Услышь, Нут, там что-то копошилось! Я смотрел на это черное в мертвой серости — и понимал, что оно движется, шевелится, но не живое! И — что этого не должно быть!
Никогда, ага. Потому что люди уходят за Реку навсегда, только иногда возрождаясь в детях своих возлюбленных и побратимов. Таков порядок вещей — как он может нарушиться? Иногда очень жаль, что кто-то покинул мир подзвездный, но если он вернулся мстительным призраком или еще похуже — это настоящий кошмар.
Меня даже зазнобило. Яблоня погладила меня по плечу, я почувствовал, как мелко дрожат ее пальцы, и сказал:
— Яблоня, давай, теперь я возьму маленького господина. Я отдохнул.
— Не здесь, — сказала она.
Так держала Огонька, будто кто-то хотел его отнять. Но малышу, по-моему, было удобно — он бубукал и улыбался своей беззубой улыбочкой. Хорошо быть младенцем — пока мать рядом, все кажется совершенно замечательным.
Смотреть на них было жарко и больно.
— Не стойте тут, — сказал Хи. — Надо идти, а то — как знать...
Как знать, что он имел в виду, но Молния подтолкнула меня в спину, а Яблоня напряженно улыбнулась и очень быстро пошла вперед. А Сейад трусила боком, как настоящая собака, излучая такой свет, что линии на ладонях можно было рассматривать, но шерсть на ее спине вздыбилась до самого хвоста.
Потом мы только что не бежали. Стена города теней кончилась; дорога, заросшая бледными полуживыми растениями, уходила куда-то в темноту, она шла вдоль берега — и близнецы то и дело говорили:
— Не смотрите туда.
Попробуй-ка, не посмотри, ага.
Это еще хорошо, что самой Реки не было видно. Вокруг вовсе не темно, а какая-то серость, мутная марь, как холодным пасмурным утром, осенью. Хуже темноты. Я все время думал, что не хочу, не хочу, не хочу тут оставаться, помоги, Нут. Не хочу умирать. Каково-то мертвым быть в этой серости все время? От тоски скулить хотелось. Ведь все, все тут будем...
Умирать страшно.
Хотя — это ведь еще... почти что этот берег. Кто знает, каково на том? Может, не так ужасно... все-таки, предки встретят, родственники, вместе — легче. Надейся, ага.
Время в темноте и серости не шло совсем. Я понял только, что мы много прошли, по тому, как ноги ноют, и по тому, как хочется есть — когда перед нами оказалась... ну, на самом деле, просто деревня на берегу реки, и все. Ничего особенного. Просто деревня теней, а берег... понятно, в общем.
Домишки маленькие, но по сути такие же, как в городе. Черная гниль с прозеленью вместо честной глины, без окон; все увиты этим бледным плющом, вокруг — изгороди, мне показалось, что из белых костей, только уж очень длинные кости, непонятно, чьи — и изгороди тоже обвивает плющ. Мокрицы ползают, ростом с собаку, дети бегают — змееныши в дымных лохмотьях. И на деревенской площади... женщины с кувшинами пришли к роднику.
Мирная такая картинка.
Я Яблоню с Огоньком взял в охапку и прижал к себе — что-то вдруг захотелось. Молния с Сейад вышли вперед, Пчелка шарахнулась назад — но все уставились на это действо. Не оторваться было.
Текло не из-под земли, а откуда-то сверху, густой темной струей. И плескалось в обычном бассейне из каменных плит, почти по краешек. А женщины-тени зачерпывали и уносили к себе домой. И воины, только не царская стража из города, а шакалы доморощенные, простецкие, не такие грозовые, как наши тени — с короткими мечами, без панцирей, в длинных рубахах из тумана — охраняли женщин, бдили, как бы с того берега какая-нибудь дрянь их хозяек не обидела.
Наши сопровождающие, Ла и Хи, как любые солдаты после долгой дороги, подошли и стали пить из бассейна, черпать пригоршнями... И я подумал, что меня сейчас вырвет, отвернулся, ткнулся Яблоне в плечо. А она сказала:
— Я о чем-то таком догадывалась, Одуванчик. Ничего страшного. Мне Ла сказал, что тени любят кровь. Только странно, что эта кровь вот так... непонятно откуда течет...
