Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

И милосердия не будет.

Не пощадит государь, у него жена ребенка ждет, и ради них он всю гнилую поросль выполет.

Старался Руди себя в руках держать, а только когда телега к помосту подъехала, не выдержал, в истерике забился, почти на руках его на помост внесли, вшестером прижимали, чтобы не вырвался.

А потом...

Потом было очень много боли. И жалеть Руди было некому, разве что кидаться в него запретили. Но это не из милосердия, а чтобы сознания не потерял, или не убили раньше времени.

Истерман прожил еще почти два дня. К тому времени на площади еще восемнадцать кольев стояли.

* * *

— Уезжаешь?

Не подружились Борис и Божедар, а все ж государь не против был богатыря при себе оставить. Надежный он. И не предаст.

— Прости, государь. Тесно мне тут, душно.

— Когда позову — придешь на помощь?

— Дай Род, государь, не понадобится тебе моя помощь. А коли позовешь — приду.

Борис с руки перстень с лалом снял, богатырю протянул.

— С этим кольцом тебя в любое время ко мне пропустят.

Доверие.

И взаимопомощь. То, что мужчины друг другу предложили. Столкнулись в Великом Нево сом и щука, переглянулись, да и поплыли себе в разные стороны. Нечего им делить, разные они.

И мужчины разошлись.

Божедар на коня вскочил, уехал.

Борис в покои вернулся, жену обнял. Устя даже и спрашивать не стала.

— Тяжко богатырям среди суеты да колготы нашей, не по их плечам интриги да подлости.

— И то верно, Устёнушка... посиди со мной.

Устя к мужу прижалась покрепче и молчала. Рядом они, теплом делятся, греются друг об друга, как два птенца в одном гнезде, и не надо им сейчас ничего более.

Рядом беда прошла, смертная лютая... осознают они это сейчас и жизни радуются.

И хорошо им рядом. Так родными и становятся по-настоящему, душами врастают, сплетаются...

* * *

— Неспокойно мне, матушка.

Металась Машенька по комнате, то к окну подойдет, то к двери, то опять к окну.

Неспокойно ей, страшно. Но не ворчала боярыня Татьяна. Поймала чадо, по голове ее погладила ласково.

— Спокойнее будь, Машенька, маленький тоже волнуется.

— Матушка! Илюша там! А я...

— А за тебя и Вареньку спокоен твой муж. Это главное.

Боярыня Татьяна совсем своей у Заболоцких стала, считай, что ни день приезжает, то к дочери, то к боярыне Евдокии. Сдружились бабы, беседуют спокойно, Вареньку маленькую тискают всласть, Машу успокаивают. А той все равно тревожно. Уж и весна прошла уж и дороги просохли, ан, не едет любимый муж! А почему?!

Что его задерживает?!

И не любить горько, а когда любишь, то вдвое горше бывает.

Ох, Илюша...

Вздохнула Маша, от матери отстранилась, живота своего коснулась.

— Толкается... хотелось бы мне, чтобы Илюша хоть к родам приехал!

— Приедет, обязательно. А когда и нет, причина у него важная. Сама знаешь, Машенька, строг наш государь, и от ближников своих многое требует.

Боярыня за зятя стояла — горой. А что ж и не постоять?

И неглуп, и уважителен, и Машеньку любит, и Вареньку признал, грех прикрыл, и не попрекает в том, а что у царя на хорошем счету, так это уж вроде вишенки в пирожке вкусном.

Обхватила себя Машенька руками, вздохнула горестно, а выдохнуть и не успела толком. Копыта по двору застучали, голос разнесся звонкий.

— Гостей встречайте!

И как была, ринулась Маша в дверь, повезло еще — наружу та открывалась. А когда б внутрь, так боярышня ее б и с петель снесла, к мужу торопилась. По лестнице слетела, на двор...

— Илюша!?

Чудом поймал супруг свое сокровище кругленькое, когда она уж, ногой запнувшись, со ступеней летела.

— Машенька!

— ИЛЮША!!!

А больше ничего Машенька и сказать не смогла, прижалась, вцепилась в плечи широкие — и затихла так

Рядом!

