— Мрак какой-то, — проговорил Оскар.
— Нет, старина. Эра мрака как раз закончилась, и настаёт рассвет, который выгонит хищников из тени. Только не все мы его переживём.
— Не пугай меня, госпожа.
— Я не пугаю. Просто хочу, чтобы ты был готов.
— 12.12. Реабилитация
Мы с Юлей вставали в пять утра — ещё засветло, и отправлялись на утреннюю пробежку от замка до леса и обратно. Это занимало около полутора часов. Юля уже начинала пробовать пользоваться крыльями, но пока у неё ещё получалось неуверенно и неуклюже. За две недели в замке в её состоянии наметилось улучшение: речь к ней постепенно возвращалась, приступов возбуждения за все эти дни случилось только два, хотя плакала она ещё часто. Я регулярно делала ей массаж, который вызывал у неё двух-трёхчасовой сон, а доктор Гермиона посоветовала для скорейшего восстановления речи разрабатывать мелкую моторику рук. Юля уже не дичилась всех подряд, приняла Карину и Вику, не боялась Конрада и Алекса, хотя на Каспара ещё посматривала исподлобья. Я надеялась, что собратья осознают, что сейчас не время припоминать Юле все её прошлые дела, и, кажется, они это осознавали. Никто не говорил ей плохого слова, все обращались с ней мягко и бережно, а также по моей просьбе старались не навязываться: Юля не любила больших скоплений народа, кроме, пожалуй, пробежек с достойными вокруг деревни. Это было её любимым развлечением, и если в какой-то день мы не бегали, она была угрюмой и плаксивой.
Вика здорово помогала мне с Юлей, беря на себя заботу о ней, пока я была занята. Педагогический талант у неё я заметила ещё в то время, когда в замке укрывались дети, а Юля во многом была сейчас как ребёнок. Следуя рекомендации Гермионы работать над мелкой моторикой рук, Вика часами занималась с Юлей лепкой, вырезанием из бумаги узоров, рисованием. Конрад тоже подключился к делу, только с другой стороны: он взял на себя физическую активность Юли. Максимум, что я успевала с ней делать — это массаж, а Конрад занимался с ней гимнастикой у-шу, теннисом и плаванием. Да, они ходили на озеро и плавали в ледяной воде, после чего бежали десять-пятнадцать километров, а потом ещё и летали. Надо сказать, со всем этим аппетит у Юли стал отменный, а сон — пушками не разбудишь. И хоть Конрад много занимался с ней, Юля не пропускала утренних тренировок в деревне, а я ради неё видоизменила упражнение "единство", которое выполнялось теперь исключительно на бегу и с песней. Впрочем, достойным этот вариант нравился:
— Как в армии, — смеялись они.
Хоть Юля оставалась замкнутой, как я уже сказала, дичиться окружающих и прятаться за мою спину она перестала, только при виде Каспара она каменела и уходила в себя. Сколько я её ни расспрашивала, она молчала, как партизанка. Я обратилась к Каспару, и он сказал:
— Не знаю, почему она так себя ведёт. Как будто я её обидел... А ведь вообще-то, я её спас тогда, во время штурма. Она попала под выстрел, ей всю грудную клетку разворотило... Я исцелил ей рану и отпустил.
Помнила ли об этом Юля? Или, может быть, ей казалось, что Каспар в чём-то виноват? Вечером я растопила в комнате камин, усадила Юлю у огня, а сама присела на скамеечку у её ног и взяла за руки, давая понять, что разговора не избежать. Она долго молчала, глядя на пламя. Я сказала:
— Да, Юля, смотри на огонь. Пусть он вытопит всё плохое, всё грустное, всю боль и злость, всю печаль. Пусть сожжёт все преграды.
Огонь трещал, Юля молчала. Я сказала:
— Каспар спас тебя, ты помнишь? Во время штурма тебя ранили, и он исцелил тебя.
На её окаменевшем лице ничто не дрогнуло, только шевельнулись губы, проронив:
— Лучше бы не спасал.
