Набрав Леймина, я прислонилась к стене у окна, закрыла глаза.
— Да, госпожа герцогиня? — Его голос воспринимался отдаленно, будто я уже спала.
— Жак, вы все знаете, — я покачнулась и поспешно открыла глаза. — С моим мужем все в порядке?
— Полчаса назад был жив и здоров, — проворчал Леймин. Он еще сердился на меня и говорил таким тоном, как говорят с капризным ребенком. — Мне докладывают, что он не возвращается в форты, помогает в зачистке оставшихся без управления инсектоидов, расчищает пространство для наступления.
Я поблагодарила и, отняв трубку от уха, снова выглянула в окно. По небу летели клочки облаков, и где-то там летал и мой змей, не зная, что я здесь. Иначе бы он уже появился... точно сердился бы и уговаривал отправиться в Пески. И смотрел бы на меня с тоской... и я бы точно позволила себя обнять. А, может, и сама бы обняла.
Я всхлипнула. Мог бы и поинтересоваться, где жена. Или ему все равно? Или он знает, и злится... Может, и правда, я неправа, и стоило улететь на листолете к старшей сестре?
— Нет, — твердо сказала я вслух. — Я права.
Мысли текли сонно, а я размеренно вдыхала воздух, пахнущий весной и морем. Ангелина рассказывала, что драконы, как потомки Инлия Белого, виталисты по крови — и одним касанием могут облегчить боль. И тошноту наверняка могут убрать...
— Вот ты идиотка, Марина, — громко произнесла я и застонала. Нужно было давно попросить сестру поговорить с Нории, может, к нам в Вейн прилетела бы хотя бы парочка драконов. Но как сейчас поговоришь? Телепорты не работают, телефонной связи нет...
За спиной скрипнула дверь — вернулась Мария с завтраком. Я обернулась — но в этот момент из окна потянуло дымом, к горлу мгновенно подкатила желчь, и я, зажимая рот, чуть не врезавшись в стеклянную створку, побежала к ванной. А там, после выворачивания, сглатывая горькую слюну и тяжело дыша, уставилась в стену, забыв о том, как я хочу спать и как мне плохо. Меня осенило, как можно связаться с Ани! И пусть я была измотана, когда Вася мне об этом рассказывала, но ведь запомнила, и обязательно нужно попробовать!
— Мария, — попросила я, выйдя в гостиную, — разожги камин.
— Да, ваша светлость, — отозвалась горничная. Она не удивлялась. Я чудила и похлеще, чем разжигание камина теплой весной.
И пока я, моргая слипающимися веками и пытаясь не заснуть, завтракала надоевшей до ужаса овсяной кашей, в камине заплясало пламя. Я отпустила Марию, отставив в сторону тарелку и глотая ароматный чай, быстро написала письмо Ангелине, затем завертела головой в поисках несгораемого футляра — и нашла только бутылку коньяка в баре. Безжалостно вылила коньяк в огонь — там полыхнуло, теплом лизнув мне руки и лицо, — и подержала бутылку горлышком вниз, чтобы подсохла. А потом сунула туда письмо, закрыв его пробкой. И, протянув дрожащую от усталости руку в огонь, проговорила, замирая от предвкушения:
— Отзовись, стихия от стихии моей!
Пламя затрещало — я затаила дыхание, а огонь взметнулся золотым вихрем, и над рукой моей соткалась из языков пламени птица размером с перепелку, с пышным огненным хохолком и хвостом. Птица взмахнула крыльями — и опустилась мне на ладонь, невесомая, горячая, покалывающая родной энергией. Склонила голову набок, сияя белыми глазами, загудела что-то неразборчивое, ласково и радостно потерлась о мое запястье — и я улыбнулась, глядя на нее.
— Ты можешь отнести письмо моей сестре, Ангелине? — спросила я, показывая бутылку.
Птица снова загудела, забила крыльями, коснулась клювом моей руки.
— Я не понимаю, — призналась я. — Но мне очень нужно. Помоги, пожалуйста.
