Станция "Аэропорт" похожа на гигантский ангар для самолетов или танков или чего-то другого, столь же огромного и неповоротливого. Здесь нет обычных для московского метро толстых колонн, здесь вообще нет колонн, вся станция представляет собой одну большую полость со сводчатым потолком, гигантский пузырь, вспухший в нескольких метрах под землей в результате трудов скольких-то там тысяч рабочих. Люди в этом объеме кажутся мелкими, а издали даже игрушечными, так кажутся игрушечными люди, когда смотришь на них через иллюминатор вертолета, висящего совсем низко над землей.
Я сразу заметил Лену, она сидела на скамейке и безучастно смотрела прямо перед собой, туда, где на стене красовалась блядовитая девица, рекламирующая очередной женский журнал. Лена не плакала, она сидела совершенно неподвижно и вся она была какая-то неподвижная, взгляд, мимика... она куда больше походила на живого мертвеца, чем я.
Я сел рядом и кашлянул. Лена не отреагировала. Я кашлянул еще раз. Лена повернула голову и вздрогнула.
— Что с тобой? — спросила она.
— Кровь вытекла.
— Вся?
— Практически.
— Как ты еще жив?
— Я и не жив. Я живой мертвец.
— Как это произошло?
— Уже забыла? Ты пустила мне кровь.
— Ты должен был умереть.
— Я и умер.
— Это Сатана тебя оживил?
— Его зовут Головастик.
— Его зовут Сатана!
Я пожал плечами.
— Сатана так Сатана. Да хоть горшком назови.
— Не шути с этим! — воскликнула Лена. Ее болезненная безучастность таяла на глазах. — Он победил первую схватку, но битва еще не закончена.
— Хочешь закончить битву прямо сейчас?
Лена вытаращила глаза от удивления.
— Боишься? — усмехнулся я. — Без папочки страшно, правда?
— Ты действительно хочешь этого? — печально и очень тихо спросила Лена. Но я услышал ее.
— Нет, я не хочу этого. Я хочу только одного — чтобы твой хозяин перестал полоскать тебе мозги, чтобы ты снова стала сама собой. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты стала той, которую я знал, когда мы были вместе. И чтобы мы снова были вместе. Мы ведь любили друг друга, я не верю, что любовь может угаснуть за считанные дни, пусть даже по воле... да пусть даже по воле бога!
— Воле бога подчиняется все сущее, в том числе и любовь. Как бы мы с тобой ни хотели этого, мы не сможем полюбить друг друга. И вообще, не было никакой любви, была благодарность, привязанность, симпатия... и все.
— Не верю! Когда ты сбросила оковы ложной веры...
— Полегче! Не называй православие ложной верой!
Я примирительно поднял руки ладонями вперед.
— Давай не будем ругаться, — сказал я. — Ты считаешь, что твой бог хороший, я так не считаю, но я не буду тебя разубеждать. Ты думаешь, что мы не можем быть вместе, я считаю, что ты неправа, но я уважаю твое решение, каким бы оно ни было. Знаешь, я ведь до сих пор люблю тебя. Я хотел бы помочь тебе, мне кажется, что ты в беде, но ты ведь отвергнешь мою помощь?
Лена мрачно кивнула.
— По-моему, это ты в беде, — сказала она. — Ты отверг бога, ты отдался во власть врага рода человеческого, и ты продолжаешь думать, что это нормально.
— Он не враг рода человеческого! — возразил я. — Враг рода человеческого — тот, кто хочет прекратить его существование.
Лена тяжело вздохнула.
— Всему есть свое время, — сообщила она. — Время разбрасывать камни и время собирать камни, время любить и время ненавидеть... а сейчас пришло время подвести итоги бытия. Я знаю, ты боишься божьего суда, но это только потому, что тебе есть чего бояться.
