Сладко-острый наркотик возвращенного из небытия страдания. Изумительные отзвуки затихшей мелодии. Себастьян подчинялся желаниям инквизитора, искал в нем утраченного безумия. Сегодня можно забыть о хладности разума и поддаться искушению. Один раз. Чтобы потом сам Паоло решил, захочет ли при новой встрече дать знать... выразить чувство.
Мужчина вскрикнул от нового укуса, который огнем обжег кожу на животе. Впился пальцами в плечи истязающих губ.
Крик... голос его дорогого пленника все также сладок, когда он не может больше сдерживаться. Паоло оторвался от аббата, подтянулся на руках, навис над ним, заглядывая в лицо.
— Антуан, — вкрадчивый шепот. — Ты не в инквизиции, ты можешь попросить меня остановиться, быть осторожнее, — легкий поцелуй в уголок губ, смешанный с дьявольской усмешкой.
— Я больше не Антуан, — шепнул в ответ аббат. — И я не хочу, чтобы ты останавливался. Но если ты сам готов остановиться... — черные глаза блеснули из-под приопущенных век, — то я готов... больше не соблазнять, — провести по изгибу спины и сжать ягодицы, — моего инквизитора.
— Как всегда-а, — протянул Паоло, изгибаясь и притираясь всем телом по распростертому под ним аббату. — Слова расходятся с делом, — он отстранился, выплетаясь из ласковых рук, поймал запястья, завел их за голову Себастьяну, укладывая его ладони на спинку кровати, — Держись.
Инквизитор облизывался, словно кошка, пока подхватывал ноги любовника под колени, поднимал и разводил широко, наваливаясь весом на бедра — до хруста в суставах, до болезненного натяжения связок. Его напряженный член уже терся между ягодиц, дразня и обещая.
А на него смотрели глаза, полные языческого огня. Это сам Вакх пришел в Валасскую обитель. Черноволосый и кудрявый, одуряющий ароматами свободы. Там, на берегах их, шумят всегда праздники, льется рекой вино. Там нет преград в любви и страстях.
— Я всего лишь грешник для Церкви, но я свободнее тебя, милый, — навстречу двинулись бедра, приглашая, желая, уводя в мистическую тьму.
Инквизитор тонул в этих черных огненных безднах и забывал о том, кто он и где он. Паоло с радостью поддался этому дивному искушению, направил возбужденную плоть в горячее зовущее тело. Рванулся навстречу, входя до конца и замирая, откинув голову, пальцы вновь впились в широко разведенные колени, толкая их еще сильнее в стороны. Дрожь прошла по спине, он дернулся, медленно отодвигаясь и вновь словно ныряя в омут одним сумасшедшим рывком.
Ему подчинялась дремавшая стихия, вдруг ставшая вихрем, напоенным чарующими ароматами жаркого лета. Любовный жар старого красного вина не сравнился бы с той любовью, что испытывал Себастьян к своему прежнему мучителю. Он отдал за эту встречу половину жизни, но так и не сумел забыть... не сумел оттолкнуть от себя нежность, пропитанную кровью... Здесь кровь становилась сладким маревом боли, вынесенным в последующую отчужденность. Инквизитор? Палач? Всего лишь слабость, но такая, что в ней не жаль сгореть без остатка.
Танец двух тел в дикой пляске страсти. И снова Паоло то плавится в нежности, двигаясь медленно, склоняясь к аббату, срывая поцелуи, то срывается в дикий яростный ритм, мучая своего любовника и сам сгорая в этом обжигающем безумии.
Себастьян искал... нашел... Обретая минуты, терял их безвозвратно... Ловил каждый вздох, каждое движение, вбирал всем телом память о странной любви... Не важно любят ли тебя, когда ты любишь сам — с такой отчаянной и глубокой печалью.
— Мой милый, — юноша, ставший мужчиной, в висках которого пробивается седина, его бессмертная душа потянулась к Паоло, чтобы поцеловать и познать вновь. — Ты мой...