Птица гудела, поднимала голову вверх, тряся хохолком — очень старалась что-то объяснить, видимо. Затем досадливо полыхнула, поняв, видимо, что я непонятливая, и дернула лапой.
— Ай! — я зашипела. Шипела и моя кровь, заполняющая впадину ладони — птица взлетела, зависла над рукой, и начала пить, как пьют из лужи голуби.
Похолодел брачный браслет на запястье, стала затягиваться рваная рана — и птица рванулась к бутылке с письмом, вырвала ее из моей руки и, закрутившись маленьким вихрем, нырнула обратно в огонь.
Проснулась я от шума подъезжающих машин — окна были раскрыты, иначе спать я не могла. Поворочалась, вжимаясь щекой в разогретую подушку и натягивая на плечи теплое одеяло, но внимание уже было приковано к происходящему внизу и совесть шептала мне — если возьмешь на себя поверхностные раны, освободишь руки хирургов на сложные случаи.
— Спи, — пробормотала я настойчиво, закрываясь одеялом с головой. — Нужно спать.
Нужно думать о детях.
Но ведь кто-то из моих коллег со вчерашнего дня не сомкнул глаз. А я все равно уже проснулась.
Я застонала: здравый смысл боролся с пониманием, что моя помощь будет далеко не лишней. Тем более что еще день-два, закончится поток раненых после битвы у фортов и станет полегче.
— Тогда и отосплюсь, — пообещала я себе и сползла на край кровати, села. Еле разлепила веки — в глаза словно насыпали песка. На удивление не тошнило, лишь немного кружилась голова, и я посидела немножко, потягиваясь и вдыхая запах чистого белья и весны. Сквозь щели между штор лилось солнце — на будильнике было около полудня. Получается, и четырех часов не проспала.
В гостиной на столике уже стоял обед — видимо Мария, зная о моей склонности убегать без еды, накрыла его заранее, и я заставила себя поесть, прежде чем выйти из покоев.
Стоило мне спуститься на второй этаж, как время понеслось скачками. Я шила сама, готовила операционные и помогала доктору Лео, потом делала уколы и перевязки, выписывала выздоровевших — а рядом со мной в нашем маленьком госпитале так же напряженно работали мои коллеги. Совсем немного нас было: десяток врачей, включая тех, кто пришел в госпиталь в мое отсутствие, три виталиста, если считать мага Тиверса, для которого целительство не было основной специализацией, несколько медсестер и около трех десятков санитаров и санитарок, — но в воздухе витало то самое ощущение сплоченности, когда каждый занят своим делом, но все делают общее. У нас тут тоже шла своя бесшумная война, только противником была сама смерть.
В середине дня, пробегая по лестнице вниз, в холл, где лежали раненые, я с удивлением заметила дворецкого Ирвинса в костюме, в белых перчатках, невозмутимо натирающего серебряные крылья серенитской статуи, изображающей морскую деву. Он с достоинством поклонился мне.
— Я и еще несколько слуг решили вернуться вслед за вами, миледи, — пояснил он. — За виндерским домом приглядит Доулсон, а Вейн тоже нуждается в уходе. И раз уж вы, хозяйка, здесь, то и мне нужно быть рядом с вами.
— Я рада вас видеть, Ирвинс, — сказала я тепло. На мой взгляд, и оставшиеся здесь слуги поддерживали замок в чистоте. Но у Ирвинса были свои представления о преданности, свое поле боя — и кто сказал, что оно менее важно, чем наше?
На обходе пациентов я зашла и к Бернарду — ему нужно было обработать швы и сменить повязки. Берни был еще очень слаб, но уговорил мать, просидевшую рядом всю ночь, пойти отдохнуть.
— Люк так и не появлялся? — поинтересовался он сипловато.
— Нет, — откликнулась я, срезая бинты. Не звонил и не появлялся, хотя Леймин утверждал, что он жив — его то тут, то там видели в змеиной ипостаси. В минуты отдыха я ловила себя на детском желании сесть в машину, доехать до фортов и устроить ему сюрприз со скандалом. Но жизнь людей была куда важнее моей ущемленной гордости и тревоги за мужа. — А ты так и не хочешь рассказать, где тебя ранило и как вы прилетели сюда?