— Нет, дело не в этом. Чтобы чего-то бояться, надо в это верить, а я не верю в ад, каким его изображают на иконах. Когда говорят о страшном суде, я думаю не о том, что скажет бог в отношении лично меня. Я знаю, это звучит глупо и напыщенно, но, когда я думаю о страшном суде, я думаю о том, что мир перестанет существовать, что прервется история человечества. Да, это не самый хороший мир, но и не самый плохой, я бы с радостью провел в нем ближайшие лет сорок, а если получится, то и больше. Я хочу побывать в космосе, пообщаться с инопланетянами, поговорить по душам с искусственным интеллектом, побывать в настоящей виртуальности, а не в этом убогом интернете. Ты представляешь — ничего этого не будет. Если твой хозяин добьется своего, ничего этого не будет!
— А еще не будет третьей мировой войны, терроризма, наркотиков, СПИДа, преступности, порнографии, алкоголизма...
— Достаточно, — я перебил Лену. — Да, я согласен, в мире много плохого, но разве это дает повод его уничтожать? Неужели все плохое, что есть вокруг нас, перевешивает все хорошее? В библии сказано, что, сотворив мир, бог осмотрел его и сказал "это хорошо". Неужели он ошибся?
— Он не ошибся. Мир действительно хорош, как и любое божье творение. Но срок истекает, приходит время подводить итоги. Ты не в силах ничего изменить, то, что предначертано, случится в любом случае, но лично для тебя итоги будут совсем другими.
— Разве я не погубил еще свою душу? Не забывай, я же был вампиром.
— Любой грех искупается покаянием. Еще не поздно покаяться и твоя душа будет спасена.
— И я попаду в рай. Все это очень здорово, но я предпочитаю быть живым на Земле, чем мертвым в раю.
— Ты не живой.
— Это временно, я постепенно восстанавливаюсь.
Лена тяжело вздохнула.
— Зачем ты пришел? — спросила она.
— Не знаю. Теперь — не знаю. У меня была одна безумная надежда...
— Что я предам господа и пойду с тобой?
— Что ты согласишься хотя бы соблюдать нейтралитет.
— В финальной схватке добра и зла нельзя соблюдать нейтралитет. Когда на карту поставлена судьба миллиардов душ, нейтральных сторон быть не может.
— Я так не думаю.
— Ты ошибаешься.
Я пожал плечами.
— Тогда больше не о чем говорить, — сказал я. — Оставайся с богом, — я хихикнул, — каламбур, однако. Прощай.
— Ты уходишь? — удивилась Лена. — Просто уходишь?
— Я не хочу причинять тебе боль. Не забывай, я все еще люблю тебя.
— Но...
— Я знаю, твой хозяин вернется и соотношение сил изменится. Я знаю, в следующий раз у меня будет меньше шансов, но я все равно не нападу на тебя. Можешь считать, что я боюсь погубить свою душу. И не делай такое лицо, у меня тоже есть свои понятия насчет того, что хорошо и что плохо. Да, они другие, чем у тебя, но они есть.
— Никогда не думала, что Сатана любит изображать благородство.
— Причем тут Сатана? — удивился я. — А, понял, ты думаешь, что это он диктует мне все, что я говорю. Придется тебя разочаровать — он совершенно ни при чем, он не вмешивается в мою душу. Знаешь, почему? Все очень просто, он просто считает, что это нехорошо. Он уважает своих друзей, а ты — ты слуга своего бога, его рабыня, а он твой хозяин, а мы с Головастиком... нет, мы все-таки не друзья, я погорячился, при такой разнице в силах дружба невозможна. Он мой учитель, а я его ученик, но я не раб, а он не хозяин. Он уважает меня и мне это нравится. А в твоих отношениях с богом — неужели в них есть место уважению?
— Это иллюзия, — возразила Лена, — Сатана — настоящий мастер иллюзий. Теперь я понимаю, как он захватил контроль над тобой. Мне тебя жаль.
— А мне жаль тебя. Прощай, — я встал со скамейки.
— Мы еще встретимся, — сказала Лена мне вслед.
— Посмотрим.
4.
