— Нам нужен хотя бы месяц свободы. Твой куратор мешает. Наступает очень ответственное время, как думаешь, реально тебе сейчас попросить каникулы?
— Не думаю.
— Что ж, придется организовать всё-таки небольшую акцию.
* * *
Шуршат малиновые занавеси. За распахнутым окном небольшой балкон и чудный вид: расцвели тюльпаны и затопили собой все клумбы. Алые, красные, желтые и оранжевые брызги разлетелись по площади и выцветают под ветром. Шторы изредка вздрагивают вместе с потоками прохладного воздуха, за ними снуют тени, когда солнце прячется за наплывающими облаками. Юркие солнечные зайчики проскальзывают через щели. Шуршат шинами проезжающие мобили, а вообще тихо — полуденная жара разморила площадь, даже в уличных кафе в этот час пустынно и сонно.
— Мальчишка силен, — цедит из кресла мужчина с темными азиатскими глазами и шрамом через всю щеку. Таким, что правый уголок губ постоянно опущен к подбородку, отчего рот кажется съехавшим на бок, как у подтаявшей шоколадной статуэтки.
— Это всего лишь мальчишка. Ему что-то около двадцати. Сопливый юнец.
Мужчина во втором дебел и толст. Коротенькие его ручки едва сходятся на обширном пузе.
— Может быть. Но меня, собственно, не сам мальчишка волнует. Понятно, что у мальчишки мозгов нет. Что скажут, то и делает. Меня волнует Констанцский. Он что-то задумал, нутром чую.
Тонкие ароматы ванили и цветочной горечи.
— Думаешь, следует убрать Констанцского?
— А ты думаешь, не стоит?
— Констанцского я бы хоть сам. В любой момент. Но нельзя. На нем держится слишком много узлов.
— Я тоже не совсем идиот. Понимаю. Поэтому и говорю — кончайте сопли жевать и давайте уже... Текст готов?
— Да. Ример хочет внести пару поправок, но можно и без него.
— Тогда на съезде? Уже послезавтра?
— Да. Нельзя упускать момента. Потом может быть поздно. Только позаботьтесь, чтобы от этого чудища, Абеля, избавились раньше. Констанцского тоже желательно где-нибудь придержать. Реально будет устроить ему маленький домашний погром? Мальчишка должен остаться совсем один.
— Попробуем.
— Попробуйте. Я очень рассчитываю на твоих умельцев.
Малиновые шторы снова подрагивают. Солнце то появляется, то исчезает за тучами, ветер из окна все свежеет, намекая на близкий дождь. Мужчина со шрамом зябко подергивает плечами, подходит к окну и задвигает шторы плотней. За шторами снова шмыгает тень.
Из разговоров в кулуарах Нижнего Сейма.
* * *
'Несчастный случай на производстве.
Координатор Большого Круга Верхнего Сияния о. Михаэль Лебовски госпитализирован в минувшую пятницу в Лазарет Верхнего Сияния с сильнейшим нервным истощением. Как пояснили в пресс-центре Круга, отец Лебовски пять лет подряд работал без выходных и отпусков, несмотря на то, что руководство неоднократно предлагало ему воспользоваться законными днями отдыха. Между тем специализация отца Лебовски — работа с трудными подростками из числа магически одаренных. Это сложная, опасная работа, сопряженная с сильными эмоциональными нагрузками и постоянными стрессами. 'Вполне естественно, — заметил глава пресс-центра о.— куратор Александр, — что рано или поздно даже такой железный человек, как отец Михаэль, должен был окончательно выдохнуться. Жаль, что последствия трудового героизма оказались для о. Михаэля такими тяжелыми. Но это всего лишь несчастный случай, в котором повинен в том числе и сам пострадавший'. Таким образом, пресс-центр полностью опроверг курсирующие слухи о шизофренической природе расстройства о. Лебовски. 'Через месяц, — оптимистично добавил о. Александр, — о. Михаэль снова будет с нами и опять возвратится к своим трудным подопечным'. Нужно добавить, что о. Лебовски всегда умел найти подход к подросткам и заслужить их преданнейшую любовь, поэтому его юные воспитанники сейчас ждут возвращения учителя с нетерпением. Например, Лех Адо Горецки (20 лет, уже полтора года учится под началом о. Лебовски, демонстрируя превосходные результаты) даже устроил своеобразную забастовку, не желая заниматься ни с каким другим из учителей, временно заменяющих о. Михаэля...'
