Камеры заключения в Престольной Цитадели имели мало общего с подземельями Уэймара. По правде, они были лучше иных гостиниц, виданных Мирой. Мягкая кровать, письменный стол, секретер, чернильница, папка чистой бумаги: переписка — неотъемлемое право узника. За ширмой ванна, умывальник, зеркало: пленник имеет право сохранять опрятный вид — даже должен, если помнит о чести. Книжная полка: труды Праматерей, дюжина романов, несколько научных трактатов. Среди последних — пара учебников военного дела: узник может не только развеять скуку заключения, но и повысить свое мастерство. Пытка темнотой также не предполагается: на столе яркая лампа (плафон начищен до блеска), в оконцах добротные большие стекла с имперскими вензелями в уголках. За стеклами, конечно, решетки, но прутья почти не портят вида на Ханай, сбрасывающий с себя оковы льда. Пленникам, по сути, позволено все, кроме малости: выйти на свободу. Этой малости, впрочем, хватало, чтобы Мира мучилась постоянным чувством вины в адрес двух своих учителей.
Франк Морлин-Мей — бывший первый секретарь налогового ведомства — принадлежал к той плеяде мастеров, которых Адриан заметил и возвысил, еще будучи принцем. Морлин-Мей имел подлинную страсть к учету, проявлявшуюся во всем. Перья на его столе были разложены строго по порядку — от меньшего к большему; листы бумаги переложены накрест по десять, чтобы видеть общее число; в книгах закладочки с количеством страниц, прочтенных за день... Именно Морлин-Мей сумел создать такую прозрачную систему учета налогов, что любой — даже дубовый вояка, вроде Роберта Ориджина, — видел бы всю картину. Разумеется, при первой возможности министр налогов Дрейфус Борн избавился и от Морлин-Мея, и от его системы учета.
Морлин-Мей был кристально честным человеком. При помощи агентов протекции Мира смогла в этом убедиться: стоимость его имущества и средства на банковских счетах в точности совпали с общей суммой его жалований, за вычетом повседневных затрат. (Последние, кстати, Морлин-Мей исправно учитывал день за днем и хранил записи годами.) По меркам налогового ведомства его честность была диковинкой из тех, на какие указывают пальцем. Проведя годы белой вороной, он познал прискорбную неуверенность в себе и, как следствие, полюбил междометие "это, как бы".
— Ваше величество, позвольте предложить вам, как бы, чаю. Мы это, как бы, только что позавтракали.
Альберт Виаль был человеком иного толка. Софиевский дворянин, потомок лордов-корабельщиков Южного Пути, сын негоцианта, внук негоцианта и правнук негоцианта. Он никогда не нуждался ни в деньгах, ни в высочайшей помощи: Виаль родился среди роскоши. К государственной службе относился не как к источнику заработка, но как к предмету гордости: все в его роду были богачами, министром же — он один. Вся его внешность дышала благообразием: круглые софиевские щеки, холеные бакенбарды, брови настолько густые, что смотрятся уже не хмуро, а чудаковато. Виаль никуда и никогда не торопился: его сборы, чтобы выйти из камеры на обед, занимали до получаса, гвардейцам приходилось ждать. Речь его звучала медлительно не от многословия, а от значительности интонации.
— Сегодня подан превосходный шиммерийский зеленый чай, — говорил он таким тоном, будто объявлял спуск на воду флагманского судна.
Старый император Телуриан весьма ценил Виаля: все, за что брался министр, делалось медленно, но исключительно качественно. Порывистый Адриан имел с ним конфликты, но не решился снять с должности. При Виале имперский бюджет каждый год показывал излишек, который исправно возвращался в казну. Адриан справедливо полагал, что с заменою министра излишки также пропадут.
— Здравия вам, господа, — сказала Мира, напрягая волю, чтобы не попросить прощения. — Чаепитие с вами станет для меня радостью.
