Двадцать конных рыцарей и все слуги их сопровождающие, наконец, собрались на подворье аббатства святого Протасия. Монахи большей частью кинулись помогать. Некоторые, наоборот, плотной кучкой собрались вокруг настоятеля.
Молодой предводитель отряда отдавал короткие приказы, ни к кому конкретно не обращаясь, чувствуя себя на земле монастыря в своем праве:
— Отмыться. Трапеза. Отдых. Коней расседлать, не поить, пока не остынут. Где настоятель?
Хрупкий аббат выступил вперед:
— Мы рады приветствовать наследника франкского престола. Жаль, Ваше Высочество, вы загодя не предупредили о своем приезде. Мы со всем рвением готовы выполнить Вашу волю, — аббат поклонился в меру подобострастно, но и с достоинством.
Наследник пристально всмотрелся в гладкое миловидное лицо отца Бизония. Приветливое выражение аббата портили настороженные глаза. Хотя, это как раз и понятно: двадцать вооруженных людей в обители кого угодно заставят беспокоиться.
А дальше прибывший отряд, с непринужденностью уставшего воина, начал превращать подворье в бивуак. На ухоженной зеѓленой лужайке кучами свалили грязную одежду вперемешку с оружием и доспехами. В ручье, пронизывавшем обитель насквозь, вдвое прибыло воды: люди плескались, фыркали, оттирая, въевшуюся в кожу грязь. С поварни потянуло жареным: не один каплун сегодня расстался с жизнью.
Монахи сновали между прибывшими, помогая снять доспех. Брат Базиль легко как пустой ковшик нес перед собой бадью с отваром трав.
— Что ты нас водой потчуешь? — возмутился один из воинов. — Неси монастырского вина. Пошуруй в погребе.
— За вином послали, — степенно откликнулся Большой Брат, — к трапезе будет. Не угодно ли и вам, Ваше Высочество, испить? — низко склонился перед принцем водонос.
— Налей.
Ароматный настой плеснулся в кубок. Гостю понравилось. Базиль тупо ждал когда вернется кубок и его отпустят. Но Людовик не торопиѓлся, пил мелкими глотками пряный холодный до зубовной ломоты чай, роняя в промежутках между прихлебываниями короткие фразы:
— Переполошили мы вас. Не часто, надо полагать, к вам гости наезѓжают?
— Отчего же, сир, в божий дом всегда дорога накатана.
— Вот как? И кто это у нас такой набожный, что не побоялся соваться в вашу глухомань?
— Да хоть епископ Блуасский, — осторожно выговорил брат Базиль и поднял на принца серьезные глаза.
— Что этому лисенку здесь понадобилось? — Людовик заговорил очень тихо, наверное, сказалось холодное питье.
— Не знаю, Ваше Высочество. Говорят, приезжал узника проведать. Может, врут. Я при сем не присутствовал.
— Еще интереснее! А узник откуда появился?
— Говорят, из самого Парижа. Да, может, врут, как проверишь?
— Имя?
— Говорят...
— Брат Базиль! — донесся издалека голос аббата. — Да как ты смеешь своими разговорами отвлекать наследника?! Ваше Высочество, прошу извинить болтовню скорбного головой брата, что занимает ваше драгоценное время.
— Он не в себе?
— К сожалению.
— То-то я спрашиваю из чего вы варите сей чай, а он мне перечисляет все травы, что под ногами видит, — Людовик так натуѓрально расхохотался, что настороженный аббат тут же просветлел лицом.
— По травам у нас брат Телпин. Если, монсеньер желает, я приглашу его для беседы.
— Позже.
— Тогда я с вашего позволения отправлю брата Базиля на поварню. Иди брат Базиль, помоги отцу келарю, он считает бочонки с вином и сидром. Иди, помоги таскать. Иди сын мой. Тонкие пальцы церемонно перекрестили широкую как скоѓвородка тонзуру великана.