— Юля, да ты что! — Я обняла её, поглаживая и растапливая в ней эту обледенелость. — Не говори так.
Следовало срочно что-то делать с этим — как-то вызвать слёзы, потому что эта каменная скорбь была гораздо хуже. Через пять минут на моём месте сидел угрюмовато-смущённый Каспар, тревожно поглядывая то на меня, то на неподвижную Юлю и не зная, что сказать или сделать.
— Кас... Не нужно ничего делать. Да и говорить, может быть, не придётся, — сказала я ему. — Просто... Побудьте вместе.
Я оставила их наедине. Когда я через пятнадцать минут вернулась, по щекам Юли катились слёзы, а Каспар, по-прежнему смущённый, неуклюже держал её за руку. Положив руки им на головы, я почувствовала: что-то изменилось. В лучшую сторону... Ощущая под правой ладонью колючую щетинистую макушку Каспара, а под левой — Юлин мягкий, аккуратный газончик, я сказала:
— Всё хорошо, ребята. Я люблю вас.
— 12.13. Бумажные лебеди
Новость о том, что в "Авроре" назначены выборы нового президента, ничуть меня не удивила. Альварес предоставил собранию руководства Общества медицинские документы, согласно которым Юля страдала психическим расстройством и не могла больше занимать пост президента по состоянию здоровья. Оскар даже раздобыл и предоставил мне копию этих документов, подписанных врачебной комиссией во главе с руководителем авроровского медицинского центра доктором Ганнибалом Электрой. В документах значилось, что Юля с такого-то по такое-то число находилась в медицинском центре, где ей был поставлен такой-то диагноз, а дальше следовало подробное описание симптомов и заключение о её нетрудоспособности. Доктор Отто Береш участвовать в этом отказался, и наш небольшой центр принял нового сотрудника.
Шелестел прибой, покачивались пальмы, Юля сидела на горячем песке, обхватив колени руками и глядя в морскую даль. Это был тот самый островок, на котором мы с ней отдыхали... уже очень давно. Как и энное количество лет назад, я перенесла её сюда на руках: такой длинный перелёт она сама ещё не могла осилить. Хотя Юля разговаривала уже почти нормально, приступы прекратились, и называть она меня снова стала Авророй, было ясно, что прежней она уже не станет. Она была молчаливой и задумчивой, отвечала односложно, хотя речь к ней вернулась почти в полном объёме; создавалось впечатление, что ей просто не хотелось говорить. Часто она уходила в себя, да так глубоко, что не сразу удавалось до неё достучаться. Когда я сегодня утром осторожно заговорила с ней об "Авроре", она даже не проявила интереса, а вот на предложение слетать на островок откликнулась с энтузиазмом — впрочем, слово "энтузиазм" для описания её эмоциональных проявлений будет, пожалуй, слишком сильным. Задумчивое согласие — наверно, так более точно...
Ветер трепал её просторную белую рубашку, закатанные до колен брюки открывали босые ноги, а ботинки с вложенными в них носками стояли в тени пальмы. Сев рядом, я достала из кармана сложенный листок — один из копии тех самых документов, на котором было заключение о нетрудоспособности.
— Юль, тут написано, что ты больше не можешь занимать пост президента "Авроры", — на всякий случай пояснила я.
Юля не особенно долго всматривалась в текст, задумчиво щурясь. Дочитав, она подержала листок, а потом начала складывать из него лебедя: тренируя мелкую моторику кистей рук под руководством Вики, она обучалась искусству оригами и складывала из бумаги множество фигурок. Это переросло у неё в хобби, и она могла часами этим увлечённо заниматься, а когда её от этого отрывали, проявляла недовольство, хмурясь и забавно двигая губами. Сложив лебедя, она вручила его мне, сопроводив подарок лёгким поцелуем в щёку, встала и пошла по влажному песку вдоль линии прибоя.