'Вестник Света', ?3 от 16 августа 2026 года.
* * *
Абель Марк Корсак родился светлым.
Что было удивительно с любой точки зрения, и, пожалуй, достойно целого исследования магами-генетиками, но прежде всего роняло авторитет клана новорожденного в глазах окружающих и деловых партнеров. Семья Корсаков, темная, кажется, от сотворения мира, не могла представить себе большего позора, чем подозрения в нечистокровности. Случалось, что в приличных темных семьях какой-нибудь непутевый младший отпрыск хватал в жены полукровку и в нормальный помет затесывалось белое отродье. На это смотрели сквозь пальцы, с отродьем поступали как с котенком — топили, и дело с концом. Иногда такую шваль выкупали Светлые, зачем она им, никого не интересовало. Всякое случается.
Но никогда такая неприятность не могла произойти с главой семьи Корсак. Глава, немолодой уже, трезвомыслящий маг, не юнец какой, в брак вступил поздновато даже по меркам Подземки, а жену выбирал ни в коем случае не по любви — большей глупости он и представить не мог. В супруге Иренея Корсака интересовала прежде всего родословная, а дальше — способность произвести здорового наследника. Его ядреная, крепленая веками 'честных' браков кровь требовала к себе уважения. Он не имел права на ошибку. Родословная Элизы Бергман привела Иренея в восторг, к тому же Элиза обладала редкостной, выдающейся красотой, и мимо этого факта не сумел пройти даже суровый глава Корсак. Элиза тоже была не прочь произвести для клана наемных убийц достойного наследника, поскольку такое удачное вложение Элизиной невинности и плодовитости обеспечило бы ее уважением и материальным достатком до конца жизни. Ни о какой особой любви Элиза и не помышляла, обладая для своих шестнадцати удивительной рациональностью мышления и выдержкой. В конце концов, она единственная из всей семьи выжила в кровавой резне последнего года клановых войн и намеревалась распорядиться так трудно сохраненной жизнью с умом. Выбирая между панелью и браком, девушка выбрала последнее. Свадебные торжества прошли ожидаемо пышно, забеременела новобрачная почти сразу.
И все шло хорошо до момента, пока ребенок не вышел из чрева матери. Никто не сомневался, что это будет мальчик, поскольку у Корсаков первыми всегда рождались мальчики. Только мальчик вне сомнений был светлым. Когда первый яростный порыв утих и окружающие убедились, что больше огорченный папаша не попытается собственноручно придушить 'ублюдка' и его 'блудную' мамашу, пришла пора трезво обдумать сложившееся положение. А положение казалось отчаянным. О рождении наследника трубили чуть не на каждом перекрестке, поскольку Корсаки среди прочих семейств наемников положение занимали особенное. Лучшие из лучших, пример для подражания и образец всех достоинств. Ребенок не мог оказаться 'не того пола', не мог родиться больным или уродом. Этот ребенок обещал быть чистокровным образчиком породы, какую в Подземке встретишь редко. А вышел... тут папаша опять взревел быком.
