуре' считал впитывать происходящее. Ощущать и запоминать, для того чтобы, вернувшись в мастерскую, выплеснуть эти ощущения на холст — вот зачем нужна натура. Но, сегодня он был на полноценном пленэре. А ещё он был в мундире. В морском мундире. В сентябре 1844 года Айвазовский становится живописцем Главного морского штаба России с правом ношения морского мундира. Вот в марте он его был вынужден одеть ... его призвали на военную службу. От этого он был далеко не восторге, был даже возмущён. Его, которого приходил в Феодосию поздравлять Черноморский флот отправляют служить. Хотел он, будучи в чувствах, писать Нахимову, в Академию и даже великому князю Константину. Но, вспомнил, что именно за его подписью и пришло уведомление о призыве его на службу. Тоже своего рода проявление уважения. И отрезание путей для отказа от службы под каким-либо предлогом, если это он сделает, то это наверно ему точно не простят. Что ж закончились его спокойные дни в любимой Феодосии. Слабым утешением могли быть сведения, что и Боголюбова возвращают из Европы на Балтику. И о том, что многих художников в том числе и 'академиков' также призвали в ряды военных, статских своими талантами и умениями видеть и рисовать, служить в армии, на флоте, стройках, заводах.
Дали Ивану Константиновичу в подчинение негодных к полноценной службе матросов, но, не старых, не калек, двуконную повозку и отправили заниматься тем, что он умел делать лучше всего в своей жизни, то есть ... рисовать. Рисовал в Керчи укрепления, батареи, Керченский пролив, схемы всего этого и многое другое. Его уникальный глазомер, зрительная память изрядно помогли в создании системы обороны Керчи на суше и море. Работал он и по своему профилю. Здесь он имел возможность видеть сам морской бой, в живую. Это было более, чем красиво. Поэтому и картины получились такие, что даже казалось, глядя на них слышны звуки боя, канонада, гул от подрыва мин. Уже в июне можно было увидеть его несколько работ о морском сражении в Керченском проливе. Больше десяти дней на работу гению Айвазовского не нужно было.
Встречался он там и с императором, имел возможность говорить с ним, сначала как с генералом Строговым, после сражения уже, как и с императором. Если бой в проливе он видел своими глазами, то поле битвы на суше он видел уже после неё. Здесь он увидел, почувствовал ... смерть. Его поразила как человека и художника сила разрушения, возможность гибели тысячи людей и не от сил стихии, которую он так искусно мог показать и дать почувствовать другим в своих картинах. А от рук самого человека, возможности которого в разрушении и гибели могли сравниться с самым сильным ураганом в природе.
-Как вам, Иван Константинович, картина человеческой стихии? -спросил его император, когда его подвели к нему и представили.
-Я прекрасно знаю, кто такой Айвазовский, — сказал он в ответ слегка улыбаясь при этом.
— Знаю, кем он был для русской маринистки и кем станет среди художников России. Особенно теперь после увиденного, пережитого, сделанного. Война, она такая, в каждом оставляет свой след, в художнике тем более.
— Так как вам, господин Айвазовский, рукотворный ... Девятый вал? Море скрывает, забирает погибших от его же рук к себе. Человек же гордится своей силой, направленной на разрушение и гибель. Выставляет её на обозрение, на радость одним и устрашение, сдерживание других.
— Да, Ваше Величество, это поражает и впечатляет не меньше, чем бушующее море, — растеряно сказал в ответ Айвазовский. Было ясно видно, что поле сражения, увиденное им собственными глазами явно его, очень сильно впечатлило.
— Вы хоть и маринист, но, всё же попробуйте увиденное воплотить на холсте как участник и свидетель событий. Так же как вы умеете увидеть и показать другим людям море, его красоту, силу.
— Я буду пробовать это сделать, Ваше Величество, пусть и баталистика это не совсем моё, — ответил художник, вновь слегка отрешённо.
-Как не ваше, Иван Константинович !? -посмотрел на него император.
— А ваши Чесма, Наварин, Синоп? Теперь уверен будет Керчь, на море и суше. Может её и вами любимая Феодосия добавиться. Война — это как не прискорбно, сильный источник вдохновения. Тем более увиденная собственными глазами, умом, душой. Вас ждёт много работы, господин Айвазовский.