Ла вытер губы ладонью, улыбнулся.
— Почему — непонятно, госпожа? Это кровь умирающих наверху насильственной смертью. Она сочится сквозь твердь земли постоянно, но обычно струйка куда тоньше. Бывает настоящая засуха... но нынче — ты сама видишь, жители Страны Теней от жажды не страдают. Одно плохо — нынче в небольших поселениях на берегу небезопасно.
Местный шакал, что стоял поближе и слышал, поклонился Ла и сказал со всей почтительностью:
— Достопочтенный господин сокол, при царском дворе, вроде как, свой человек... Не расскажет ли он нам, недостойным, как обстоят дела в человеческом мире? Наши охотники, что охотятся на земляных червей и на мертвожорок, видели странные дела, там, в пещерах, — и махнул в темноту рукой. — Когда идешь по берегу, нога чувствует, как кости шевелятся под камнями. Не к добру это.
Женщины-тени с кувшинами остановились.
— Вот-вот, — сказала одна, сгорбленная старуха, закутанная, как подобает давно замужней. — Не хватало еще, чтобы мертвецы принялись убивать наших детей, как было когда-то — бабка рассказывала мне! Все это — дела мира подсолнечного, все — светлое колдовство, чтоб ему сгореть!
— Да, да, — подхватила девушка. Красавица, наверное, на здешний манер: светящиеся гнилушки, вплетенные в волосы, покачивались у нее надо лбом, выбиваясь из-под черного туманного покрывала. — Все оттуда, все — сверху идет, из страшных мест, где нет свода над головой и всесжигающий огонь пылает в пустом ничто! Пусть благородные господа передадут колдунам, чьи мертвецы норовят встать и пить наши души — тени дни напролет молятся Повелителю Бездн, чтобы он избавил их от зла, но помощи все нет! — и покосилась на Яблоню. — С чего это, да простят меня благородные соколы, колдуньи из подсолнечного мира, чья плоть — как горячий камень, спустились в наш благословенный край?
Старуха толкнула ее в бок — "молчи, накличешь беду". Шакал посмотрел на Ла вопросительно.
— Царь людей умер, — сказал Ла. — А царевич, наследующий престол, дни напролет преследует зло. Наберитесь терпения — скажи об этом всем своим родичам.
— Удивительно видеть человеческих женщин, — смущенно сказал другой шакал.
— Отверни лицо, — приказал Хи. — Это царевны, а если вспомнить все обстоятельства, то, пожалуй, и царицы.
— Это не страшно, — сказала Яблоня тихо и громче обратилась к селянам. — Послушайте, добрые жители... У нас с вами общая беда... Дети подсолнечного мира тоже в опасности — и мой муж всех защитит, вот увидите!
Она так истово это сказала и с такой верой, что тени умолкли и расступились. Мы прошли между ними, тени провожали нас взглядами — но больше никто из деревни теней ничего дурного не сказал.
Мы шли дальше, по берегу, по каким-то темным провалам, по расщелинам, заросшим бледным вьюнком и чем-то вроде деревьев — на белесых ветках у них зрели мягкие зеленоватые плоды в виде черепов. Около подземного озера Хи и Ла убили своими мечами мерзкую тварь — вроде громадного комара с выпученными слепыми глазами и жалом размером со стилет. Сейад вынюхала бурую многоножку, длинную, толстую и явно кусачую — и загнала ее в щель между камнями, а сверху другим камнем придавила. Вокруг все время скользили какие-то темные силуэты; но если кто и собирался напасть — то не посмел связываться с тенями государя.
Только все равно было страшно.
Есть все время хотелось, но стоило взять в рот кусочек лепешки, как начинало тошнить — поэтому женщины пили воду из фляжек, но не ели. Все молчали — устали нестерпимо, будто вся тяжесть земли давила на плечи. Мне все мерещилась тяжелая дрожь под землей, далеко внизу. Я никак не мог перестать думать, что это кости шевелятся под камнями — и во мне просто кровь леденела.
