И тут же открыл дверь настежь.
Вошла Лёня.
Она была заревана, глаза, окруженные черными разводами размазанной туши, покраснели и заплыли, а губы распухли.
— Тебя кто-то обидел? — галантно осведомился Пес.
Лёня бросила на пол пальто, которое несла через руку, потом и сама села на пол и разревелась — как все мы поняли, не в первый раз за сегодняшний день.
Домовушка закрыл дверь, предварительно выглянув за дверь, не стоит ли там кто, и принес Лёне стакан воды.
Лёня пила воду, и зубы ее постукивали о край стакана. Одновременно она пыталась говорить, захлебывалась, кашляла, всхлипывала и сморкалась в совершенно потерявший форму и насквозь промокший носовой платочек.
Из ее сбивчивых объяснений мы поняли следующее:
Днем Лёня отправилась домой, то есть в дом своих родителей, где сама она проживала четыре года назад. В квартире жили чужие люди.
На вопрос Лёни о прежних жильцах они толком не могли ничего ответить, потому что купили квартиру через агентство по продаже недвижимости, и им известно только, что, прежде чем они сюда въехали, в квартире некоторое время никто не жил. Когда Лёня выразила надежду, что, может быть, в агентстве по продаже недвижимости ей помогут найти родителей, новая хозяйка квартиры пожала плечами и сообщила, как показалось Лёне, злорадно, что агентство это прекратило свое существование, что несколько человек посадили, а бухгалтер агентства со всей документацией и со всеми деньгами сбежал куда-то за границу.
Тогда Лёня решила разузнать что-нибудь о родителях у соседей.
Она мало кого застала дома, и известия были не очень утешительные. Родители Лёни куда-то перебрались вскоре после Лёниного исчезновения, а куда, никто не знал. Выражали разные мнения — эмигрировали в Америку, в Израиль, уехали в Россию, в деревню, в Киев.
Правда, соседи, с которыми Лёня общалась, не были близки с ее мамой, и Лёня решила подождать возвращения с работы ближайшей маминой подруги, тети Кати, жившей на первом этаже. И пристроилась на скамеечке возле дома.
Она совсем забыла, что и прежний ее возлюбленный жил в том же самом доме, и даже в том же самом подъезде.
Тети Кати она не дождалась, зато попалась на глаза родителям своего бывшего ухажера, нынешнего нашего Крыса. Те вцепились в нее, как изголодавшиеся пиявки, и их, конечно, можно было понять. Ведь Лёня и их сын ушли в тот злополучный вечер вместе, и вместе исчезли, и вот теперь Лёня вернулась, а мальчик — нет; родители требовали объяснений, и вернуть им немедленно сына, и вызвали даже милицию. Лёня вырвалась от них чудом, и убежала, и долго блуждала по городу, опасаясь, что за ней будут следить, и пришла к нам, только дождавшись темноты.
И теперь она не знает, что ей делать, и как разыскать маму и папу, да еще при этом не попасться на глаза гневным и мстительным родителям Крыса.
Может быть, мы ей поможем?
Мы почесали в затылках. В буквальном и переносном смыслах этого выражения.
— И в милицию не обратишься, — задумчиво сказал Пес.
Ворон от ужаса забил нервно крыльями и чуть не свалился с насеста.
— Какая еще милиция! Ты с ума сошел! Без Лады... Нет, нет, в ближайшие три месяца мы должны сидеть тише воды, ниже травы... Придется тебе пожить эти три месяца с нами.
(Как всегда в минуты душевных потрясений Ворон забыл про свою наукообразную манеру выражаться.)
— А что, Лада куда-то уехала? — осведомилась невинно Лёня.
Мы переглянулись. Ничего не поделаешь, не выгонять же бездомную девочку на улицу. Теперь ей придется жить с нами — во всяком случае, пока Лада не проснется.
— Кот, посвяти ее в суть дела, — скомандовал Ворон.
Как всегда — трудную и неприятную работу Ворон оставляет для меня.