К вечеру жизнь в аббатстве стала входить в какое-никакое русло. Зазвенел колокол, сзывая братию к вечерне. За монахами в церковь потянулись рыцари и сам принц Людовик. На протяжении всей трапезы и после нее он мирно беседовал с настоятелем. Настороженность постепенно покидала отца Бизония. Прояснились теплые внима-тельные глаза, улыбка стала чистой и смиренной. Только самый закоренелый циник мог к концу их беседы усомѓниться в этом тонком, умном, добром и кротком как голубица сыне церкви.
После вечерни в теплом, густом от пребывающей синевы воздухе, разлилась прохлада. Никто не собирался на покой. Расположились на лужайке у ворот. Ворота на ночь уже притворили. Людовик в чистой, подхваченной наборным поясом камизе сидел на раскладном стульчике, наблюдая за поединком двух рыцарей. Один все время нападал, другой защищался. Поединок был учебный, но это не мешало наслаждаться красотой и отточеностью движений. Как только они пройдут от черты до черты, — отметки на траве, — роли поменяются.
Чуть дальше к врытому в землю столбу приколачивали попереѓчину — мишень для лучников. И хоть луки были только у троих, — траѓдиционно не рыцарское оружие, — посмотреть на срельбу сбежались все. Среди наблюдателей Людовик заметил давешнего моѓнаха, в плечах чуть уже местной колокольни. Того не заперли, как опаѓсался принц, не наказали за болтовню. (В том и его, Людовика, заслуга имелась). Принц загадочно усмехнулся: ах аббат, аббат учиться тебе еще и учиѓться.
Стрелы ложились кучно. Иногда предыдущая вздрагивала задетая пернатой соперницей. Каждый точный выстрел сопровождался ревом одобѓрения.
— Эй, братия, есть среди вас кто-нибудь, кто не побоится выйти против наших лучников? — зычный голос принадлежал герольду, впрочем, распоясанному и пьяному, как и остальные гости.
— Есть.
Вперед выступил брат Базиль. Короткий франкский лук выглядел прутиком в его ручище.
— Только чего по деревяшке метиться? В деревяшку мертвую отчего же не стрелять. И промахнуться не страшно.
— По живому стрелять собрался?
— Пойди к столбу, да на голову чего положи, вон хоть репу. Сниму, кожи не оцарапаю.
— А и пойду! — герольд, пьяно пошатываясь, двинулся к мишени. Людовик, с интересом наблюдавший за их диалогом, вновь встретился взглядом с братом Базилем.
— Стой!
Герольд сбился с шага и обернулся, пытаясь одновременно устоять на ногах и отвесить поклон принцу:
— Я принял вызов, В-ваше В-высочество!
— Стой, тебе говорят. Мы не на турнире. Откуда ты знаешь, как стреѓляет этот монах? Он и наголову слаб, говорят. Так что остынь. А вы, братие, тащите лучше нищего или разбойника, если таковой найдется в темнице, — принц выговаривал слова с тщательностью очень пьяного человека. Лицо обмякло, расплылось. Глаза полуприкрылись отечными веками.
Ну, хочет сюзерен развлечься, ну, настроение такое.
— Из малой кельи...который тать... из малой... — голоса перебеѓгали по толпе монахов, как опасные, синие огоньки, по догорающим головешкам. Абѓбат Бизоний, находящийся чуть в отдалении придвинулся к принцу:
— Достойно ли Вашей славы и чести, Ваше Высочество, устраивать подобные игры?
Полдня проведенные в мирной беседе с царственным увальнем, и то, как грузный наследник внимал духовным наставлениям и изречениям из писания, которыми аббат пересыпал сою речь, толкнули отца Бизония на столь опрометчивое замечание. Ответом был недоуменный, пьяный, пьяный взгляд принца. Настоятель почувствовал, что зарвался и пошел напопятный:
— Ваше Высочество, в стенах аббатства всегда царили мир и покой. И нищий и даже разбойник могли найти здесь защиту. Жестоко подвергать сирых сих опасности.
— Кто здесь говорит об опасности?! Ты? Ты считаешь моих людей негодными воинами? Тех, кому я доверил свою жизнь?!
Из темноты на аббата надвинулось сразу несколько расхристанных, благоухающих вином и луком фигур. Из толпы крикнули:
— Давайте аббата поставим.