Чиновники содержались в отдельных камерах, но трапезничали и чаевничали вместе, что восполняло дефицит общения. Мира присоединилась к ним. Как и всегда, Альберт Виаль чинно пожелал императрице здоровья и приятного аппетита, затем поведал о последних новостях Престольной Цитадели, к коим относились отменно сочная индейка с яблоками, поданная на ужин, и временная неисправность отопления, которая, к счастию, не окончилась ничьей простудой, так как толстые стены не успели остыть. Мира слушала с удовольствием: после дворцовой суматохи тюремная обстоятельность приносила отдых. Морлин-Мей, напротив, возмущался, что Виаль бестактно тратит время императрицы, и при удобном случае повернул разговор к делу:
— Позвольте спросить: ваше величество, как бы, выполнили задание?
Мира выполнила его с тою же тщательностью, как и прошлые девять. Поскольку ее расписание не предусматривало времени на уроки, учиться приходилось ночами, а днем выхватывать клочки времени на сон в каретах и при переодеваниях. Искусство спать стоя даровано от рожденья лишь коровам и лошадям; императрицам оно дается ценою долгих тренировок...
— Выполнила с немалым удовольствием, господа.
— Поведаете ли нам о результатах?
Она извлекла из муфты свернутые в трубку листы с записями и положила перед собою как памятку. Впрочем, содержание урока Мира прекрасно помнила.
— Праматерь Элеонора — покровительница дельцов и торговцев — указывала пять шагов, которые должен совершить всякий, затевающий дело с целью прибыли. Янмэй Милосердная упоминала эти же пять пунктов (с небольшими видоизменениями) как необходимые действия правителя, желающего преуспеть в большом начинании.
Морлин-Мей кашлянул:
— Как бы...
— Конечно, существует исключение: правитель может вовсе не предпринимать больших начинаний и просто продолжать политику своего предшественника.
— В точности так.
— Первый шаг среди пяти упомянутых таков: определить добавочную стоимость. Всякий, кто получает прибыль, действует по схеме: берет некий объект — своими действиями повышает его стоимость — затем продает дороже. Прирост цены обусловлен тем, что человек вложил в объект. Это и зовется добавочной стоимостью.
— Абсолютно верно, ваше величество, — прогудел Виаль.
— По словам Янмэй Милосердной, правители также вкладывают некую добавочную стоимость. Придают государству некую свою черту, вливают в него некоторый свой талант, — за счет чего государство изменяется, а правитель достигает успеха. Моим заданием было определить, что являлось добавочной стоимостью правления каждого императа Блистательной Династии.
Коих было пятьдесят три! Две бессонные ночи и четыре пинты черного кофе...
— Я пришла к следующим выводам. Для Ольгарда Основателя источником добавочной стоимости была инициатива. Он принимал решения в ситуациях, когда другие боялись это сделать; увлекал людей за собой, когда им не хватало смелости на действие. В годы Багряной Смуты — опасное и непредсказуемое время — именно решительность оказалась самым ценным ресурсом. Успешно продавая его, Ольгард сделался правителем и создал Блистательную Династию.
— Совершенно правильно!
— Августин Добрый, напротив, унаследовал военное государство, крепкое и жесткое, словно панцирный доспех, но голодное из-за слабости крестьянства. Чтобы придать стране добавочную стоимость, Августин вложил собственное милосердие и умение прощать. Его обвиняли в слабости и трижды пытались свергнуть. В конечном итоге, Августин отрекся от власти и ушел в монастырь, но к тому моменту дело уже было сделано: нравы дворянства смягчились, зародилась вера в силу милосердия наравне с силой меча.
— Прошу продолжать, ваше величество.