Любимый, родной, самый-самый... единственный — РЯДОМ! А больше-то ей и не надобно ничего! Только лицо почему-то мокрое...

Потом уж наговорятся они всласть, потом расскажет Илья о заговоре, как страшную сказку, а Машенька послушает. И будет за руку его держать, осознавая, что обошлось.

Потом, все потом. И разговоры потом, и встречи, и даже вежливость — да и не ждал ее никто. Видно же — ни до кого нет дела молодым, нечего лезть к ним!

А сейчас...

Зашевелился в животе ребенок, словно решил с отцом познакомиться, ножкой пихнул... и уже Илья в совершенно дурацкой улыбке расплылся, руку приложил.

— Машенька?

— Говорят, мальчик будет...

— Мальчик... Мишенькой назовем?

Хоть и не любила Устя Михайлу, а Илья вот так для себя решил. Сестре он не скажет, конечно, ни о чем, а сам...

Не были они с Михайлой друзьями, и не стали б никогда, а только сестру его Ижорский любил по-настоящему, и собой ее закрыл. Хорошее имя.

Правильное.

— Мишенька? — Маша имя на вкус попробовала, понравилось ей. — Любо, Илюшенька.

И забегая вперед, по осени родившийся ребеночек действительно мальчиком оказался, не соврали в этот раз бабки да приметы. Михайла Ильич Заболоцкий. А для матушки своей, для отца и сестрицы Вареньки — Мишутка.

Мишенька...

* * *

Семья Ижорских особого дохода никогда и не знала, перебивалась с хлеба на квас. Раньше-то еще полегче было, а вот как лавка вспыхнула то ли от уголька неловкого то ли от руки подлой, и вовсе тяжко стало. Муж тушил ее, да обгорел сильно, не выдержал ожогов, да и помер. Осталась вдова одна, да детей шестеро, младшему уж восемь лет, а все одно, не получится у нее тулупы шить, и жить им, считай, и негде, и не на что, едва не в сарае ютятся...

Ежели и дальше так будет...

Надорвется мать, пойдут батрачить девки, а кто и с пути собьется, наймутся, куда смогут, парни... лила тихонько слезы Надежда Ижорская, знала, что не пережить ей следующей зимы

Да она-то ладно!

Дети как!?

Когда во дворе кони заржали, копыта затопали, встрепенулась несчастная... не ждала она уж от жизни ничего хорошего, ну хоть младших бы спасти! Хоть кого...

Выглянула она за дверь — там человек стоит неприметный, смотрит спокойно. А конь у него — всем коням конь, таким бы и боярин не побрезговал. И люди за его спиной оружные...

— Боярин? — робко Надежда спросила. Не ждала она уж ничего хорошего от жизни...

— Не боярин я, матушка. Гонец государев. Ты ли Надежда Ижорская, Михайлы Ижорского мать?

— Был у меня, милсударь, сынок Михайла, да сгинул давно.

— Волосом светлый, глаза зеленые... описал посланец Михайлу четко, Надежда даже зажмурилась, ровно сына увидела.

— Что он... помощь ему надобна?

Покачал головой гонец.

— Послушай указ государев, матушка. Там и ответ мне дашь.

Слушала Надежда, себе не верила.

Ее Михайла, точно ее, и мужа ее назвали, и отца, и детей он всех перечислил, кроме двоих младших, о которых и не знал... ее Михайла в Ладоге оказался.

И государя спас.

И государыню.

А те в благодарность ему чин боярский даровали, да дом на Ладоге. А еще — из казны вспомоществование, которое Надежда получать по четвертям года будет, как положено. А когда соберутся дети замуж, али там, жениться, им казна тоже приданое выделит. Или на обзаведение.

Надежда только и могла, что глазами хлопать.

— А как... что...

Покачал гонец головой. Так и знал он, что с бабой этой деревенской боли головной не оберешься, а только когда сказал государь... надобно так!

Два дня она вещи собирала, на телегу грузила. Еще дней двадцать они до столицы ехали, в возке, ровно бояре...

