И вот в разгар поисков после, кажется, двадцатого вежливого отказа Оксана снова заявила:
— Мне нужно в город.
137.041 / 14.06.2102. Иркутск. Оксана
Мне после неожиданного купания резко похорошело. Не до конца, не так, чтобы я полностью выздоровела. Сопли по-прежнему текли ручьем, но заложенный нос заметно отпустило, теперь я даже могла через него дышать. Повышенная температура давала знать приступами легкого головокружения, но больше не вгоняла в состояние полу-транса. Непосредственная опасность мне больше не угрожала, от меня больше ничего не зависело, и я наконец-то смогла расслабиться и начать думать.
Расслабиться — громко сказано. Я лежала на носилках внутри мешка, лишь голова наружу. Носилки явно конструировались с целью уверенного удержания раненого во время эвакуации с поля боя, но не с целью обеспечить ему наибольший комфорт. Их твердую поверхность не могли полностью компенсировать даже мягкие вставки внутри мешка, так что я непрестанно ворочалась с боку на бок в поисках положения поудобнее.
И доворочалась.
Мысль о том, что где-то у нас под носом валяется ключ для контакта с самой загадочной (из двух известных, Призраков оставим за кадром) нечеловеческих цивилизаций, не давала мне покоя. Мой горячечный бред, в котором я почти разговаривала с Санду, уже практически забылся и стерся из памяти, как и любой сон. Осталось только чувство ловли за хвост чего-то неуловимого, но резонирующего глубоко внутри сердца. А может, глупости? Да, я помнила, что мне казалось, что я говорю с... с кем-то. Однако мозгу свойственно додумывать и достраивать сновидения в момент пробуждения. Может, и я так додумала из-за шока предыдущего столкновения?
Кто-то другой на моем месте мог бы просто махнуть рукой и забыть. Но я чувствовала какой-то странный внутренний зуд. Электрическая фиговина у меня в башке являлась объективным фактом. Внимание Санду ко мне — тоже. Кроме того, мое математическое образование не давало забыть простой вопрос. Какова вероятность того, что я, совершенно случайно свалившись с неба и сбежав от чинов, могла наткнуться на пачку тетрадок, написанных три четверти века назад и с тех пор лишь чудом не выброшенных на помойку? Сколько в Иркутске живет народу, не знала ни я, ни даже всеведущая Мисс Марпл: последнюю перепись населения в Русском Мире проводили полвека назад. Крепостники были кровно заинтересованы в отчетном преуменьшении голов живой собственности, чтобы минимизировать подушный налог. А сколько вольных в городах, просто никто не считал. Однако даже по скромным прикидкам в Иркутске обитало двести пятьдесят тысяч человек, а возможно — и вдвое больше. И вот так, с первой попытки оказаться в доме именно человека, зачем-то хранившего прадедовские тетради, в которых не смог бы осилить даже первую строчку?
Что-то здесь радикально не сходилось. Мы (точнее, я, как единственный условный эксперт по данной местности) упускали что-то очень-очень важное.
А еще... А еще у меня в груди сидело какое-то тоскливое зовущее чувство. Примерно такое же, как в Ниппоне, когда меня только что туда привезли и я дорвалась до конфет. Я жрала их горстями, тайком от всех, потому что стыдилась своей страсти. А потом решила, что я уже не ребенок и с пороками надо заканчивать — и перестала. Пару месяцев после того я мучалась именно таким зовущим чувством — зовущим к ящику моего стола в школьной общаге, где лежала едва начатая упаковка, которую не хватало духу выбросить. Но на сей раз меня звали не конфеты, а что-то куда более абстрактное и непонятное. Что-то, перекликающееся с чувством, смутные воспоминания о котором остались от горячечного бреда в компании условного собеседника.
В конце концов чувство воткнутого в задницу шила пересилило плохое самочувствие, и я решилась на вторую попытку антимедицинского бунта. Алекс и Бебе занимались поисками шаттла из Европы на орбиту, прерывать их не хотелось, но и тянуть не стоило: у нас осталось лишь несколько местных часов. Я прокашлялась и заявила:
— Мне нужно в город.