Поздно вечером, завершив все дела, я сидела у камина. Каминная полка и прикроватная тумбочка были полны бумажных фигурок — лебедей, лягушек, птеродактилей, свиней, кошек, цветов. Юля спала, а вот ко мне сон не шёл. Побаливала голова. Звенящее молчание паутины и треск огня.
Раньше я не писала стихов, а тут... Из ноющей головы родились строчки.
На каменной глыбе в траве придорожной я знак оставляю: найди.
Кровавой слезой из глазниц опустевших я пыль прибиваю в пути.
Багровый небесный пожар этим утром мне душу обжёг, ослепил.
Ползу я на ощупь по выжженным землям и чувствую: нет больше сил.
Тебя не увижу, но всё же узнаю — лишь сердце сожмётся в груди.
Кровавой слезой тебе знак оставляю. Прошу, умоляю: найди!
Я скомкала листок и бросила в огонь.
— Глава 13. Рождественский вирус
— 13.1. Рождество на карантине
Шестнадцатого декабря выборы состоялись. Новым президентом "Авроры" стал Мигель Альварес.
К факту своего смещения Юля отнеслась равнодушно. Её не интересовали больше ни "Аврора", ни власть, ни политика, ни даже её любимые сигары. Всё, что представляло для неё когда-то ценность, перестало что-либо значить, она полностью отрешилась от суеты, которой прежде наслаждалась и на которую тратила столько усилий. Она с маниакальной страстью влюбилась в искусство оригами и теперь уже без помощи Вики постигала его премудрости, раздобыв кучу книг и пособий по нему. Делала она всё более и более сложные фигуры — уже из множества деталей, используя также цветную бумагу. Свои произведения она дарила всем, а когда весь замок заполнился её бумажными фигурами, она стала дарить их достойным в деревне. Приступов у неё больше не было, и как ребёнок она себя не вела, говорила хоть и мало, но как будто адекватно, бредовых мыслей не высказывала; тем не менее, из категории буйнопомешанных она перешла в категорию "тихих сумасшедших" — из-за этого своего всепоглощающего увлечения оригами. Это тоже можно было назвать своего рода помешательством, хотя и безобидным.
Однако её бумажные фигуры так наводнили замок, что их было уже некуда девать, а выбрасывать такую красоту рука не поднималась — особенно последние её работы, сложные и поистине виртуозно сделанные. От простеньких фигурок, выполненных во множестве экземпляров, мы потихоньку, втайне от Юли всё-таки избавлялись, потому что иначе в замке шагу нельзя было бы ступить — всё было бы ими завалено. Юля, занятая изготовлением новых фигур, не замечала исчезновения старых, тем более что мы старались поддерживать баланс их количества на постоянном уровне.
Зима выдалась не по-европейски холодной и снежной, и Рождество обещало быть "белым". Всюду уже началась предпраздничная суета, и нас она тоже, естественно, коснулась. Почему хищники не могут праздновать Рождество? Если все вокруг отмечают, почему бы им тоже не отмечать? Среди нас были представители разных конфессий, но важен был сам дух праздника, радость от него. Но, увы, радости на сей раз он нам не принёс.
Двадцать четвёртого декабря, в канун Рождества, ко мне пришла с докладом док Гермиона. У неё были тревожные новости.
Я приветствовала её:
— Здравствуй, Гермиона. Ну как, готовишься к Рождеству?
Она ответила:
— Да вот боюсь, что нынче нам будет не до праздника. К нам обратилось трое собратьев с одинаковыми симптомами. Самочувствие вроде бы нормальное, но при этом — резкое снижение скорости регенерации тканей.
Я нахмурилась. Что-то в паутине вздрогнуло...
— Насколько резкое?
— На уровне человеческой. Я провела обследование... И обнаружила в их крови вирус неизвестного вида. Также он обнаруживается в слюне и слёзной жидкости.
— Как он попал к ним? — спросила я. — И как он распространяется?
