— Рыцарю?
— Клятву произносил Джеми, но уста у нас общие. — Алексас склонил голову. — Моя королева, я люблю вас самой нежной, трепетной и чистой любовью брата, но по всем вышеупомянутым причинам... да, мне самому не верится, что я это говорю, но... давайте останемся друзьями.
Таша колко рассмеялась.
— Не могли хотя бы в момент откровенности обойтись без издевки?
— Просите невозможного, Ваше Высочество.
Она подумала.
Снова подумала.
Приблизилась: уже без напряжения.
— Пока меня вполне устраивает взаимная игра на нервах. — Таша оперлась на парапет рядом с ним. — Впрочем, наше высочество рассмотрит ваше предложение... и будет следить за вашим поведением.
— Вы осчастливили меня, о великодушнейшая из королев.
— Рада за вас, о саркастичнейший из рыцарей.
Мельком улыбнувшись, Таша посмотрела вниз. Там журчал фонтан, окружённый яркими нитями бумажных фонариков и гирлянд на розовых кустах, а по садовым дорожкам струилась пёстрая светская толпа.
И зачем все вышли в...
Ах, да. Фейерверк.
Прищурившись, Таша разглядела, как маленькая фигурка в синем вскинула руку, вдохновенно сплетая паутинку заклятия.
Первый салют вспыхнул, казалось, прямо над ними. Он рассыпался на сотни маленьких звёзд, сложившихся в белоснежный, распустившийся прямо в небе цветок с шестью лепестками в изящном венчике. Гирлянды расцветились разноцветными искрами, фонарики засияли белым и мягким светом — будто маленькие отражения сиявшей в небе луны; казалось, сад окутала волшебная сияющая сеть.
— Чтобы до конца выдержать откровенность, — любуясь всей этой красотой, сказала Таша, — может, вы заодно скажете, с чего так невзлюбили Арона?
Алексас запрокинул голову, вглядываясь в узоры звёздной пыли.
— Взлюбливать таких, как он — дело рискованное, — заметил он отстранённо. — Наверное, поэтому я предпочёл его невзлюбить.
— Но чем он так отличается от остальных? Тем, что телепат и целитель, и паладин, можно сказать? Я ведь тоже не такая, как все, да и вы, если подумать, но...
Алексас резко опустил голову.
Выражение его лица заставило её осечься.
— Скажите мне, что вы шутите, — тихо произнёс юноша.
Таша нахмурилась:
— С чего бы? Мне правда интересно, почему вы не в первый раз говорите что-то о 'таких, как он'.
К крыше, смешавшись с залпами салютов и ликующими криками, вознёсся звон бокалов; ему эхом вторили хлопки откупориваемых винных бочонков.
— Так, — наконец изрёк Алексас, и на губах его играла нехорошая улыбка. — Подождите-подождите... и вы хотите сказать, что ваш святой папенька и словом не обмолвился о том, что он — амадэй?
Слово было Таше хорошо знакомо. Из учебников истории.
И здесь, в этой ситуации, прозвучало так глупо и нелепо, что заставило её рассмеяться.
— 'Возлюбленный Богиней'? Один из шести магов, правивших людьми и свергнутых шестьсот лет назад? — она фыркнула. — Могли придумать шутку получше.
Алексас долго смотрел на неё.
Потом прикрыл глаза и заговорил.
— Они бессмертны, и их всегда двое. Один — Зрящий: тот, кто видит всё, кому власть дана знать, что творится в умах и душах. Тот, кто судит и дарит жизнь. Другой — Воин: тот, кто не ведает страха, кто повелевает силами мрака, чья сила неоспорима. Тот, кто карает и дарит смерть. — Он ронял слова неторопливо и уверенно, цитируя наизусть. — Судья и Палач. Свет и тьма. Друзья, братья, соратники. Каждый дополняет другого, каждый уравновешивает другого, на каждого не действует сила другого... но только один всегда защищает другого.
Затем, взметнув ресницы вверх, снова взглянул в её лицо.