— Эвриан Расширитель Границ привил Империи свою страсть к путешествиям. За годы его правления площадь государства возросла почти вдвое — без единой крупной войны. Лексиан Первый увлекался науками и обратил в прибыль это увлечение. Искровые эффекты были открыты за век до него, но оставались сугубо объектом теорий, пока Лексиан не вдохнул свою страсть и не инициировал развитие искровых цехов. Добавочной стоимостью Юлианы Великой была справедливость. Поларис ее эпохи страдал от конфликтов и розней, а владычица имела достаточно войск, чтобы силой собрать государство воедино. Однако предпочла применить свой талант к справедливым решениям и создала такой кодекс законов, которому охотно подчинились все земли Полариса.
— Далее, ваше величество.
— Император Телуриан делал добавочную стоимость из своей силы воли. Любое его решение, будучи раз высказано, неизбежно претворялось в жизнь. Подданные верили: противиться слову императора — все равно, что возражать против наступления завтрашнего дня. Безоговорочное повиновение всех вассалов позволило Телуриану воплотить такие масштабные проекты, как третий искровый цех на Ханае и Холливельская рельсовая дорога. Наконец, владыка Адриан...
Мира сбилась, назвав имя. Развернула заметки, обрела спокойствие, проглядев строки сухого текста, продолжила:
— Владыка Адриан был весьма одаренным человеком. Он мог обратить во благо Империи многие свои выдающиеся черты... К сожалению, боги отпустили ему мало времени, но Адриан успел главное: передать государству свое умение мечтать. При Адриане мы поняли, как мало на свете невозможного, и сколь быстро мечты могут становиться реальностью. Я убеждена: хотя Лексиан дал развитие науке, а Телуриан завершил ряд великих строек, но подлинное развитие прогресса началось с Адриана.
...И закончилось Минервой Стагфорт. Очень уж легко представить себе студентку, которая век спустя прочтет в рукописной книге при дрожащем свете восковой свечи: "Правление Минервы характеризовалось отсутствием правления. На ее примере рассмотрим отрицательную добавочную стоимость..."
— Что касается остальных сорока четырех императоров Полари, то я не обнаружила в них страсти к начинаниям. Они повсеместно опирались на традиции Династии и старались просто продолжать политику предшественников. К сожалению, нельзя сказать, что они придали государству добавочную стоимость. В лучшем случае, лишь сохранили имевшуюся.
Оба чиновника согласились.
— Весьма точный анализ, ваше величество, — похвалил Виаль. — Но этим не исчерпывалось задание.
— Что ваше величество можете сказать о, как бы, вашей добавочной стоимости?
Этим вопросом Мира задавалась с первого дня после коронации. Без чьих-либо заданий сама день за днем тщетно искала ответ: чем же я хороша как владычица? Каковы мои достоинства? Если отбросить те версии, в которых разочаровывалась днем спустя, и те, что были плодом чужой безбожной лести, а также и те, которые сочинила в приступах самолюбования после нескольких кубков вина, то остается следующее.
— У меня красивое имя.
Морлин-Мей убежденно кивнул, Альберт Виаль пробасил:
— Абсолютно верно!
Мира оторопела. По правде, она вкладывала изрядную долю сарказма...
— Минерва — северное имя, — сказал Морлин-Мей. — У вас акцент и манеры северянки. Север полюбит вас рано или поздно, тем более, что Эрвин, как бы, шел в бой под вашими флагами.
— Ваше имя на слуху у каждого жителя центральных земель, — сказал Виаль. — Минерва Янмэй, прозванная Минервой, Несущей Мир. Внучка Янмэй остановила войну, которая едва не кончилась гибелью столицы. Ваше имя звучит еще красивее потому, что связывается с красотою мирной жизни.
Войну остановило наше поражение... Мира оставила при себе эту мысль.
— Имя Минерва созвучно с именем Мириам — Праматери любви. К тому же, вы, как бы, молоды, и начинаете правление весною. Все это — прекрасные знаки. Империя смотрит на вас, как бы, с надеждою. Если, говоря вашими словами, Адриан научил страну мечтать, то вы научите надеяться.