Страсть отгорела, напоследок полыхнув яркой вспышкой, оставляющей после себя светлую горечь, и сменилась утомленной нежностью. Паоло лежал с закрытыми глазами рядом, целуя вслепую соленую от пота кожу любовника, и темные ресницы трепетали, не смея подняться и разрушить последние мгновения волшебства.
— Это все невозможно... — прошептал инквизитор. — Зачем мы живем вот так?.. — он прерывисто вздохнул.
— Просто так получилось. Послушай, — Себастьян вдруг повернулся на бок. — Я обещаю тебе, что расставание ненадолго. Поверь мне. Я буду тебя ждать. Ты сразу все поймешь... Я... люблю тебя!
Паоло открыл глаза, и они долго скользили по лицу Себастьяна, словно пытались навсегда запечатлеть каждую черточку, не надеясь увидеть снова. Он протянул руку и медленно, с трепетной нежностью провел по спутанным темным кудрям, потом по щеке, задевая припухшие от поцелуев губы.
29
Святейшей инквизиции сегодня с утра было не видно и не слышно — поди, разбери, то ли узнали уже все, что хотели, то ли выбирают время, чтобы нагрянуть. К вечеру Этьен уже извелся — работа валилась из рук, книги не шли на ум чуть ли не первый раз в жизни, а к алкоголю библиотекарь решил не прибегать — мало ли кто заглянет. К привычной уже тревоге за судьбу книг, монастыря в целом и, чего греха таить, за собственную шкуру, добавились беспокойные мысли. В них хватало место и Николаю, и ночному визиту Ксавье, и завтрашней встрече с Лисом, и одолевавшему библиотекаря последнее время странному недугу, который он с упорством, достойным лучшего применения, относил на счет усталости последних дней и вероятных последствий злосчастного снадобья.
По идее, стоило заглянуть к падре Себастьяну — выяснить, как продвигается проверка... заодно и повод выяснить, что там с Николаем. И, наверное, надо рассказать про Ксавье...
Запутанные каменные коридоры, знакомая наизусть дверь... и очень не вовремя накатившая нерешительность. Что за ерунда, с чего бы ему нервничать перед разговором с Себастьяном? Этьен провел ладонью по лицу, будто стирая невидимую паутинку, сделал глубокий вдох и постучал.
Мужчина открыл нескоро. Вид его был растрепанный и очень странный. Из рукавов рясы виднелась дорогая ткань рубахи с узором, волосы и вовсе растрепались волнами по плечам. Себастьян спешил... явно спешил...
— Что-то случилось, брат Этьен? — мужчина впустил того к себе, чуть приоткрыв дверь. И сразу закрыл, прислонившись к той спиной. Долгим взглядом изучал гостя, а потом кивнул на стул. — Хорошо, что пришел. Еще не поздно... У тебя есть шанс спастись.
— Спастись? — библиотекарь медленно опустился на стул, ощущая, как внутренности завязываются морским узлом. По виду аббата было понятно: произошло что-то серьезное. — Что случилось, падре?
— Я оставил тебе наследство, Этьен. Достаточно, чтобы ты смог начать новое дело, когда стихнет шум, — сообщил Себастьян. — Сегодня ночью в монастыре будет армия короля Фернандо. Здесь всех убьют. Мне пришлось вас обманывать ради вашего блага. Вам с Николаем сегодня же надо уезжать. Сейчас. Сию минуту. Вот, — он полез в шкаф и передал Этьену бумаги. — По этой бумаге ты получишь деньги в Улазье. — Собирайся. Бери лучших лошадей... Ты меня понял?
— Нет, не понял, — в голосе молодого человека появились нотки обычно несвойственного ему упрямства. — А как же все остальные? Вы, Кристиан... Микаэль, Сей, Гиральд, Луис... Прочие монахи?
— Кристиан давно получил свою долю, мой мальчик, — покачал головой аббат. — Микаэль — он ученик королевского лекаря. Его примут при дворе. Сей поедет со мной. А Гиральд... Он... Послушай, — мужчина тяжело выдохнул. — Ты долго скитался с бродячими артистами. Ты пришел к Богу. Но теперь Бог от тебя отвернулся. Король не оставит камня на камне. Мы все не уйдем. Нас переловят, как баранов, и перебьют. Невозможно спасти всех, Этьен. Надо спасать самое главное — жизнь. А пока вы с Николаем устроитесь на новом месте,— не следует говорить, зачем на самом деле. Не время — достаточно будет человеку получить весть, чтобы запустить колесо.