Подозрения в супружеской неверности отмели сразу — брак этот был договором, выгодным обеим сторонам настолько, что нарушить его по крайней мере до зачатия ребенка было немыслимо. Подозрения в фальсификации родословных грамот невесты возникали, но тоже не подтвердились. Корсаку оставалось признать свой позор, проклясть 'испортивших породу' родителей, или дедов, или иных предков, и дальше действовать осторожно и продуманно. Решено было объявить, что ребенок родился в полном соответствии с ожиданиями, что глава семейства признал его по всем правилам клана, а теперь наследник годика на три или четыре (или больше) направляется на воспитание в безопасное место — у семьи Корсак достаточно врагов. Дальше планировалось продемонстрировать неиллюзорность этой опасности делом — на ребенка должно было быть совершено 'покушение' и оно обязано было оказаться удачным. Неутешной супружеской чете оставалось бы усердно заниматься заведением второго ребенка... Судьба ребенка была бы решена в ближайшие же дни, если бы не вмешательство кланового предсказателя. Этот явился на шум, постоял тихо в сторонке, пока папаша кипел и плевался ядом, а потом в золу перегоревшего скандала веско обронил: 'Не разбрасывайтесь тем, что имеете, и не рассчитывайте на то, чего пока еще нет'.
И мальчика пощадили. Через отвращение и презрение, через унизительное ощущение собственной кровной неполноценности Иренею пришлось признать сына в полном соответствии с традицией и надеяться, что следующий младенец выйдет 'нормальным', а от первого можно будет избавиться вопреки неудобному предсказанию. К сожалению, со следующим младенцем не вышло. Он не был даже зачат. Иренея Корсака пристрелили раньше. Мальчик, получивший в качестве основного имя Абель, намекающее на гибель от руки брата, и принятый отцом в клан по всем правилам, сделался новым клановым главой в обход взрослым дядьям.
С этой поры спокойная жизнь у Абеля закончилась. Первое покушение он пережил в возрасте года и двух месяцев. И, нужно сказать, мальчик пошёл в мать — проявил талант к выживанию. А затем, будто играючи отмахиваясь то от одного, то от другого посягательства на свою жизнь, начал проявлять и другие таланты. Прежде всего, смертоубийственные. Кровь отца, чистая или не очень, давала о себе знать. Светлый мальчик забавлялся, отрывая головы мышатам и препарируя лягушек, откровенно наслаждаясь чужими мучениями. Способность к сопереживанию у маленького Абеля отсутствовала в принципе. Равно как совесть, порядочность и прочие добрые чувства. Мать, итак не слишком привязанная к своему 'ублюдку', в конец концов возненавидела его окончательно. Прилюдно, в лицо называла 'отродьем', 'чудовищем' и 'извергом'. Но мать погибла, когда Абелю исполнилось семь. Из детских воспоминаний у подрастающего Абеля остались только смутные намеки на какую-то светлую комнату, такие же невнятные наброски красивого женского лица... Но отчетливо, ярко — женские губы, кривящиеся в гадливом — 'чудовище'.
Так Абель и рос, сначала в доме младшего брата отца, пана Витала, вечно злого, в ярости способного прошибить стены. Витал частенько поколачивал племянника, но убить сына родного брата так и не решился. Видимо, и в его сердце иногда стучала порядочность. Кроме умения ловко уворачиваться от кулаков от Витала Абель получил также и солидный багаж знаний о ядах и пытках. Отличная память заменяла энциклопедии и учебники, и она же постоянно услужливо подкидывала изредка задумывающемуся о самом себе Абеле одно слово — 'чудовище'. Со временем Абель понял, что чудовищем ему быть нравится. Чудовище — это тот, кого все боятся. Абелю нравилось, что собаки шарахаются от него, а Витал не выдерживает взгляда, опускает глаза, отворачивается. Даже когда колотил, если заглянуть ему в глаза... если он не был еще слишком пьян... отворачивался и уходил. Все вокруг, начиная от родни и заканчивая прислугой, в присутствии несовершеннолетнего главы семьи Корсак истекали липким животным страхом. Абелю нравилось пить этот страх маленькими глотками. Но больше всего ему нравилось, что чудовища живут в относительной безопасности. К сожалению, постоянно быть чудовищем не удавалось, Абель скорее напоминал себе маленького хомяка, который научился так грозно рычать, что кажется окружающим большим злым тигром. Но до четырнадцати лет, когда Витал неожиданно помер с перепою, Абель и сам себя успел убедить, что он — тигр. Только Витал умер.