А уж там, когда привезли ее в дом хороший, каменный, на подклете высоком, когда вокруг холопы закружились, когда жалованную грамоту ей принесли от государя...

Только там и поверила во все Надежда. И рыдала долго, вспоминая сына своего непутевого.

Рыдала, понимая, что останься он рядом с ней... да разве ж можно было его удержать? А сейчас... умер ее Мишенька героем, добрую память по себе оставил.

Мало ли это?

Много ли?

Потом ее дом государыня Устинья Алексеевна посетит, поговорит ласково. Подтвердит, что правда все, истинная. Да и как не подтвердить?

Зеленые глаза и Михайле, и детям всем от матери его достались. Такие же, бедовые... только теперь они уж у Устиньи ярости не вызывают.

Михайла перед ней свою вину искупил. И поступком своим, и жизнью, оплачен счет и закрыт. Кто старое помянет, тому и глаз вон.

Потом уж она Надежду Ижорскую на могилку к Михайле сводит. Там и поплачут они обе вдоволь, одна о сыне, а вторая — прошлое свое отпуская. И станет им обеим легче.

Это будет потом.

А еще постучится однажды вечером в двери дома Ижорских человечек неприметный, который Надежде и передаст сумку большую.

Так и так, деньги у сына вашего были, приказал он все семье его отдать. И мне за ту работу хорошо уплачено, благодарствуйте, да и прощайте. Хорошо, что ехать не пришлось невесть куда, да вас разыскивать.

Не надеялся Михайла уцелеть в ту ночь. Знал, что ежели жив останется, то чудом будет великим. А денег-то он собрал достаточно, надеялся с Устиньей убежать...

Что ж.

Когда нет — то и на все плевать!

А только кто голодал, да холодал, тот и цену деньгам хорошо знает. Не бросать же, и в монастырь их Михайла отдавать не захотел. Навидался он попов в странствиях своих

Оттого и на хитрость пошел. Заплатил он одному человечку, который делами тайными занимался. Заплатил, с просьбой, когда помрет Михайла, к его семье съездить, деньги им передать.

Так оно и вышло.

И Михайлу не пощадила жизнь, и человечек... не смог он сразу поехать. Пока розыск учинял, пока разбирался, куда ехать, тут уж Ижорские и сами на Ладогу приехали.

Проверил он все еще раз, да и принес матери Михайлы деньги. И письмецо с ними короткое.

Прочитала его Надежда, слезами улилась.

Матушка моя любимая!

Прости меня, дурака, да помолись за меня. Сестренок поцелуй, братишек. Бате о деньгах не говори, пропьет еще, а мАлым приданое надобно. Да и тебе хорошо бы чего на старость иметь.

Ввязался я в дело страшное, и свернуть уж не смогу. Чует сердце смертушку.

Прости, что знать о себе не давал, дураком я был. Когда уцелею, приеду к вам, заберу вас на Ладогу. А когда не получится — все одно, люблю я вас. Только сейчас это понял.

Сын твой непутевый, Михайла.

Хотел Михайла и Устинье грамотку написать, тогда, не осмелился. Более того, не надо ему было.

И он любил, и она о том знала... чего еще-то?

О чем пергамент марать?

Матушка — то дело другое... только на грани смерти осознал Михайла, что другим тоже больно бывает. Что-то понял, переосмыслил, и успел в последнюю минуту. Везде успел.

Надежда ту грамотку до конца жизни сохранила, в гроб приказала к себе положить. А еще...

Михайла — в семье Ижорских родовым именем стало.

Денег Михайла столько семье оставил, что и на обзаведение парням хватило, и дело свое открыть, и девкам на богатое приданое, с которым их в богатые семьи купеческие взяли...

Все у них хорошо сложилось. А спустя несколько десятилетий Ижорские и не раз еще род свой прославят. И адмирал знаменитый из их рода выйдет, и гордиться своим предком, хоть и не прямым, будет, не ведая правды. Да и не нужна она им. Ни к чему.

* * *

— Тужься, Устенька! НУ!!!

— Ой, мамочки!!! Аййййййй!!!