— Нет, — смущенно отозвался Берни. — Мама уже перестала меня пытать.
Я хмыкнула.
— Это потому что мы уже все выяснили у тех, кто прилетел вместе с вами. Глупо было скрывать, Берни. Про вас с Люком болтали все кто был в состоянии болтать. Кроме майора Лариди. Вот кто кремень.
— Да, — сказал он и очень по-доброму улыбнулся. Я настороженно глянула на него.
— Только никаких шуток про матриархат и гаремы, — предупредил он со смешком. Помолчал. — Но я таких не встречал никогда. — Снова помолчал. — И как мама отреагировала?
— На Лариди? — уточнила я. Он хохотнул, и я продолжила: — Выпила успокоительного и сказала: слава богам, что оба ее героя живы. И что ты потом получишь за молчание, когда поправишься. А Люк — когда появится в замке. Он, видимо, что-то подозревает, поэтому и не прилетает.
Тон мой был бодрым, но голос дрогнул.
— Не сердись на него, — вдруг серьезно проговорил Берни. — Я уверен, что он не знает, что ты здесь. И как только узнает, примчится, бросив даже самые важные дела. Ты для него все, Марина, это и слепой увидит.
— Сама знаю. Тебе не слишком мало лет, чтобы утешать взрослых теток? — буркнула я ехидно.
— Между прочим, ты мне по возрасту куда больше подходишь, чем моему престарелому братцу, — заявил он с утрированным превосходством. — Заметь — я еще и не обрастаю чешуей.
Я усмехнулась: если обаяние Люка было сокрушительным, то брат его притягивал к себе добродушием. Вздохнула.
— Расскажи что-нибудь про него, Берни.
И дальше я заканчивала перевязку, слушая живописания подвигов Люка на фортах. Кембритч-младший и раньше явно обожал старшего брата, но сейчас пребывал в совершенно восторженном состоянии, которое очень контрастировало с моей тоскливой и злой обидой. Неразумной, глупой — но с которой я ничего не могла сделать.
Солнце уже садилось, когда я подменила Кэтрин на приемке раненых на улице. Сегодня это была пятая машина — бойцов теперь везли с ранениями полегче, но из-за долгого ожидания у многих началось воспаление и нагноение. Привычно работали санитары, Тиверс, замковый маг, подменял отсыпающегося Росса, сканируя прибывших, чтобы одного-двух самых тяжелых отправить в стазис. На большее сил у него не хватало.
Сегодня было жарко, и разогретая к вечеру трава пахла летом и появившимися полевыми цветами. Замок и лес были окрашены в красноватый цвет, и тени на землю ложились фиолетовые, густые.
То ли я привыкла, то ли действительно стало полегче, но работа шла спокойно. В теле от недосыпа ощущалась легкость, голова была пустой и звонкой — еще немного и надо идти отдыхать, иначе свалюсь. Вот сейчас приму раненых, посмотрю, кому могу помочь я, и потом спать.
Вдалеке, на дороге, идущей по лесопарку от шоссе к замку, послышался клаксон грузовика.
— Еще везут, — проговорил Тиверс, отходя от очередного раненого. — Тут нет заражения крови, Марина, небольшая потеря крови, сотрясение мозга, воспаление почек.
Я кивнула, сделав запись в карточку и в журнал, прикрепила карточку к носилкам — и молодого солдата с перевязанной головой потащили к крыльцу.
Снова раздался звук клаксона. Я посмотрела в ту сторону — солнце било прямо в глаза, — приложила руку козырьком ко лбу.
Грузовик почему-то несся на огромной скорости. Вдруг вильнул, и я озадаченно моргнула. В переполосовавших дорогу тенях мне показалось, что на него сбоку что-то... прыгает?
Он был уже в метрах двухстах от нас, когда послышался странный и тонкий вибрирующий вой. Тиверс, тоже всматривающийся туда и щурящий глаза на солнце, изумленно пробормотал:
— Быть не может... это же...