Сначала было серо, потом стало темнеть и темнеть, потом мы шли по совсем темному проходу, где только зеленая гниль на стенах светилась. Яблоня несла Огонька, я придерживал ее за локоть — и только молился, чтобы хоть краешком глаза еще разочек увидеть солнце. И вдруг где-то вдалеке замаячило светлое пятно.
Сейад подскочила и радостно гавкнула, как настоящая собака — я сразу догадался, что там выход, настоящий выход наверх. Мы все еле брели, темнота и страх все силы вытащили, ноги просто отваливались — но к свету побежали. На радостях у меня сердце колотилось, так что дышать было тяжело. Наконец-то, думаю. Все.
Выбрались, ага.
Но, хоть я и очень торопился, все-таки почувствовал, как камни под ногами особенно сильно дрогнули, заметно. Я чуть не упал — в полу появились трещины, я даже оступился о холмик, вроде того, какие делают в огородах кроты. Изнутри просто толкнуло что-то: я резко обернулся и поймал Яблоню в объятия раньше, чем она туда наступила — а из растрескавшейся каменной плиты к ее ножкам потянулась длинная, белесая, костлявая рука.
Я пнул эту руку ногой, изо всех сил — гнилая кость сломалась с хрустом, как сухая ветка — и подтолкнул Яблоню к свету, а она быстро все сообразила, и побежала вперед, прижимая младенчика к себе.
Сверху посыпался песок, труха, корешки, мелкое каменное крошево — и Пчелка пронзительно завизжала, Сейад с рычанием кинулась назад, в темноту, а из Молнии медь потекла и из меня, кажется, тоже. Я обернулся и увидел, как мертвецы, высохшие, скрипучие, в ржавых кольчугах, какие носили, наверное, триста или тысячу лет назад, с мечами из молний, полезли из пола и из стен. Камень трескался и обломки летели во все стороны, а твари распахивали пасти в беззвучном хохоте. Вот тут-то я и понял, что, на самом деле, такое — близнецы.
Они встали плечом к плечу посреди прохода, рубя своими мечами-молниями нежить направо и налево — резко запахло старой падалью и неожиданной дождевой свежестью. Сейад прорвалась вперед, терзала трупы зубами, и мне показалось, что от укусов они рассыпались в прах — но целая прорва мертвецов перла и перла сзади и с боков, и не было им числа.
Узкий темный коридор осветился ярко, как степь в грозу, когда все время полыхает; трещало, скрипело, кости хрустели, Пчелка вдруг села на корточки и зажала уши — и Молния схватила ее за шиворот, силой подняла на ноги и врезала ей в спину, чтобы заставить бежать. Мы с Яблоней как-то незаметно для себя остановились и смотрели на весь этот кошмар издали, в совершенно неуместном оцепенении — и тут голос Хи, холодный, спокойный и громкий, разнесенный пещерным эхом, покрыл все мерзкие звуки:
— Люди и птицы, — приказал он ровно, будто в дворцовых покоях, — бегите на свет! Там — выход в Теснину Духов. Мы остановим здесь мертвецов!
— Сейад! — закричала Яблоня, но Сейад, похоже, ее не услышала.
Белый свет, который наша шаманка излучала, лишал мертвецов силы — наверное, она решила остаться с близнецами и помочь им в битве со злом, как истинная Белая Собака. Она почти исчезла между грязными бездушными телами, только еле заметный отсвет, как солнечный зайчик, скакал по потолку над побоищем.
— Сейад! Нет! — снова крикнула Яблоня и дернулась к близнецам. Мне и Молнии пришлось тащить ее силой, она упиралась, пытаясь увидеть шаманский солнечный лучик.
— Яблоня, подумай об Огоньке, — шептал я ей в ухо, стараясь только не причинить ей боли. — Мы тут ничего не сможем, беги, пожалуйста, беги!
Ни один труп не мог пробиться между мечами близнецов и пастью Сейад, но я видел за ними шуршащую темную толпу, которая нажимала массой, многочисленная, как муравьи или саранча. Пчелка, очнувшись, удрала далеко вперед, а Яблоня все сопротивлялась, когда Ла крикнул:
— Уходите немедленно! Скажите царю нашему, Тхарайя — мы сделали, что смогли!