Я горестно вздохнул и приступил к объяснениям.
Но прежде Домовушка — ах, этот заботливый Домовушка! — потащил Лёню в ванную — умываться и приводить себя в порядок. Оттуда Лёня вышла уже не такая зареванная. Она переоделась в купальный халат Лады, висевший на ней, как на вешалке, и обула домашние тапочки.
Домовушка усадил Лёню за стол и заставил есть.
— Соловья баснями не кормят, а голодное брюхо к ученью глухо, — огрызнулся он на требование Ворона оставить свои заботы на потом. — Намаялась девка-то, на ногах целодневно, да и одежка с обувкой на ней не по погоде. Тебя вот так нарядить, да на улицу выгнать — много ль намудришь? Кушай, сердешная, кушай.
Лёня кушала и слушала. По-видимому, на сытый желудок она соображала лучше, чем на голодный, потому что не прошло и получаса, как она врубилась в суть дела.
И не поверила.
— Да разве человек может три месяца проспать, не есть, не пить? Он же умрет!
— Человек — не может, — согласился с ней Ворон. — Магиня — может.
Лёня неуверенно повторила за ним:
— М-магиня?
— Ну да! — каркнул Ворон. — Магиня! Что здесь непонятного?
— Я никогда прежде не слышала этого слова, — сказала Лёня.
— А слово "маг" ты слышала?
Лёня кивнула.
— Он — маг, она — магиня. По аналогии с "он — бог, она — богиня". Ясно теперь?
— Ясно, — сказала Лёня. — Волшебница то есть.
— Нет! — заорал раздраженный Ворон. — Не волшебница, не чародейка, не колдунья, а именно магиня!
— А какая разница? — спросила удивленная Лёня.
— И впрямь, какая разница? — поддержал ее я.
У Ворона от злости даже комок в горле застрял — "в зобу дыханье сперло".
— И ты, Брут! Уж тебе стыдно не знать таких элементарных вещей! Фамулус называется!
— Мы это еще не проходили, — быстро нашелся я. — А если мне так уж необходимо знать эти элементарные вещи, так почему ты раньше меня с ними не познакомил?
Ворону было, что называется, нечем крыть. Он горестно вздохнул и посвятил нас в суть дела.
Суть дела состояла в том, что различные наименования лиц, занимающихся магией (волшебством, колдовством etc.), являются не синонимами, а скорее градациями разной степени квалификации или разной меры способностей.
Например, колдун — или колдунья — как правило, не в состоянии использовать магионные поля без посредников, каковыми являются различные магические предметы или растения, реже существа. То есть для любого, самого что ни на есть мизерного колдовства, им необходимы зеркала, или кольца, или трава белена, или что-нибудь еще. В том же роде.
Волшебники, как правило, более способны, то есть они в состоянии воспользоваться магическим полем или даже потоком магионов, но случайно, по наитию, без теоретической подготовки. Магионов они не видят, а если и видят, то не обращают на них внимания. Посредников они тоже используют.
Чародеи отрицают посредников при совершении ими магических действий. Магионов они не видят. Работают при помощи заклинаний, то есть используют магию слова. Широко применяют руническую магию, магию надписей или рисунков. Могут переносить свои чары на неодушевленные предметы. Чародейство противоречит современной теории магии, однако, как многие ненаучные народные методы, достигает порой поразительных результатов, и последние три-четыре сотни лет применяется так же и магами.
Настоящий, подлинный маг — мастер своего дела, вооруженный теорией, применяющий ее на практике, варьирующий способы и средства — от заклинаний и волшебных трав и предметов — до непосредственной работы с полями и потоками магионов. Но самое главное, что отличает мага от всех прочих, это его способность не только аккумулировать внутри себя магионы (про запас, так сказать), но и вырабатывать эти самые магионы, и менять заряд магиона с положительного на отрицательный и наоборот. Времени на обучение и тренировку мага уходит в десять раз больше, чем на обучение волшебника или чародея. Но и результат впечатляет.