Все посмотрели на меня. Алекс, Мотоко и Хина — с озабоченностью, врач — с профессиональным интересом, как на сумасшедшую, охранник — с профессиональным интересом, как на языка, которого надо взять живым. Как на меня посмотрел Бебе, я не знала, потому что его глаза скрывались под спинными окулярами скафандра, но наверняка с какой-то своей особенной эмоцией.
— Еще раз, — сказал Алекс. — Я не расслышал. Куда надо?
— Мне надо в город. Очень. Надо найти оставшиеся тетради.
— Оки, мы уже обсуждали. Ты на ногах не стоишь.
— Мне уже лучше. Гораздо лучше. Пару часов побродить сумею.
— Иркутск занимает площадь более двухсот квадратных кликов, — напомнила Хина. — Триста семьдесят, если считать все заброшенные районы и руины. Более пятисот, если считать пригороды. Оки, оставляя в стороне самочувствие, у тебя есть какой-то конкретный план поисков?
— Я не ребенок и не совсем дура, — сердито ответила я. — И я здесь родилась, если вы еще не забыли. Знаю я, сколько он занимает.
— План? — переспросил Алекс. — Есть у тебя? Если да, алгоритмизируй. Хина запустит дронов на прочесывание.
— Хину нельзя здесь задействовать. Посмотрите на ее дронов. Они за человека лишь с большой натяжкой сходят, и то в темноте. С ними никто не станет разговаривать, наоборот, сбегут подальше.
— А с тобой станут?
— Со мной станут. Я местная. Я знаю, как с людьми общаться, чтобы не шугались.
— И с кем ты собираешься общаться?
— С людьми. Головешка работает на банду. На очень большую банду. Они полгорода крышуют — уличных дилеров, магазины, все такое. Я найду дилера, дилер сведет меня со своей крышей, крыша свяжется с Головешкой... или с самим Петром.
— Или же дилер будет работать на другую банду, а та тебя похитит, — вздохнул Алекс. — Для выкупа, или чтобы сдать чинам — они наверняка тебя не забыли и с удовольствием купят. Или как их... опричники. Они, вполне возможно, раздражены тем, что ты у них из рук ускользнула, и тоже с тобой поквитаются. Или нарвешься на молодежную банду типа тех, о которых ты так красочно рассказывала. Они не станут спрашивать о твоих головешках, просто изнасилуют и убьют. А еще, как ты тоже рассказывала, среди аборигенов полно психов и неадекватов, которым пырнуть ножом — как тебе чихнуть.
Мне и в самом деле пришлось в очередной раз чихнуть и высморкаться. Я пожалела, что у нас в семье не принято бить мужей сковородкой по лбу за их так себе юмор. Да и сковородки под рукой не имелось.
— Хина может отправить со мной пару экшн-дронов. Транспортная платформа сойдет за ретранслятор. Дроны будут держаться в сторонке, чтобы людей не пугать, а если потребуется — вмешаются.
— И ты полностью уверена, что управляющий радиоканал не удастся заглушить? В военной науке Терры противодействие вражеским дронам является ключевым элементам тактики. Такие технологии наверняка есть и у чинов, и у полиции. В Ниппоне точно были. И тогда экшн-дроны просто станут дополнительным призом для похитителей.
— Я готова рискнуть, — я насупилась, с трудом сдерживая волну раздражения, усиленного плохим самочувствием. — Алекс, как ты не понимаешь? Речь идет об открытиях, способных перевернуть всю нашу цивилизацию! И не только нашу!
— Но...
— Я не маленький ребенок и могу решать за себя. Алекс, я тебя очень люблю, но, пожалуйста, не пытайся меня принуждать. Мы теряем время.
— Ладно, — вздохнул Алекс. — Но одну я тебя не отпущу. Я с тобой.
— Еще чего! Я же вижу, как ты ногой пошевелить боишься. Нет, я сама.
— Оки, милая моя! Ты не маленький ребенок и можешь принимать свои решения, тут ты права. Но то же самое применимо и ко мне. Я точно так же имею право на свои решения, и я не намерен отпускать тебя одну в город. Ясно?