Кто кричал, было не разобрать.
Смелость и самообладание отца Бизония дали позорную трещину. Всесильный среди послушной братии и безответных сервов, он живо представил, как пьяная толпа грубых, жестоких воинов, тащит его к столбу, как привязывают, как в лоб — средоточие ума и драгоценных знаний — целится оперенная смерть.
Такого он допустить не мог. Да и столь ли уж велика опасность? Рыцари все пьяны, принц от них не отстает. Вряд ли они узнают в жалѓком полуживом узнике блестящего графа, покинувшего родину почти десять лет назад.
— Слово Вашего Высочества для меня закон, — пролепетал аббат. — Брат Эмунд, брат Баэиль, приведите разбойника. Только заткните ему рот. Его мерзкие речи не должны оскорблять благородный слух наших гостей.
Обернувшись с речью к монахам, аббат не увидел, как мгновенно изменилось лицо принца: мягкие щеки затвердели, глаза превратились в две узкие подковки, губы сжались в нить, сделав его похожим на большую прищурившуюся сову, которая прикидывает момент для удара, чтобы безошибочно с одного рывка добыть зазевавшуюся мышь. Факельщики встали редким полукругом. Свет теперь падал на площадку перед наследником франкских королей.
Весь день узника тревожило напряженное ожидание, предчувствие чего-то необычного. Даже бредовое марево, в котором плескалась и искрилась вода, чуть поблекло. На всякий случай Роберт перебѓрался в дальний угол кельи: вдруг в забытьи встанет и напьется отравы... или придут. Ему казалось, у порога труднее обороняться. Отдохнув, он сам себе усмехнулся. Что собственно он может противопоставить сытым дюжим молодцам, которых, вполне возможно, за ним уже послали? Только не дать зарезать себя безропотно, сопротивляясь до последнего. Хотя бы из чистого упрямства.
Брат Базиль прихохатывал. От него тянуло кисловатым винным духом. Вторым, конечно, был пустоглазый. От этого пахло смертью.
— Вставай, тать, предстанешь сейчас пред ясные очи самого принца, — огромные ручищи, легко приподняли исхудавшее тело пленника, поставили на ноги. — Испугался? Не боись, поиграем, отпустим.
Пьяненькая тирада оборвалась от тычка в бок. Брат Эдунд недвусѓмысленно дал понять своему напарнику, что его треп неуместен. Дальше сборы проходили в молчании. Роберту связали руки за спиной, но вместо кляпа брат Эмунд достал из складок своей рясы черную кожаную повязку, тонкие веревочки которой затянули на затылке.
Горящая факелами ночь, пьяный от лесных ароматов ветер и витающее в воздухе возбуждение, обрушились на Роберта как водопад.
Давно в Сирии, в страшный, переломный момент его жизни была дорога к эшафоту под безразличным взглядом Слима. Тогда он загнал все, что было рыцарем Робертом в самый отдаленный неприступный для чужих, уголок души. Тогда страдало тело. Сейчас, телесные муки не шли ни в какое сравнение с душевными. Обнаженная, истерзанная, преданная всеми и вся душа рвалась и корчилась. Казалось, даже земля жжет подошвы, отторгая ненужного ей сына.
Людовик сидел в окружении своих людей — мальчик, к которому Роберт когда-то был искренне расположен; юноша, который вопреки приказу отца осмелился прискакать в Корье, дабы проводить уходящее Христово воинство. Тот мальчик, повзрослел, стал мужѓчиной и примкнул к остальным, стоявшим у трона. Что он бросит в лицо опальному графу? 'Я тебя туда не посылал' — как отец, или: 'Вы сделали свое дело, пора удалиться'.
Несмотря на слабость, Роберт старался ступать твердо. Плечи расправились. Чтобы ни ожидало впереди, он встретит это с гордо поднятой головой. Можно отменить графа Парижского, но никто не отменит достоинство Роберта Робертина.
С полпути, повинуясь приказу аббата, его поволокли к столбу. Что-то такое обронил брат Базиль про забавы. Неужели станут расстреливать безоружного? Кто его знает, какие нравы приѓвились при королевском дворе за прошедшие восемь лет?