— Говоря проще, один — целитель и телепат. Лучший телепат из всех, что когда-либо знал мир. Он не просто читает чужие мысли — контролирует их. Изменяет, заменяет собственными, думает чужим разумом, смотрит чужими глазами. Второй — некромант и мечник. Его колдовским силам позавидует любой архимаг, а мечом он владеет наравне с альвами. Он наделён нечеловеческой силой, скоростью, ловкостью... хотя оба амадэя не совсем люди. — Алексас мельком оглянулся в тёмную пустоту, ждавшую за парапетом, разделявшую башню и землю. — Зрящий не может влиять на мысли своего Воина. Заклятия Воина потеряют всякую силу, если их направят против брата-Зрящего. Силы в паре неравны, ибо крепкая сталь и тёмная магия куда надёжнее телепатии... и потому Воины всегда были щитами Зрящих, не наоборот. Конечно, Зрящие тоже далеко не безобидны, особенно если забывают о том, что созданы воплощениями света и справедливости. Но Воины всегда были сильнее.
— Почему так? — зачем-то спросила Таша. — Почему так, а не иначе?
— Почему Воины сильнее Зрящих? — Алексас задумчиво перебрал пальцами по камню парапета. — Тьма всегда сильнее, Таша. Просто потому, что не утруждает себя моральными принципами. Там, где свет простит, тьма без раздумий перережет горло. Свет поворачивается спиной к тем, кто может вонзить в неё нож. Свет не может ненавидеть, но ведь сколько сил даёт ненависть...
Он отстранился от перил. Тихо ступая подошвами сапог по камню, прошёлся от одного края крыши до другого.
— После ухода Кристали в Аллигране не было иных королей, кроме Королевы альвов и Короля цвергов. Людей было мало, и больших людских городов было всего три, потому что амадэев было шестеро: трое Зрящих и трое Воинов. Одна пара правила одним городом и всеми землями вокруг них. От Зрящего невозможно ничего утаить, а приговоры его были бесстрастны. Впрочем, он не только судил — он излечивал тех, кто умирал раньше срока, а порой и вырывал их из объятий смерти. Воин приводил приговоры в исполнение, и он не ведал жалости и пощады. Для амадэев не было никаких законов, ибо они сами были закон... впрочем, нет, закон всё же был. Один-единственный. — Алексас замер и обернулся, глядя на Ташу. — Запрещавший любить смертных.
— Почему?
— Таша, они — абсолютная справедливость. А абсолютная справедливость должна быть абсолютно беспристрастна. Уста Судьи могли изречь любимому неверный приговор, а меч Палача — дрогнуть над шеей дорогого человека. Какова была плата за нарушение, неизвестно, ибо за всё время владычества амадэев прецедентов не было... или о них не было известно... а властвовали они целых пятьсот лет. Вот только все вещи имеют свойство рано или поздно заканчиваться.
Они стояли на разных краях крыши, друг напротив друга. Таша не произносила ни слова: лишь смотрела на него.
Пока ещё неверующе.
— Да, в конце концов в Аллигране настали иные времена. Людей стало гораздо больше, и они стали гораздо... умнее. А амадэи либо остались прежними, либо изменились не в лучшую сторону. В конце концов, они были людьми когда-то, и со временем их души заполнили людские, мелочные и низменные страсти. А потом настало Тёмное Время, и Ликбер Великий воззвал к людям, дабы они свергли амадэев и избрали себе единого правителя, как цверги и альвы, и народ, послушный воле нового Чудотворца, отрёкся от прежних властителей. — Алексас поднял глаза, глядя на искрящиеся цветы фейерверков. — О, конечно, амадэи сопротивлялись. Об этом свидетельствует спалённый Адамант. Но как можно удержать власть, когда против тебя вся страна? А кто-то и не сопротивлялся, понимая, что заслужил кары... В итоге двое из шестерых погибли, но четверым удалось бежать. Где и как они спрятались, неизвестно — может, у альвов или цвергов, — но им это удалось. И когда Ликбер понял, что они не будут бороться за власть, то объявил всех амадэев убитыми. И люди избрали себе короля, а король избрал князей, а князья избрали герцогов, и Срединные земли стали Срединным королевством. Потому Шейлиреар и объявил Бьорков узурпаторами: ведь ваши предки свергли амадэев с их властью, которая уж точно была от Богини...