— Мы так часто отворачивались от Бога... неудивительно, что Он от нас отвернулся, — хмыкнул Этьен. Падре прав, конечно — невозможно спасти всех, а неписаное правило устава Валасской обители "Каждый сам за себя" библиотекарь прочно усвоил одновременно с "Не доверяй никому". Им с Николаем еще крупно повезло, могли бы оказаться в числе прочих... тех прочих, о которых Этьен сейчас старался не думать. Сделать для них он все равно ничего не успеет, да и не сумеет. Вспомнился вчерашний разговор с Гиральдом насчет путей отступления... ну вот, даже самому не пришлось об этом заботиться, все уже обдумали и решили за него. Как всегда.
— А что собираетесь делать вы? — библиотекарь поднял взгляд на аббата.
— Уходить, мой мальчик. До этих берегов скоро дойдет несвобода. Власть укрепляется, и нам уже не протянуть на остатках войны. Наша участь — искать другие пастбища и жить иначе. Потому и хочу я, чтобы вы забыли и про монашество, и про Валасский монастырь. Как можно быстрее... — Себастьян пересек комнату, поднял Этьена на ноги, обнял за плечи и прижал к себе:
— Ты всегда был мне, как сын, — сказал с нежностью. — Ты смелый, принципиальный... Твой ум — он заслуживает многого. Я надеюсь, что мои уроки и твоя деятельность позволят тебе стать больше чем просто разбойником. А теперь ты должен спешить... — новое молчание. — Ты любишь Николая?
— Смелый... да ладно вам, падре, — Этьен уткнулся в плечо мужчины. Раньше он бы ни за что не позволил себе подобной фамильярности, но сейчас-то можно... От неожиданной нежности, от кольца горячих сильных рук по телу медленно разливалось тепло, непривычное, но такое приятное. Самой естественной в мире вещью было обнять Себастьяна в ответ, что Этьен и сделал. Думать не хотелось ни о чем, и меньше всего — о времени, которого, по словам аббата, было так мало.
— Николая? — вопрос поставил Этьена в тупик. Вот уж о чем ему не приходило в голову задумываться! — Он мой самый близкий друг... был. У меня от него никогда секретов не было, и он единственный, к кому я спиной не опасался поворачиваться — знал, что не ударит и что прикроет... думал, что знал. Люблю, наверное... даже сейчас... не знаю... — Этьен поднял лицо и внимательно посмотрел на аббата. — Или вы о другом?
— О другом... Николай — он... любит тебя... слишком сильно любит, Этьен. Он столько ошибок в жизни натворил и еще сделает. Если ты его не направишь. Его деньги, половину суммы, я на тебя отписал. Иначе прогуляет зазря, — аббат погладил библиотекаря по голове. — Ты для него надежда. Счастье. Возможность... — горячие губы коснулись лба. — Я тебе одежду приготовил. Светскую. Наша ряса станет завтра символом опасности. Простая купеческая тебе пойдет. В нее же одень и Николая. Я к нему заходил. Спите еще, но, думаю, скоро в себя придет.
— А что с ним? — библиотекарь не видел Николая с того памятного разговора и был уверен, что бывший друг его избегает... выходит, нет?
— Всего лишь воздействие зелья. Оно вызвало долгий сон. И Николай еще дня три проспит. — Себастьян тяжело вздохнул. — На тебя надежда. Ты сможешь его вывезти незаметно. Будь умницей. Послушай меня, укроти свой нрав и просто сделай, как надо. А с Николаем вы ведь объяснитесь и помиритесь. Обязательно.
-Какого зелья? — в глазах Этьена отразился ужас, он дернулся из рук Себастьяна. — Вы что... после того, как я ушел, вы с Кристианом напоили его этой дрянью?! Зачем? Одной "проверки" было недостаточно?