— Положим... — сказала Мира, скрыв замешательство несколькими глотками чаю. — Но как мне превратить это в добавочную стоимость? Как наполнить казну... именем?
Виаль поучительно воздел палец.
— Первый шаг состоит не в том, чтобы реализовать добавочную стоимость, а в том, чтобы лишь определить ее. Праматерь Элеонора для того и разделила путь на пять шагов, чтобы не хвататься за все сразу! Когда мы изучим последующие четыре пункта, вашему величеству все станет кристально ясно.
Наклоном головы Мира выразила сдержанное согласие. Виаль поднялся за учебными пособиями. Морлин-Мей робко заговорил:
— Ваше величество, позвольте, как бы, поинтересоваться... С вашего разрешения, я отправлял письма родным... Конечно, только через надежных бойцов алой гвардии, как вы и велели. Моя супруга и сыновья спрашивают, и я тоже присоединяюсь к их любопытству. Это, как бы, когда вы отпустите нас?
— Прошу прощения... — сказала Мира.
Когда отпущу? Нелегкий вопрос. Казна еще летом была полна, а теперь показывает дно. Должен найтись виновник. Почти наверняка деньги осели в кармане Дрейфуса Борна, однако он так умаслил Ориджина, что герцог захочет найти иного козла отпущения. Потому Ориджин и позволил мне учинить следствие: чтобы назначить и осудить "виновника". Стало быть, для оправдания Виаля и Морлин-Мея потребуются самые убедительные доказательства. А убедительно доказать невиновность гораздо сложнее, чем вину. Легко подтвердить существование чертей: поймать и привести одного. Но поди докажи, что чертей не существует!..
Правда, я слыхала об императорском праве помиловать преступника. Однако помилование — черное пятно на репутации...
— Обещаю, что сделаю это как можно скорее, господа.
Альберт Виаль прогудел, не скрывая возмущения:
— Я многократно говорил господину Морлин-Мею и теперь вынужден повторить вашему величеству: спешка не к лицу императрице! В таком деле нужна не быстрота, а добросовестность! Восемь поколений моих предков владели торговым флотом и вели дела, и ни один не получал упреков в нечистоплотности. Вопрос моей чести — быть полностью очищенным от любых подозрений! Ради этого я готов пробыть в заключении хоть год. А господин Морлин-Мей, если пожелает, пускай идет на свободу хоть завтра согласно указу о помиловании.
Налоговый секретарь замотал головой:
— Нет, что вы... Я это, как бы, я не тороплю... Я тоже буду ждать оправдания, сколько понадобится... Лишь бы ваше величество наказали подлинного виновника.
— Раз так, — постановил Виаль, — то приступим же к следующему уроку.
Мира жестом задержала его.
— Прежде, чем перейти ко второму шагу Элеоноры, позвольте один внеочередной вопрос. Господа наставники, каково ваше мнение о бумажных деньгах?
Шаг второй: установить приоритеты.
— Знает ли фаше величшестфо, что такое весна в Фаунтерре? Ооо, это благословенное время! Час, когда люди пляшут, а боги улыбаются! Зима, сие хмурое отродье смерти, убирается восвояси, а новая жизнь вступает в свои права и торшестфует! Люди радуются весне, как дитя — объятиям любящей матери.
Заключенный был скован по рукам и ногам. Кожа на запястьях, изодранная стальными обручами, уже покрылась корочкой запекшейся крови и, видимо, сильно зудела. Заключенный пытался сдвинуть обруч, чтобы почесаться. При этом цепи издавали тихий звон, а конвоир тут же охаживал беднягу дубинкой по плечу:
— Стой смирно!
Посмотреть на владычицу заключенный не решался. Он клонил голову к полу, и Мира не видела его лица, только шевелюру — грязную, как мостовая рыночной площади, и густую, как литлендские джунгли. При мысли о том, какая живность населяет эти заросли, Миру начинало мутить.