Вздохнув, он опустил глаза на Ташу.
— Так или иначе, вскоре после свержения амадэи стали лишь легендой. Но, как выяснилось, легенды эти живут и здравствуют, и даже не особо скрываются. Людям ведь и в голову не придёт, с кем они имеют дело. Большинство летописей об амадэях было утрачено в Тёмное Время, а те, что остались, писались учениками Ликбера под чутким руководством учителя... который предпочёл не оставлять в памяти людской подробности о сверхъестественном могуществе амадэев, недоступном никому, кроме них. И в итоге для всех они превратились в абстрактных шестерых магов, когда-то избранных Кристалью.
— А вы-то откуда всё это знаете? — прошептала Таша.
— Мне посчастливилось быть близко знакомым с одним из альвов. Он лично знал амадэев и рассказал нам с Джеми многое. Очень многое. Поэтому мы поняли, кто такой Арон Кармайкл, стоило ему увидеть в голове Джеми нас обоих. Никто из смертных телепатов, даже самых могущественных, не способен на это — мы проверяли. Только амадэй. Только Зрящий.
Таша смотрела на свои ладони, сами собой стиснувшиеся в кулаки.
Чувствуя, как ноющую противную пустоту, пульсирующую в её сердце, медленно сковывает тонкой корочкой льда.
— Почему вы не сказали мне сразу? — её вопрос прозвучал едва слышно.
— Потому что думал, что вы знаете. — Алексас досадливо скрестил руки на груди. — Я же думал, вы действительно его дочь, пусть даже приёмная. И, если честно, наличие дочери... даже дочерей — у амадэя, который не имеет права привязываться к смертным, меня несказанно удивило. С другой стороны, он ведь больше не Судья... а потом выяснилось, что вы знакомы всего несколько дней... впрочем, какая разница, сколько. Я бы не рассказал вам этого, если бы не заметил одной-единственной вещи.
— Какой же?
— Что вы думаете, что любите его. Вот только, похоже, сами не знаете: думаете или действительно любите. — Его взгляд был непривычно мягок. — Он бессмертный, Таша. Истинный бессмертный. А у таких весьма странные взгляды на мир и странные моральные принципы, нам недоступные и непостижимые. Может, он и не считает неправильным ведение какой-то своей игры, которой ни мне, ни вам не дано понять.
Долгое время единственным, что звучало на крыше, были отзвуки празднества.
Потом Ташина рука, дрожа, коснулась золотой цепочки.
— Может, и дано...
В этот миг лёд, холодивший её сердце, добрался до мыслей — и дрожь ушла.
Таша подняла голову. Тихо, очень спокойно сказала Алексасу, что надо делать.
— Вам что-то неясно? — добавила она, заметив непонимание в его взгляде.
— Нет, но...
— Вы намерены ослушаться приказа вашей королевы?
Алексас опустил глаза. Склонив голову, поднял футляр со скрипкой и безмолвно направился к лестнице.
Таша не смотрела ему вслед, но слушала эхо его шагов. Она глядела вперёд, на теряющийся в ночи горизонт. Где-то под ней радостно шумели люди — а перед ней тихо серебрились звёзды и сыпали искры фейерверки, расцветая в небесной черноте, бросая цветные отблески на её лицо.
Какое-то время она стояла, глядя на огненные цветы, расцветавшие отражениями в её зрачках.
Потом отвернулась от света — и, неслышно ступая по камню босыми ногами, подошла к люку, чтобы тенью скользнуть в лестничную тьму.
* * *
В библиотеке было тихо. Здесь всегда было тихо. Ровные ряды старинных фолиантов веяли покоем, не ведавшим людской суеты; библиотека жила своей, неторопливой и размеренной жизнью бессмертных чернильных строк.
В библиотеке пахло пылью, вечностью и старыми книгами. Воздух здесь был сухим и тягучим. Иногда его освежал порыв ветра из нежданно распахнувшегося окна или сквозняк, проникший сквозь приоткрытую дверь, но свежесть быстро гасла, поглощённая иными запахами.