Я закусила губу. Я несколько раз замечала болезненную гримасу на его лице, когда он неловко ставил ногу. Даже медицинский костыль не мог полностью уберечь лодыжку от болезненных сотрясений. Тащить его с собой в таком состоянии? Я не садистка. Если даже и прибью его сковородкой, то одним ударом, чтобы не мучился.
— Алекс, я пойду с Оки, — встряла в семейную ссору Мотоко. — Не волнуйся, я со своим боккэном справлюсь с любой бандой.
— И с чинами? — саркастически ухмыльнулся мой муж. — Мотоко-тян, я ничего не имею против любимого ниппонцами анимэ, но деревянный меч против игломета или пистолета сработает лишь там, не в реальности.
— Кадзунори-сан поможет. А Хина останется здесь, чтобы защищать тебя и Бебе.
Теперь мы все посмотрели на телохранителя. Тот лишь вежливо поклонился, но ничего не сказал.
— Хорошая идея, — задумчиво проговорил Урэсино-сэнсэй. — Кадзунори-сан — один из лучших телохранителей на службе Аоямы-сама. С танком или солдатом в штурмовой броне он вряд ли справится, но со всем, что послабее — вполне. Я видел его в деле. Кроме того, местные вряд ли способны отличить чина от ниппонца, так что само по себе присутствие Мотоко-кун и Кадзунори-сан подействует отрезвляюще на возможных преступников.
Алекс кисло посмотрел на него, потом на меня — и махнул рукой. Делайте, мол, что хотите. Вот за что я люблю своих мужей, так это за способность действовать рационально даже вопреки эмоциям.
На том и порешили. Наземного транспорта у нас не имелось, но десантная платформа вполне могла поднять меня, Мотоко и Кадзунори-сан. У нее еще оставалось достаточно энергии на десяток часов полета, а ее мощный передатчик мог действовать как ретранслятор и для нас, и для двух экшн-дронов, которых Хина отправила по земле своим ходом. Отдельной задачей стала одежда: моя старая погибла вместе с палаткой, а ходить (скорее, скакать) в транспортном мешке — задача не для меня. Да и за городскую сумасшедшую я сходить не собиралась.
В итоге Урэсино-сэнсэю в очередной раз пришлось использовать остатки своего влияния, чтобы добыть мне белье и полевую форму из запасов контингента СНЕ (ни СНЕ, ни САД, ни Индия явно не намеревались сворачивать операцию, а потому обосновывались в аэропорту всерьез). С подбором пришлось помучаться, потому что самая маленькая из армейских женщин примерно на две головы превосходила меня ростом, минимум десятью сантиметрами обхвата по всем трем измерениям и пятью размерами ноги. Но в конце концов меня сумели экипировать одеждой, не болтавшейся на мне, как на огородном пугале. Или не очень болтавшейся. Не так, чтобы сваливаться на ходу, во всяком случае. Затем мы втроем погрузились на платформу и, помахав насупившемуся Алексу на прощание, рванулись в небеса.
Разумеется, вылазка казалась чистой воды авантюрой. Я не родила даже никакого плана, кроме "прыгнуть в воду, а там как-нибудь выплывем". Хина была права: хотя Иркутск и близко не дотягивал размерами и населением не только до мировых мегаполисов, но и до своего пика начала прошлого века, он все равно оставался охренительно огромным городом с массой людей. Где-нибудь в законопослушной Европе, издавна балансирующей на грани социалистического тоталитаризма, для поиска человека хватило бы просто контакта с полицией. Ну и некоторых связей, разумеется, благодаря которым полиция согласилась бы поделиться сведениями о адресе фактического проживания гражданина.