Яблоня, глотая слезы, выкрикнула: "Да, да, благослови вас Бог-Отец!" — и побежала к свету, обнимая расплакавшегося Огонька. Мы с Молнией сопровождали ее — и уже четко видели белое солнечное сияние из дыры, заросшей плющом, когда за нашими спинами близнецы хором выкрикнули какое-то дико звучащее слово.
Полыхнула ослепительная, ярче солнца, зарница — так, что я на миг увидел резкие тени у нас под ногами. Пещерный свод дрогнул и с грохотом рухнул прямо за нами. Воздух рванулся из подземелья, толкнув нас в спину. Молния и я выталкивали Яблоню на солнечный свет, когда проход под горами, ведущий от города теней, перестал быть.
От него осталась пещерка не глубже, чем комната на женской половине обычного дома. Вся горная тяжесть придавила и мертвых, и близнецов, и мать Сейад.
Яблоня бессильно опустилась на траву и разрыдалась. Я присел рядом и обнял ее, чувствуя, как щекам горячо от слез. Молния смотрела на нас сверху вниз, заломив брови болезненным углом и грызя кончик косы.
— Одуванчик, — выдохнула Яблоня между всхлипами, — как же мы без Сейад будем?
Я вспомнил, как Сейад выводила меня из дворца мертвецов — и старая знакомая игла тут же воткнулась мне между ребер.
— Не знаю, — сказал я. — Надо жить как-то.
— Спасать царевича надо, — сказала Молния сверху вниз. — Что расселись? Вставайте. Солнце высоко — а нам хорошо бы успеть к Гранитному Клинку до темноты.
Все было очень верно и очень здраво. Яблоня кормила младенца, потом мы его перепеленали — Пчелка сидела рядом, растирала ноющие ноги, а потом уминала лепешку — тоже немного поели, выпили воды из фляги и пошли по горной тропе туда, куда Молния показала.
У Яблони под глазами появились черные пятна, но ни словечка о своей усталости она не сказала. Я себя просто ненавидел за то, что нести ее не могу — ноги бы ей целовать... но не время для нежностей, война идет. Вокруг — горы Нежити, даже в мирное время опасное место, а со мной три женщины. Одна с младенцем. А я — бесхвостый пес, что говорить... даже саблю держать в руках не умею. Только косы красавицам заплетать, кавойе заваривать с бадьяном, ноготки им остригать, полировать и красить...
Или — умереть за них... В смысле — за нее, за госпожу мою, лучшую из всех. Ну умереть-то я смогу, вышел бы от этого хоть какой-то толк... Как у матери Сейад, ага.
По логике вещей наверху должен бы начинаться вечер, но начиналось самое настоящее утро. Раннее. Пахло такой послерассветной свежестью, росой, цветами... И никаких следов вчерашнего дождя вокруг не замечалось.
Я подумал, может, конечно, дождя и не было в горах. А может, мы пробыли на берегу дольше, чем казалось. Может, вообще неделю.
Серый Мир есть Серый Мир. А мы просто смертные. Игральные кости Нут, ага....
* * *
Я обменял рыженькую.
Жалел, жалел — но надо было и ее пожалеть. Ветер сказал — там, куда мы отправляемся, лошадь не пройдет. Ты же не хочешь, сказал, чтобы такая отличная лошадь переломала ноги на камнях, принц Антоний?
— Ладно, — сказал я. — Пехом в гору попрем?
Первый раз Ветер при мне усмехнулся.
— Ты хотел воевать на этой земле, — сказал не то, чтобы зло, но насмешливо. — Как ты собирался воевать и отобрать эту землю, если совсем ее не знаешь? Нет, не будем заставлять твоих солдат тащить снаряжение на себе. Но лошадей оставь в предгорьях.
В большом поселке по пути к тому месту, которое драконы называли Тесниной Духов, я отдал рыженькую мужику. Одно порадовало — мужик на нее смотрел нежно и страстно, сразу понятно: сумасшедший лошадник, обижать ни за что не будет. Ошалел от радости.