Его слова заглушила заоравшая замковая серена. Я подняла глаза к небу — но никаких стрекоз не увидела. На крыльцо высыпали люди Леймина, мои гвардейцы во главе с капитаном Осокиным.
— Нежить! Стая выскребышей! Все в замок! — крикнул Тиверс, и ему вторили военные, заталкивая всех в двери. Большая часть кинулась к грузовику — помогать вынести раненых.
Осокин схватил меня за локоть, аккуратно подтолкнул — и я беспрекословно бросилась к крыльцу. Санитарки, снимающие белье, тоже со всех ног неслись к замку. Визжала серена, из дверей выходили охранники с огнеметами. Бойцов спешно выгружали из машины, в холле закрывали открытые окна и ставни, водителю приказали развернуть грузовик так, чтобы закрыть вход — и он только успел взбежать по крыльцу, когда раздался гул огнеметов и выстрелы. Двери захлопнулись, оставив снаружи наших защитников. Там остался и Тиверс.
Внутри были мои гвардейцы — вооруженные, они занимали позиции у закрытых окон. Раненых, вынесенных из грузовика, положили прямо на полы, растерянные санитары топтались рядом.
— Наверх их всех! — приказала я, прощупывая пульс у бледного дядьки с перемотанной грудью — во время переноса он потерял сознание, и бинты сейчас быстро пропитывала свежая кровь.
Началась суета. Часть гвардейцев организовывали пациентов — чтобы те, кто в состоянии идти, двигались наверх, лежачих кто-то уже тащил на себе, но всех вынести быстро было, конечно, невозможно, а некоторых и вовсе нельзя было трогать. Снаружи слышался противный, ввинчивающийся в уши вой, рев огня. Закричал и захлебнулся криком человек, что-то ударилось в створки двери так, что она содрогнулась. Рядом со мной возник капитан Осокин.
— Ваша светлость, немедленно на эвакуацию в подземный ход, — приказал он.
— Да, капитан, — я отступила, чтобы пропустить носилки, сделала несколько шагов в сторону черной лестницы... и в это время раздался треск и звон разбитого стекла. В одно из окон, выбив ставни, ворвалась омерзительная огромная туша и плюхнулась на сморщенное, отвисшее брюхо в пяти шагах от меня. Она была до омерзения похожа на человека — только раздутого до размеров коровы, с сизой склизкой кожей, слепого, отрастившего себе огромную узкую пасть и вставшего на четвереньки на вывернутые конечности.
Завизжали женщины, закричали мужчины, Осокин дернул меня за спину и начал стрелять. Стреляли и остальные гвардейцы, и с каждым выстрелом на теле твари расцветали черные отверстия, разрастающиеся до огромных дыр, из которых тек гной. Выскребыш дернулся вперед — но ему уже пробили конечности, разлезшиеся на пятна черной жижи, в которой сверкали серебром пули. То и дело в закрытые ставни раздавались глухие удары, а изрешеченая тварь извивалась, выла, упорно ползла вперед, но уже разваливалась на куски... Осокин развернулся ко мне, и тут в разбитое окно ворвалась еще одно чудовище — и секундой позднее от страшного удара треснула и медленно рухнула внутрь дверь — и в холл впрыгнули сразу два выскребыша, завыли, припадая на передние конечности и поводя длинными огромными пастями. Снова раздались выстрелы. Одна из тварей перекрыла проход к центральной лестнице и сейчас подбиралась к лежачим больным.
— Назад! — крикнул мне капитан. Я послушно бросилась в сторону кухни, туда, где прятались несколько женщин — среди них была и рыжеволосая Софи, — когда передо мной обрушились ставни, посыпалось стекло, и на пол приземлилось еще одно неживое существо. Открыло пасть, завопило мне прямо в лицо, дернулось вперед — я с ужасом увидела, как расширяется его кольчатая глотка, способная заглотить меня, как внутри двигаются какие-то слизкие крючки... По рукам моим пронеслась обжигающая волна, я вытянула ладони вперед и снесла чудовище потоком пламени, превратившим в пепел и его, и ставни окон за ним, поднявшимся до потолка и закоптившим стены.