В библиотеке властвовала тьма. Здесь никогда не бывало светло — даже в самый погожий день солнечные лучи просеивались сквозь узкие высокие окна, не разгоняя сумрака. Сейчас лучи были лунными, и танцующая в них пыль казалась серебристой.
У одного из окон стоял письменный стол. Сидевший за ним мужчина, подперев голову рукой, листал покоившийся на столешнице ветхий том, и взгляд его бегло скользил по строкам... но порой вдруг надолго застывал на каком-то простом, ничего не значащем слове.
Точно в этот миг он думал совсем о другом.
— Знаешь, — слово звякнуло осколком металла, — а ты не особо похож на того, кому уже одиннадцать веков. Если не знать, и не подумаешь ведь.
Услышав её голос, Арон вздрогнул и обернулся.
Та, что вышла из тени в лунный свет, скользя кончиками пальцев по корешкам книг, была сама похожа на тень. Чернота платья казалась гуще окружающей тьмы, кожа — белее снега.
Лица обоих вдруг обернулись застывшими, непроницаемыми масками.
Их молчание длилось долго.
Когда Арон нарушил его, голос его звучал ровно.
— Мы живём дольше, чем ты можешь представить. В жизни каждого из нас наступал момент, когда ты осознавал, что живёшь уже слишком долго, а тебе предстоит жить ещё столько же, и ещё дважды столько же, и трижды... Мир вокруг меняется, ты — нет. Ты смотришь, как сменяются поколения, ты наблюдаешь, как обращается в прах когда-то казавшееся незыблемым, ты видишь, как исчезают в смертной тени все, кого ты знал. Ты успеваешь увидеть всё, что хотел увидеть, а мир из века в век бежит по накатанному кругу, складывая одни и те же судьбы, одни и те же случаи, до жестокой насмешки, до дурной бесконечности. И когда осознание это становится для тебя невыносимым, ты можешь сделать лишь одно: забыть, как давно существуешь на этом свете. Забвение того, что мешает жить — единственный способ выдержать бессмертие.
— Вот как. Любопытно. — Таша прислонилась плечом к одному из стеллажей. — А где же твой Воин?
— Мы кое-что не поделили. После этого наша жизнь превратилась в сплошное сведение счётов.
— Понятно.
Он мягко хлопнул закрывшейся книгой.
— Таша, ты понимаешь, что я не мог всего этого сказать?
— Почему?
Вопрос прозвучал без гнева, без упрёка, без любопытства. Просто одно короткое слово.
— Если бы ты знала, ты не смогла бы относиться ко мне, как к... человеку. Знание того, кто ты и кто я, встало бы между нами непреодолимым препятствием.
— Ты забыл о том, что всё тайное рано или поздно становится явным. И рано или поздно препятствием между нами встанет твоя ложь.
— Я никогда не лгал тебе, Таша.
— Иные недоговорки куда лживее любой лжи. Особенно по отношению к тем, кого вроде бы любишь. — Она всматривалась в его глаза. — Кто я для тебя, Арон?
— Ты... дорогой мне человек.
— Дорогим людям обычно доверяют. Ты ведь говорил что-то о доверии, правда? Одностороннем, судя по всему. — Её губы растянулись в лёгкой улыбке. — Да, дорогим людям доверяют, а вот развлечению... девочке, с которой весело, игрушке...
— Таша, не надо.
— Но ведь это правда. Разве нет? Мне никогда ничего не говорят, просто ведут за собой. От меня требуют доверия, а вот я твоего доверия, видимо, недостойна. — Она склонила голову набок: неживым, кукольным жестом. — Кто ты и кто я, говоришь? Что ж, ты прав. Ты — амадэй, избранный Кристалью, король в изгнании. Бессмертный, великий, почти святой. А я всего лишь... как там? 'Глупая, глупая, глупая девочка'...
— Нет. Нет, Таша. Не говори так, прошу. — Он встал, шагнув к ней. — Я столько пробыл на этом свете, что почти забыл, что такое жизнь, но ты напомнила мне об это...