После Керчи была поездка в Севастополь, вновь встречи со знакомыми, моряками, увы, многих из них уже не было в живых. Но, Севастополь и его защитники были на месте. Которые опять его встречали с радостью и даже восторженно. Поскольку теперь он к ним приехал не просто с визитом, а по службе, теперь они стали ... соратниками, радеющими за одно дело. И Айвазовский увидел их после успехов в самом Севастополе и побед у Керчи другими чем в последний раз. Не было той безысходной решимости биться, стоять до конца, в силу того, что так надо. В глазах, словах людей была та же решимость стоять до конца, но, с надеждой на лучший исход этого великого противостояния человеческих стихий. В Севастополе вновь его взгляд и память художника немало поработали во благо укрепления обороны города и на погибель врагам. Ведь он видел многое из того, что не увидели другие. Выводили его поработать на передовую линию в затишье и закованным в защитный комплект, работал он с наблюдательных вышек, запечатлевая панораму оборону Севастополя с обеих сторон. Почти каждый день он встречал и своих так сказать конкурентов, дагеротипщиков или как их чаще здесь называли, фотографов. Они на тележках, носилках, на себе таскали свои громоздкие аппараты и делали снимки. Города, бухты, укреплений и защитников Севастополя. В строю, в быту, на отдыхе и даже бою. После Севастополя Айвазовский вернулся в Феодосию, но, отнюдь не отдыхать, работать и не только в своей мастерской. Снова, как и в Керчи рисовальщиком, Феодосия готовилась встречать возможный приход флота противника. Не зря наверно говорил император на встречи ему про Феодосию. После Свеаборга почти все в его окружении, а теперь в нём было много военных, заговорили об ответном ударе союзного флота и даже высадке десанта в Феодосии и её окрестностях. От неё до дорог в Севастополь из Керчи, Арабата меньше восемнадцати вёрст. В связи с этим город ещё больше наполнился офицерами, солдатами, бородачами-ополченцами, из горожан формировали пожарные дружины, ряд зданий отдали под госпитали. Некогда тихий город оскалился клыками орудий береговых батарей, ощетинился штыками пехоты на укреплениях. Днём и ночью по проложенной от основной Крымской конной железной дороге и уже настоящей чугунки, шли толи составы, толи ещё обозы, таскали их в основном ... верблюды. Так же, как и по шоссе. Таким образом Феодосия окончательно перестала быть уютным, тихим, приморским провинциальным городом, каким его помнил художник до отъезда. Война вступила и здесь полновластно в свои права.
Реальная близость Керчи с выросшим в разы её чугуноплавильным заводом и портом, связь через него по Азовскому морю, Дону, железной дороги Волга -Дон с Большой Россией, Луганским заводом, наличие в Крыму сети конных дорог, шоссе и не терпящий оговорок приказ командующего князя Барятинского позволило превратить Феодосию, если не в город-крепость, то точно не в легкую добычу для флота союзников. Если вообще она теперь после всех приложенных усилий станет им по зубам. Город, дороги и важные направления прикрывали два полнокровных четырёхбатальонных пехотных полка со штатным составом полевой артиллерии, усиленной батареями полупудовыми единорогами, осадными 18-ми фунтовками, отдельный штурмовой батальон, их подкрепляли четыре дружины ополченцев, по численности тот же полк. Уровень их подготовки был не высок, но, держать оборону в укреплениях во многом построенными их же руками они были способны. Конница была представлена двумя полками донских казаков и двумя драгун с конной артиллерией. Внушительные силы, опыт Керчи сказывался. Но, главной силой обороны Феодосии была артиллерия. Самый малый калибр на береговых батареях был в 18-ть фунтов и то это были 'заманушки', а так 24-ти фунтовые орудия, но, количество 36-ти на батареях было больше и пудовые единороги. Самый большой в 68-м, бомбических орудий, хотя нет, снаряды 2-х пудовых корабельных мортир были тяжелее. В сумме набиралось более пяти дюжин орудий, которые способны нанести более чем ощутимый урон даже многопушечным и толстобортным линейным кораблям противника. С каких щедрот такое богатство для обороны небольшого приморского города? Ларчик просто открывался. Восемнадцать вёрст до важнейшей артерии снабжения для несгибаемого Севастополя. Дать её перебить было никак невозможно. Поэтому именно Севастополь и дал Феодосии тяжелые корабельные орудия, способные намять и пробить борта британских и французских линейных кораблей, если они вознамерятся потягаться с берегом, рассчитывая, что здесь не будет серьёзных береговых батарей. Феодосия всеми доступными средствами готовилась их за это проучить. Тем более, что в неё были для этого направлены артиллеристы из Севастополя, Керчи и в середине сентября прибыли из Свеаборга артиллеристы, победители англичан. В связи с этим вдобавок к батареям появились новые командо-наблюдательные пункты, просто наблюдательные пункты и вышки, артиллерийский штаб береговой обороны, другие организационные и технические новинки под названием СУАО. В том числе и электрический телеграф, таким образом в Феодосию пришёл с войной технический прогресс. Тем более, что ветку от железнодорожной линии Керчь — Симферополь — Севастополь, точно сделают ещё наверно во время войны. Если до Свеаборга в Феодосии провели всего два раза учебные стрельбы, то после него береговые батареи стреляли по выставленным и даже движущимся судам— мишеням раз в неделю.