Орала Устя от души.

Не довелось ей в той жизни рожать, только ребеночка терять на раннем сроке. Тоже больно, а все ж не так.

А в той жизни... да что ж он здоровый-то такой!?

Бооооооольно!

ААААААААА!!!

— НУ!!!

Агафья за руку внучку схватила, силой своей кольнула, заставляя вспомнить, что волхва она, не овца жертвенная — и Устя невольно и свою силу на волю отпустила.

И та вспыхнула под сердцем черным огнем

Боль так полоснула, что в глазах потемнело.

И одновременно с этой вспышкой раздался крик младенца.

— УУУУУААААААА!!!

Орал только что рожденный Сокол с такой душой, что все палаты, небось, слышали!

Что далее было, Устя почти и не чуяла. Как ребенка ей дали — вот тут поняла.

Маленький, красненький, волосы темные, а глаза — серые, как у отца его. Ровно небо грозовое.

И кряхтит грозно, и в грудь сразу впился — понимать же надо! Он родился, он трудился, а его еще и не кормят!? Тут кто хочешь заорет!

Переодеть Устю уж не успели, Борис влетел на крик детский, яростный.

— Устёнушка!!!

А Устя полулежала, и мужу улыбалась ласково.

— Боря... на тебя он похож.

Подошел Борис Иоаннович, на сына посмотрел, на жену... и столько счастья в его глазах было, что не сдержалась Устя — заплакала.

— Боренька...

В той жизни она от горя да тоски смертной плакала, в этой от счастья. А все одно слезы катятся, только почему-то сладкие они на вкус.

Малыш нахмурился, капля ему на нос упала, не понравилась, закряхтел недовольно...

— Маленький такой... спасибо, любимая...

И по столице ударили колокола, возвещая — есть у царской четы наследник. Есть новый государь из рода Сокола! Царевич Алексей Борисович!

Рядом Агафья улыбалась.

Она от внучки не отходила. Чувствовала она себя уж вовсе слабой, понимала, что недолго ей осталось, может, год, а может, и того нет. И радовалась, что малыша успела на руках подержать.

Счастье же.

Настоящее счастье.

* * *

Два года еще проживет Агафья Пантелеевна, и Мишеньку успеет потискать, и на маленького Алешеньку налюбоваться, и даже на второго малыша, которого Устинья через полтора года родит. На младенчика Дмитрия Борисовича...

А потом уйдет к себе однажды в опочивальню, да и не выйдет оттуда. Время пришло.

Отнесут ее в рощу, да там и похоронят. И прорастет над старой волхвой белая березка.

И побегут годы.

Победы и радости, болезни и горести, ничего царскую семью не минует.

Восемь детей родит мужу своему государыня Устинья Алексеевна, любовью народной будет пользоваться. Пятеро мальчиков, трое девочек. К девочкам едва ли не с рождения присватываться начнут принцы заграничные, но тут уж Борис жестко поставит.

Вот будет малышкам по шестнадцать, там они себе и выберут мужей. А до той поры... не надо нам такой похабени, как у вас, в иноземщине, когда детей с колыбели сговаривают, а потом Бог по-своему решает. Пусть в возраст войдут.

И верно, выйдет одна из царевен росских замуж за друга своего, за маленького Егора Утятьева. Вторая все ж уедет в далекую Франконию, там и прославится одной из самых просвещенных государынь франконских, а третья дар Агафьи унаследует.

Какое уж тут замужество!

Только Роща, только учеба...

Туда ее и повезет Устинья, когда младшенькая первую кровь уронит, и встретит их чуточку постаревшая, да все еще крепкая Добряна.

И встретит, и царевну Агафью рада видеть будет, и учить ее будет... не желает ли покамест царевна по роще погулять? Вдруг да приглянется ей чего?

Агафья убежала радостно, Добряна Устинье только кружку с соком березовым протянула, только разговор начать хотела, как из рощи девушка к ним вышла.

Неровной походкой, ровно и не знала она, куда ей надобно. А только дрогнула рука у Устиньи, сок березовый на землю пролился.