— Ни хрена себе! — только и смог сказать Михаил, когда я материализовался в прихожей. — Как это тебя угораздило?
— Подрался с одним служителем господа, — сказал я. — Все уже обошлось.
— И то хорошо. Пойдем, поедим, Юлька как раз ужин разогрела.
— Нет, спасибо, для меня сейчас есть — только кишечную флору травить.
— Не понял.
— Все ты понял. Я — живой мертвец. Одна девица порезала мне артерии и спустила всю кровь, я теперь могу существовать только в таком состоянии. Вот, смотри, — я продемонстрировал Михаилу шрамы на шее.
Можно было их ликвидировать, это совсем несложно, достаточно только пожелать, но тогда мое оживление отложится на несколько часов, мелочь, а неприятно.
Михаил задумчиво присвистнул.
— Так что это, — спросил он, — выходит, это уже не фэнтези, это уже, типа, мистический триллер? Типа, на тебя всякие иезуиты охотятся?
— Бери выше, — усмехнулся я, — сам мессия.
— Какой мессия?
— Светлый. Второе пришествие состоялось.
— Когда? Как?
— Когда? Сейчас посчитаю...три... или четыре... уже со счета сбился! Короче, то ли три, то ли четыре дня назад.
— И кто Христос?
— Одна девушка, я ее знал раньше.
Юля вышла из кухни и включилась в разговор.
— Ты победил? — спросила она. — Ты убил ее?
Я отрицательно покачал головой.
— Нет, я не убил ее. А насчет того, кто победил — мы оба умерли по разу, так что никто не победил. И вообще, сдается мне, что в этой схватке не может быть победителей.
— Страшный суд состоится? — уточнила Юля.
— Не знаю. Честное слово, не знаю. Если бы я верил в бога, я бы на всякий случай покаялся.
— А ты не веришь в бога? — заинтересовался Михаил.
Я пожал плечами.
— Нет, верить-то я в него верю, трудно не верить в того, с кем дрался, но служить ему я не готов. Я предпочитаю сохранять свободную волю.
— Дрался с богом... — проговорил Михаил с сомнением в голосе, и резюмировал, — круто. Типа, раны промыть или еще что?
— Нет, спасибо. А кстати, как с охраной, они уже приходили?
— Нет, не приходили. Думаю, этот Игорек все-таки решил никому не докладывать. Вот и хорошо.
— Воистину хорошо.
Я вошел в выделенную мне гостевую спальню, закрыл за собой дверь и сел в мягкое и удобное кресло, стоявшее напротив гостевого телевизора. Я не стал включать телевизор, я направил взгляд внутрь себя и, одновременно, далеко за пределы всех доступных пространств.
Что скажешь?
А что тут можно сказать? Могло быть и хуже.
Ты недоволен? Ты хотел, чтобы я ее переубедил?
Таких, как она, нельзя переубедить. Нет, все прошло нормально.
Но ты недоволен.
Будешь тут доволен. По всему выходит, что большой драки не избежать, Бомж решил идти до конца. Не понимаю, чем ему так не нравится этот мир?
Слушай, а все-таки, кто такой этот Бомж?
Он утверждает, что он известен народу как Иисус Христос.
А почему Бомж?
Потому что бомжевал три года.
Он действительно сын божий?
Ага, и швец, и жнец, и сам себе отец. Про древних греков слышал что-нибудь?
В школе проходил.
Что такое герой, знаешь?
Ну, храбрый воин...
Хрен тебе храбрый воин! Герой у греков как раз и есть сын божий. Когда бог трахает обычную женщину, рождается божий сын, смертный, но очень крутой. Вот это и есть герой.
Так что, получается... нет, не понимаю.
Чего тут не понимать? Всех выдающихся личностей греки считали детьми богов, поверье у них было такое — если кто-то круче, чем другие, значит, бог. Полагаю, Бомжа вначале только в этом смысле называли сыном божьим, а потом он сообразил, что если воспринять все это буквально, то этим можно воспользоваться. И воспользовался.