Выслушав объяснения Ворона, я был поражен.
— Как? — вскричал я удивленно. — Ты хочешь сказать, что у меня внутри находятся магионы? И что я сам могу их вырабатывать?
— Пока что не можешь, — сухо сказал Ворон. — Лет через пятьдесят, может быть, у тебя это получится. Таким образом, — обратился он к Лёне, — Лада, будучи магиней, не нуждается в еде и питье в той мере, как обычный человек. Магионное поле высокой концентрации, сосредоточенное внутри ее организма, доставляет ей необходимые для жизни питательные вещества. Причем это происходит автоматически. Конечно, ресурсы организма не беспредельны, но в условиях магического сна, когда все функции тела заторможены...
— А ведьмы? — прервал я Ворона. Я не слушал его объяснений, да и Лёня, как мне кажется, не слушала. Она клевала носом и поминутно зевала.
— Это животное доведет меня сегодня до белого каления! — пробормотал Ворон, но не слетел с насеста, не примерился к моему темечку, не произвел воспитательное действие, после которого Домовушке пришлось бы ставить мне примочку из живомертвой воды. То ли он решил, что с меня на сегодня хватит, то ли ему было просто лень, то ли побоялся, что я могу и ответить — очень уж я был на него зол.
Во всяком случае он сдержал свои кровожадные порывы и пояснил:
— Ведьма обычно — это необученная, стихийная, так сказать, магиня. И как правило, ведьмы пользуются отрицательно заряженнымии магополями. Не понимая, конечно, их природы. В отличие от волшебников и волшебниц, они вырабатывают магионы самостоятельно, а отрицательный заряд эти магионы получают в силу традиций.
— То есть как?
— Это уже относится к курсу истории магии, а тебе до него еще ой сколько учиться, — сказал Ворон. — История магии преподается на двадцатом-тридцатом годах обучения. И я не собираюсь торчать здесь всю ночь, удовлетворяя твое нездоровое любопытство! — сорвался он на крик.
— Почему нездоровое? Очень даже здоровое! — сказал я ему в спину, вернее, в хвост, потому что Ворон взлетел с насеста и отправился в кабинет. Даже не пожелав никому спокойной ночи.
Домовушка постелил Лёне в бабушкиной комнате.
Жаб уже храпел в своей миске, Петух сунул голову под крыло, пристроившись на этот раз для разнообразия на резной крышке хлебницы. Даже Пес дремал, уронив голову на лапы.
Крыс сидел под столом, куда спрятался, когда раздался звонок в дверь. И за весь вечер не произнес ни слова.
Я на всякий случай заглянул под стол.
Он не спал. Он сидел, глядя в стену, усы его зловеще, как показалось мне, шевелились, красные глазки поблескивали. Он был омерзителен. И страшен — мурашки пробежали у меня по шкуре, под шерстью, и коготки сами выступили из мягких подушечек моих лап. Я боялся его — он был непонятен.
Но — страх страхом, а дело делом. Я, зевая, поплелся заговаривать на ночь дверь.
Хм, оказывается, налагая на дверь охранные заклинания, чертя руны и пентаграммы, я занимаюсь чародейством, а не магией. Надо же!
Г Л А В А С О Р О К П Е Р В А Я, в к о т о р о й
Л а д а п р о с ы п а е т с я
Ибо вскоре объявилось, что каждый из нас предпочитает молоко — воде, и жаркое — хлебу.
Кот Мурр
Три месяца пролетели довольно быстро.
Если бы не Лёня, я бы даже сказал, слишком быстро.
Наша жизнь отличалась размеренностью, отсутствием всяческих потрясений и даже своеобразным уютом.
Телевизор мы перетащили в кухню, чтобы иметь возможность его смотреть, не мешая Ладе спать. Хотя Ворон и утверждал, что Ладу потревожить невозможно.