Однако Русский Мир лишь формально назывался империей и лишь в малой степени мог контролировать своих подданных. Даже крепостники зачастую не ведали, где находится их двуногая собственность на отхожем промысле. Проживающая здесь человеческая масса исторически не доверяла любым властям, а перманентное состояние failed state отнюдь не улучшало ситуацию с повиновением, и особенно — в части правил об обязательной регистрации. Множество криминальных, с точки зрения государства, структур занимались подделкой документов и фальшивой регистрацией. Именно потому сбежавший из своей деревни Петр так легко растворился в большом городе, несмотря даже на розыск. И мне нужен был не простой человек, а именно Петр — авторитетный член большой банды рэкетиров и наркоторговцев. Люди типа него не любили не только светиться перед властями, но и тех, кто начинал задавать о них вопросы. А в особенности — тех, кто на такие вопросы отвечал. И все это знали.
Но и я недаром происходила из местных краев.
Место, где я собиралась фигурально прыгнуть в воду, много лет являлось моим домом. Район на левом берегу Ангары назывался "Авторемонт". Никто не знал откуда пошло название. Уж точно не от ремонтных мастерских, которых здесь и близко не было. Возможно — от чего-то, что находилось на этом месте до того, как чины в пятидесятых годах снесли находящийся в окрестностях улицы Траковой массив одноэтажных частных зданий и настроили здесь множество двух— и трехэтажных бараков для рабочих. Сначала — для чинских, а потом, когда оказалось, что в большом городе те утрачивают дисциплину и начинают думать неправильные мысли — для местных. Местных вербовали на заводы как в европейской части Русского Мира, так и в сибирских и дальневосточных селах, и для них требовалось много дешевого жилья. Именно так и оказались здесь мои родители, а вместе с ними — и я.
Несмотря на многие годы, проведенные вдали от Иркутска, я не забыла ни единый барак, ни единую улочку, ни единое лицо в своем районе. Еще в Ниппоне я тщательно изучила карту города, поражаясь, насколько маленький его кусочек я знала, но зато знала отлично. И, самое главное, меня саму там наверняка еще помнили. А значит — значит, я могла развязать языки.
Однако после вылета я немного скорректировала план. Десантная платформа летела низко, метрах в тридцати над землей, а ее трасса проходила над Нижней Набережной. Вид Московских ворот внезапно резанул мне по сердцу непонятным ощущением. Именно здесь, на углу, находилось то самое хлебное место, куда "цыгане" привозили парализованную голодную девочку с книжками собирать милостыню. Именно здесь нашел меня Макото Морихэи, мэр Кобэ-тё, вытащивший меня из местного болота и на время заменивший отца. Именно здесь я иногда в отчаянии смотрела на реку, раздумывая, не проще ли закончить все сразу и навсегда — раздумывала и однажды чуть так не поступив. Остановили меня лишь ржавые, заедающие колеса древнего инвалидного кресла, которые я с большим трудом могла крутить сама. Я просто не успела бы добраться до воды, присматривающие за мной работодатели слишком ценили свои активы. Эта арка снилась мне в ночных кошмарах, где я, четырнадцатилетняя парализованная девчонка, снова оказывалась на том самом месте, в том самом инвалидном кресле, закутанная в старую шубу и рваную шаль, насквозь продуваемые ледяным апрельским ветром, а с реки доносился скрежет льда на вскрывающейся Ангаре.
И вот теперь эта проклятая арка снова оказалась у меня перед глазами.
— Хина, опусти платформу вон у той конструкции, — попросила я. — Пожалуйста.
— У тебя самой есть прямой контроль через наглазники, — откликнулась та. — Но так и быть, неумеха, опускаю.
Визжа турбинами, платформа опустилась метрах в двадцати от арки. Несколько хорошо, по местным меркам, одетых мужчин и женщин как славянского, так и чинского фенотипа с изумлением пялились на нашу троицу, отстегивающую ремни и поднимающуюся с лежаков. Но я не обращала на них внимания. Я безотрывно смотрела на большую арку, которая во времена расцвета Русского Мира символизировала имперскую мощь и власть столицы над дальними колониями. Страна сама давно превратилась в неформальный протекторат Чжунго, столица уже ничего не решала и ничем не управляла, но старый символ по-прежнему высился над берегом Ангары. В последний раз я видела ее шесть терранских лет назад. В памяти сохранилось ощущение чего-то могучего и величественного. Однако сейчас я видела почти то же самое — и не узнавала его.