— Вот этого я пока не могу сказать точно. Мы только начали его изучение, ещё почти ничего не ясно. Но два способа передачи, можно считать, гарантированно есть: воздушно-капельный и контактный. Самое опасное, я считаю, то, что внешне он не проявляется какими-либо тревожными симптомами, по которым можно было бы почувствовать, что в организме что-то происходит.
— Насколько мне известно, на организм хищника вирусы не действуют, если он нормально питается, — сказала я.
— Это верно, если говорить об известных нам вирусах, — ответила Гермиона. — Защитные силы нашего организма способны подавлять жизнедеятельность большинства распространённых в человеческой и животной среде болезнетворных микроорганизмов. Но этот вирус — нечто принципиально иное. Такое ощущение, будто он создан именно для того, чтобы поражать хищников. Это "наш" вирус.
Паутина звенела всё громче. История крылатых снова всплыла в памяти... Одновременно с войной их начала поражать болезнь. Всё повторяется.
Я отправилась вместе с Гермионой в медицинский центр, чтобы взглянуть на больных. Двое мужчин и одна девочка-подросток. Они были помещены в палаты-боксы с прозрачными стенами, и им было в этой изоляции явно не по себе: ведь больными они себя не чувствовали, разве что травмы, из-за которых и обнаружилось снижение скорости регенерации, вызывали у них тревогу. Я сказала пару ободряющих слов мужчинам, а к девочке вошла в палату, предварительно по настоянию Гермионы облачившись в защитный костюм — комбинезон с капюшоном, перчатками и маской-респиратором. Так ходили все сотрудники центра: была объявлена вирусная опасность.
Девочка была смуглой, с тёмными кудрявыми волосами и пухлыми, чуть вывернутыми губами — чувствовалась лёгкая примесь африканской крови, но черты её лица были тонкими, почти европейскими.
— Привет. Как тебя зовут? — спросила я ласково.
— Ноэми, Великая Госпожа, — ответила она робко. И спросила: — Меня ещё долго будут тут держать? Завтра Рождество... Я хочу домой.
— Если честно, не знаю, детка, — ответила я. И спросила, показав на забинтованную руку: — Что у тебя там? Сильно болит?
Она поморщилась.
— Болит немножко... Обожглась. И почему-то не заживает уже два дня.
— Можно, я взгляну? Сними повязку.
Ноэми принялась разматывать повязку. Бинт прилип к ране, и она морщилась, отрывая его. Под повязкой был ожог размером с пол-ладони, лопнувшие волдыри открывали блестящую поверхность. Оставлять это, чтобы само заживало? Если бы не вирус, регенерация заняла бы пару часов, не больше. Но сколько времени это займёт теперь? Я уже и подзабыла, как долго заживают такие ожоги у людей. Недели две? И всё это время девочка будет маяться с этой болячкой? Не долго думая, я попробовала исцелить её, но через плотную перчатку защитного костюма это почему-то не получалось. Я не сразу сообразила, что мешает перчатка, и в первую секунду удивилась: я что, разучилась исцелять? Нет, не должно быть... Стащив перчатку, я коснулась ладонью ожоговой поверхности, и через секунду она на глазах превратилась в здоровую кожу. У Ноэми вырвался возглас удивления.
Когда я вышла, Гермиона тут же подскочила ко мне с каким-то дезинфицирующим раствором.
— Аврора, что ты делаешь! — воскликнула она.
Она принялась обрабатывать мне руку, а я ободряюще улыбнулась девочке, наблюдавшей за этим через прозрачную стенку палаты.
— Так... Отпустить тебя я теперь не могу, — заявила Гермиона. — Пока не выясню, заразилась ты или нет.
— Да ты что! У меня куча дел! — запротестовала я.
— А если ты уже заразилась? — сурово нахмурилась Гермиона. — Хочешь подвергнуть риску всех, с кем ты общаешься?
Я задумалась.
— Хм... И как долго ты думаешь держать меня на карантине?
— Не могу сказать.
— Ладно. Но раз уж я здесь застряла, вылечу тогда и их. — Я кивнула в сторону боксов, в которых находились мужчины.