Эстафета 'воспитания' перешла следующему отцовскому родственнику, на этот раз кузену Ольгерду. Этого отличала особая врожденная интеллектуальная породистость, которая не позволяла ему распускать руки. Как видно, у Ольгерда были на оказавшееся у него в руках светлое чудовище свои планы, потому что в возрасте четырнадцати лет Абель наконец-то познакомился с тем, что можно было бы назвать педагогикой. Педагог из Ольгерда получился специфический. Абель выучился читать бегло, а не по складам, как раньше — читать его учила только мать, а Виталу и в голову бы не пришло подсунуть мальчишке что-то сложнее рецептурной книги ядов или иллюстрированного атласа человеческого тела. Ольгерд заставлял Абеля читать — много, трудно, скучно. Тексты договоров с другими кланами, хартии и кодексы. Это все нужн было, чтобы на самом деле войти в клан. Это было полезно для развития ума. Но Ольгерд казался Абелю существом вроде скорпиона. Он спокойно выдерживал взгляд подростка, его не впечатляли яростные припадки Абеля, заканчивающиеся часто сокращением штата рабов обслуги. Ольгерд сам умел осаживать взглядом. Ольгерд умел наказывать так, чтобы делалось мучительно стыдно, но при этом физически не больно. От побоев Абель уворачиваться умел. Но как можно было увернуться от одного-двух едких словечек, разом обращающих грозного тигра в жалкого хомячка? Как можно было переносить унизительную обязанность ходить за рабом, которого сам накануне чуть не пришиб насмерть? Да лучше бы пришиб! Так Абель понял — любое дело нужно доводить до конца. Умеешь убивать — убивай. Наверняка. Без пощады.
А убивать стараниями Ольгерда Абель научился всеми мыслимыми способами. И изобретать немыслимые. Первое серьёзное дельце Ольгерд подкинул Абелю в качестве подарка на семнадцатилетие. Абель гордился этой своей 'аттестацией' до сих пор — он ловко прикинулся Светлым простаком и подобрался к объекту совсем близко. Так Абель понял, что светлая его магия — это шикарнейший дар Тьмы, а не уродство. Только это тайный дар, который нужно тщательно прятать. Абель догадался — его призванием быть хамелеоном. Сейчас пусть все думают, что Абель тигр. А он будет змеей, скорпионом наподобие Ольгерда, скорпеной, он будет жалить неожиданно.
Он тоже преподнес своему учителю подарок. Ольгерд умер в день своего рождения таким изощренным образом, что мог бы гордиться бы своим учеником. Если бы успел оценить задумку. Больше у Абеля не было воспитателей, с двадцати двух лет он окончательно утвердился у власти в клане. Он имел весьма малые представления о мире, почти никогда не задумываясь, что кроме родной подземки есть еще что-то — географическими сведениями с ним поделиться забыли, а у самого Абеля все эти атласы и карты вызывали только скуку. Он вообще мало чем интересовался. Но тому, чем интересовался — отдавался со всей страстью.
При нем клан расцвел тем пышным цветом, что хорошо смотрится издали, а вблизи подванивает мертвечиной и гнилью. Клан боялись, Абелю слова никто поперек не говорил. А потом случилась эта клановая война. От клана Корсаков осталось три человека. Абель, конечно, и еще два дальних родственника, сумевших вовремя спрятаться. Остальных дружно перерезали свои же, списав на боевые потери.
Абель понял, что он снова один на один с миром, который был бы рад, если бы главное чудище клана Корсак сдохло в муках.
Но Абель умел держать нос по ветру. Он порвал всякие связи с оставшейся родней, понимая, что и эти сдадут ни за грош, и занялся 'частной практикой'. Один из лучших убийц подземки, цепной Кербер для любого, способного удовлетворить немаленькие материальные потребности Абеля.