— Николай решил отравиться. Этьен, неужели ты подумал... — брови аббата сошлись к переносице. — Что за недоверие? Ты... — понимание и внезапное удивление. — Ты в него влюблен?
— Влюблен? Падре, да что за ерунда вам в голову лезет? Я же сказал, он мой друг. Самый близкий. Может быть, единственный... — Этьен решил не добавлять "бывший", да и вообще за последние два дня он уже порядком устал обижаться на Николая. — Травиться? Вот дурной... — молодой человек замер, распахнув глаза во всю ширь, и очень тихо спросил:
— Это... из-за меня?
Аббат повернулся полубоком и отправился к окну, чтобы долго смотреть на сумерки и вдыхать сладкий запах весны. Когда-то он тоже был молодым. Когда-то не замечал восторженных взглядов. Николай любил Этьена так сильно, что прятал свои чувства, что заставлял переступать через гордость. Он и сам... сам никогда не позволит показать библиотекарю истинного отношения, той платонической страсти и влюбленности.
— Не знаю, хочешь ли ты это узнать, Этьен. Я не имею права такое говорить. Спроси у Николая, когда вывезешь его за пределы Валассии. Он тебе будет благодарен. Этим ты спасешь его жизнь.
— Как скажете, падре — библиотекарь опустил голову — волосы на несколько мгновений скрыли лицо — затем вновь упрямо вздернул подбородок.
— Что я должен делать сейчас? Переодеться? Переодеть Николая? Или это можно сделать в дороге? И как я его до телеги дотащу? Он же большой и тяжелый...
— Мальчик мой, — теплота в голосе, и вот аббат вновь обнимает Этьена и притягивает к себе. — Ты такой сильный! У тебя все получится... Поверь, ты только в начале пути. Все впереди... Еще есть места, где нет проклятия огня. И ты... Впрочем, о чем я говорю... Тебе пора. Я попрошу стражу донести Николая до телеги. А потом... Так тяжело прощаться! Так тяжело, что я тебя не увижу больше...
Этьен привычно дернулся, отстраняясь... а затем так же порывисто обвил мужчину руками и прижался к нему. Насколько это правильно и уместно, ему было как-то уже наплевать. Ему предстояло долгое и трудное путешествие, у Себастьяна были какие-то свои загадочные планы, которые он так и не приоткрыл... да и ни к чему: если брата библиотекаря перехватит инквизиция, развязать ему язык особого труда не составит. Этьен уважал Себастьяна как строгого наставника, восхищался его умом и силой, его целями, категорически не одобрял его методы, иногда боялся, никогда не доверял... и только сейчас понял, насколько глубоко к нему привязан. Сегодня они виделись в последний раз... и слова, которые в любой другой день стали бы ободрением, сейчас причиняли только боль.
— Мальчик мой, — мужчина еще крепче прижал библиотекаря и зарылся носом в его волосах. — все будет хорошо. Я тебе обещаю. Вы успеете. Я думаю, что успеете. Только береги себя... Эти годы были самыми веселыми, самыми правильными в моей жизни. И ты правда мне стал настоящим сыном. Иди же, пора... — еще одно одобрительное похлопывание по плечу и тоска в сердце.
— Да, падре, — Этьен с чуть слышным вздохом разомкнул объятья. Глаза жгло, как будто туда перца насыпали. "Сейчас разревусь как девчонка, вот будет весело..."
— Мне нужно вернуться к себе, взять кое-какие вещи... потом идти сразу на конюшни? Или вернуться сюда?
— Думаю, ты должен собрать вещи. Я пришлю к тебе стражников, чтобы вы смогли забрать Николая из кельи. Теперь иди... Попрощаемся теперь. Я еще многое должен сделать. — сердце дрогнуло под пристальным взглядом Этьена, но Себастьян очень спешил. Он спешил спасти хоть кого-то в начавшейся войне, где победит власть и где нет места простым людям. Не бог, но человек, аббат очень хотел, чтобы хоть кому-то повезло больше, чем ему когда-то.
— Тогда прощайте, Себастьян, — в золотистых глазах дрожали и плавились огоньки свечей. Затем Этьен отвернулся и, не оглядываясь, вышел из кельи.
* * *