Денег на еду нам хватало. Погашать задолженность по квартире и коммунальным услугам мы пока не собирались. А то, что телефон не работает, нам было до лампочки — все равно ни у кого из нас, бодрствующих, не было знакомых, кому можно было бы позвонить.
Ворон, правда, мучил меня наукой. Требовал от меня напряжения всех моих сил и способностей, а главное — памяти. Я должен был зубрить, зубрить и еще раз зубрить — тем более что, поскольку преподаватель(ница) практических дисциплин спала беспробудно, практические занятия пришлось отложить на потом.
Но палку Ворон старался не перегибать, давал мне время на отдых, и даже настаивал на ежедневных моих прогулках. Как видно, боялся подорвать мое молодое здоровье, что ему однажды почти удалось.
Крыс вел себя тихо. Из-под стола вылезал только для принятия пищи и для посещения туалета. (В отличие от Пса, Крыс вполне мог им пользоваться. Помогала природная крысиная гибкость.)
Несколько раз мы с Псом выводили его на прогулку. Он не желал, но мы настаивали, потому что дышать свежим воздухом необходимо даже Крысу, хоть мы его и не любим. Конечно, мы принимали некоторые меры предосторожности — чтобы Крыса никто не увидел и чтобы Крыс от нас не сбежал. Гуляли мы рано утром, выводили Крыса на поводке, принадлежавшем Псу. Пес держал поводок в зубах, а я подстраховывал сзади.
В разговоры Крыс не вступал, ограничиваясь односложными ответами на вопросы Домовушки, что именно он, Крыс, предпочитает в качестве сдабривателя — молоко там, масло или сметану. Ел, что дают, добавки не просил, не худел, но и не толстел.
Домовушка развлекал его рассказами, сказками и беседами на животрепещущие темы. Как когда-то меня. Не из лести или самомнения, но из одной только любви к истине скажу: я был лучшим собеседником, потому что со-беседник на то и со-беседник, чтобы со-беседовать, то есть реагировать на услышанное, задавать вопросы, самому рассказывать что-либо, и вообще принимать участие в разговоре. Не то — Крыс, постоянно молчавший, только поблескивавший своими красными глазками и шевеливший своими жесткими усами. Даже Домовушка, расположенный к Крысу, как ко всем новичкам, по-доброму, иногда ворчал, что, мол, словечка от тебя не допросишься, будто здесь тебя нету, а где ты есть, если вот он ты, из-под стола хвост торчит?
Но и на воркотню Домовушки Крыс не отвечал.
Лёня боялась его панически. В его сторону не глядела, трапезу со всеми нами разделять отказывалась, мотивируя свой отказ присутствием за столом Крыса.
— Видишь ли, Кот, — пояснила она мне как-то в минуту откровенности, — я ведь помню, кто он... И каким он был. И поэтому мне неприятно. И страшно.
— Был он в меру противен, — мурлыкнул я. — Стал противен вполне.
— Ну, Кот, ты не прав! Он был красивый!
Может, конечно, женщины и лучше меня разбираются в мужской красоте. Но я с ними не согласен.
Да, я повторюсь: мы все были бы вполне счастливы и довольны судьбой, если бы не Лёня.
Первое впечатление, говорят, самое верное.
Не знаю.
В нашем случае самым верным оказалось впечатление второе.
В самом деле — если при первой нашей с Лёней встрече она была само сдержанное котолюбие (спасла меня от сырости, накормила, обогрела, охранила от грубого обращения со стороны сапожника Процюка), то своей вздорностью, визгливостью и болтливостью во время визита к нам (еще даже когда я не знал, что она — это она) она действовала на нервы мне так, что я даже и хотел присоветовать Ладе превратить ее (Лёню) в кого-нибудь молчаливого. В устрицу, например.
Она никогда не бывала спокойной, переходя в мановение ока от состояния нелепой восторженности к состоянию не менее нелепой обиды — она обижалась на любое замечание в свой адрес, даже самое нейтральное, и замечания в чей-либо другой адрес переадресовывала на себя, и тоже обижалась.