Людовик сквозь прищур рассматривал длинноволосого пленника в изодранной одежде и мысленно примерял к нему всех опальных, либо просто неудобных сеньоров, с которыми желал бы поквитаться его отец. Ответа не находилось, и это еще больше разжигало его любопытство. Кто перед ним? Ну, уж никак не простой виллан. Одежда — да — грязная. Вонь шибает даже на расстоянии. Но... нет, не виллан. Что-то... Аура что ли? От напряжения стало покалывать кожу на ладонях. Мысль мелькнула и пропала, но даже от мимолетного предположения принца чуть не подбросило. Померещилось???
Принц заставил себя расслабиться, все равно скоро все выясѓнится. Ничто теперь не помешает ему узнать правду. Даже если придется украсить ворота аббатства изящной фигурой отца Бизония... остальных монахов можно развесить по стенам, — мысленно прибавил он и усмехѓнулся.
Что настоятель старается держать пленника подальше от гостей, стало понятно, когда того с полдороги потащили к мишени. Людовик сделал легкое движение рукой, незаметное в темноте посторонним, и к нему тут же склонился давешний герольд, правда, резко протрезвевший:
— Что прикажешь?
— Пусть стреляет только Сеульф.
— Попасть или промахнуться?
— Что бы и волосок с головы не упал.
— Будь спокоен, монсеньор, скажу Сеульфу чтобы метил в небо.
— Нет. Все должно выглядеть естественно. Мы же состязаемся.
— А монахи?
— Тот, здоровенный пусть стреляет. Остальных не пускать.
Герольд пьяной походкой двинулся в сторону лучников. Что приказ будет выполнен, принц не сомневался. С ним остались самые преданные, кто не побоялся гнева короля, сохранив верность ему, опальному принцу, кто прошел с ним от Реймса до Гаттина.
Пленник стоял у столба прямо. Широкая выпуклая грудь медленно вздымалась. Даже в сумеречном свете факелов было видно насколько он изможден. Но он не дрожал, не рвался из рук, не пытался пасть на колени. Поистине — королевское достоинство. Людовику опять стало не по себе.
Первый выстрел сделал Сеульф, стрела вошла в перекладину на локоть выше головы пленника. Рыцари недовольно загудели, монахи зарѓжали. Брат Базиль повертел в руках небольшой лук, прицелился и... его стрела легла точнехонько на середине между предыдущей и головой несчастного. Сеульф разделил оставшееся расстояние еще надвое. Толпа притихла. И те и другие напряженно следили за поединком. Людовик же неотрывно смотрел в лицо жертвы. Глаза. Тот не зажмуривался, не следил за смертоносным наконечником, способным в следуѓющий миг оборвать его жизнь. Он смотрел только на принца: прямо и требовательно. Не с просьбой: помилуй. С вопросом. Кто ты? С кем ты?
Нарастающее чувство тревоги за того у столба и почему-то за себя, заставило принца остановить состязание. Стрелы ложились одна подле другой. Последняя пришпилила к столбу прядь спутанных волос.
— Довольно!
— Монсеньер, позволено ли будет увести этого несчастного? — прямо в ухо зашептал голос аббата. В нем мешались возбуждение и вкрадѓчивость.
— Нет.
— Вы хотите еще развлечься? Но не стоит ли пожалеть его? От страха он может сойти с ума.
— Оставь, преподобный, — в голосе Людовика не чувствовалось и тени прежней пьяной расслабленности.
— Но...
— Как его зовут?
— Он называется разными именами, в том числе и очень славными.
— И все же?
— Я не знаю.
— Придется спросить самому.
Людовик внезапно обернулся и глянул на Бизония. Лицо настоятеля больше походило на маску ненависти. Показалось даже: не будь рядом людей, со святого отца сталось бы вытянуть из складок мантии стилет и пустить его в ход. Может, и рука бы не дрогнула. Но на то они и ближники: четверо появились из темноты, как бы сами собой, плотно окружили аббата и оттеснили в сторону. Людовик сосредоточил внимание на человеке у столба.