Значит, он просто очень крутой маг?
Можно и так сказать. Только он ОЧЕНЬ крутой.
Круче тебя?
Боюсь, что да. Сегодня я одолел его хитростью, но в следующий раз этот фокус уже не пройдет. Понимаешь, он занял очень удобную нишу, его силы подпитывает всеобщая вера, она отражается в нем, а эта девчонка... черт возьми, как он ловко меня обыграл!
Что ты имеешь ввиду? Погоди, тот бардак в церкви — так это ты подстроил?!
Ну да. Твое развитие затормозилось, тебе пора было расти дальше, а ты все никак не мог поверить в себя. Но не думай, что я организовал эту сцену во всех подробностях, я, собственно, сделал совсем немного, просто подсунул Спиридону газету, а потом усилил его проклятие. Все остальное ты сделал сам.
А если бы его проклятие меня накрыло?
Я же не идиот, я все аккуратно рассчитал, задание было тебе по силам, даже запас большой оставался. И ты вполне справился с заданием, все прошло бы замечательно, если бы не эта девчонка.
Это Бомж дал ей силы?
Он. И теперь она его подпитывает, сама того не ощущая, пройдет еще пара недель и нам с тобой придется совсем худо. Утешает одно — Бомж связан пророчествами, он не сможет устроить конец света, если не выполнит все предначертания "Апокалипсиса".
А зачем он вообще устраивает конец света?
Когда все пророчества исполнятся, он станет настоящим богом. Он сможет сотворить свой мир вместо того, в котором мы с тобой обитаем, и начать все сначала, уже не как сильный маг, а как самый настоящий бог. Когда занимаешься волшебством, главная проблема — поверить в свои силы, если ты не веришь в то, что пытаешься сделать, то ты это и не сделаешь. Именно поэтому сила волшебников растет постепенно — чем больше тебе по силам, тем сильнее становится твоя вера. Бомж готов сделать последний шаг.
Ему можно как-нибудь помешать?
Ты вообще слушаешь, что я говорю? Он связан пророчествами, если они не сбудутся, конца света не будет. Самое главное пророчество — ты. Пока ты жив, мир будет существовать.
Но я не жив!
Я неудачно выразился. Пока ты существуешь, мир тоже будет существовать.
А если я скроюсь куда-нибудь, где он не сможет меня найти?
Через какое-то время он убедит себя, что уничтожил тебя, и препятствий к армагеддону больше не останется. Чтобы спасти мир, ты должен продолжать борьбу.
Почему я? Почему не ты?
Так получилось. Я не хотел взваливать на тебя этот груз, я просто хотел, чтобы ты стал таким же, как я, мне показалось, что ты сможешь стать моим другом, когда закончишь обучение. Я не подумал, что Бомж воспользуется случаем и повернет все так, что начнет сбываться "Апокалипсис". Я вообще не думал, что в его голове бродят такие идеи. Признаю себя идиотом, должен был догадаться с самого начала.
И что теперь? Что я должен делать?
Если бы я знал... То есть, понятно, что ты должен делать, ты должен как-то просуществовать до того момента, когда он потеряет веру в то, что сумеет тебя уничтожить. Еще было бы неплохо, если бы светлая отвергла свое предназначение. Но она должна сделать это по своей собственной воле, если она просто погибнет, он ее воскресит и все пойдет дальше тем же путем, а вот если она отречется от него, это нарушит весь сценарий.
Она от него не отречется.
Лучше так не думать. Не забывай, ты теперь тоже в некотором смысле пророк, твои мысли могут воплощаться в действительность. Она должна отвергнуть его. Не знаю как, но мы должны этого добиться. Мы не можем вечно прятаться.
Если мы будем побеждать ее раз за разом...
Мы не будем побеждать ее раз за разом. Если она тебя убьет, я не смогу тебя воскресить, ты погибнешь окончательно.
Ты уже воскресил меня один раз.
