Спутники Первого, порой сами испытывавшие иррациональное желание вот так же вскочить и убежать, когда их молчаливый начальник смотрел прямо на них, были в восхищении. Тиндомэ же было глубоко все равно; когда-то, еще в самом начале Девятки, такие шуточки забавляли некоторых из них, особенно Девятого. Этому научила их Пятая — как влиять на восприятие человека, заставляя его видеть тебя то воплощением всех страхов, то идеалом доброты и милости. Это было полезное умение — Тиндомэ знал, что сейчас мог бы заставить этого князька расплыться от преданности и любви к себе; но этот жалкий человек был ему ненужен и неинтересен. Оттого он предпочел показаться ему видением из кошмарного сна, ожившим мертвецом, пришедшим требовать расплаты. Видно, было за что расплачиваться, подумал Тиндомэ.
Ангмар состоял из пятнадцати поселений, численностью от трех до пяти тысяч человек каждое, которые управлялись старостами. Всеми старостами управлял князь, у которого был личный отряд воинов. В каждом поселении были только ополченцы. Тиндомэ потребовал к себе всех старост. Семерых из них пришлось привозить самим его помощникам. Они недоверчиво и неприязненно косились на новую власть — прежние князья были из их среды, росли вместе с ними, были понятны и просты. Новый — загадочная фигура в дорожном черном плаще, соизволивший снять капюшон только после того, как погасили половину факелов, освещавших подобие главного зала ветхого дворца — был чужим. Доверять ему не собирались и прикидывали уже, как его выставить вон. Но — в глаза ему смотреть опасались; глаза у него были странные — водянисто-серые, тусклые, окруженные глубокими тенями, и все же подмечавшие каждое движение, каждый жест. Прозрачно-бледное лицо, как бы светящееся в полумраке. Темные крупно вьющиеся волосы собраны на затылке. И — железная корона, увенчанная символом, который они знали с детских лет, который рисовали над дверьми домов — две оскаленные змеиные головы, смотрящие друг на друга. Очень высокий и широкоплечий, настоящий богатырь — и все же какой-то бесплотный, словно и не присутствующий здесь телесно. Черная простая одежда — куртка, штаны из плотной ткани, удобные в дороге, но неподобающие для нового короля, которым он назвался. Странный и страшный взгляд, словно сверлящий душу черными остриями зрачков, выдержать которого не мог никто.
" Я пришел править именем Владыки Мелькора и волей Повелителя Артано!" Они привыкли почитать эти имена, но услышать их от странного чужеземца, по виду родни тех потомков Элендила, которых они ненавидели и презирали, было странно. Радостно — может, наконец, исполнилось то, о чем только говорили столько лет: возвращение владычества Цитадели. И неубедительно — может, это очередная выдумка соседей. Его попросили доказать свои слова. Староста одного из приграничных поселков, бледнея и запинаясь все же выговорил это.
Перед ними лег меч. Они сразу же узнали работу — единственный такой клинок хранился в доме одного из старост, потомка вождя племени, которое теперь населяло Ангмар и был предметом посяганий всех горе-князьев Ангмара. Клинок работы Наместника. Но — этот был более тонкой работы и заметно тяжелее: он предназначался для мощного Тиндомэ, ковался под его руку. На гарде все та же змея.
Он протянул руку с Кольцом. Матовый черный камень восьмиугольной формы, простая железная оправа. Камень излучал едва заметное серебристое сияние. Напомнил слова Наместника — о пришедших с мечом и кольцом. Это их почти убедило — чужаку неоткуда было знать о том завете, что оставил им Наместник. Почти — но не совсем. Тиндомэ поочередно обводил взглядом каждого из старост и они опускали глаза под его изучающим тяжелым взглядом. Он понимал, что доказывать свою власть и силу придется еще много раз и не всегда так бескровно. С вастаками было проще — они знали и уважали силу Барад-Дур.
Он приказал укрепить каждое поселение, построить мощные стены и выкопать рвы. Создать в каждом по два больших вооруженных отряда — один несет службу, другой отдыхает. Прислать каждого третьего взрослого мужчину во дворец, с лошадью и оружием. Прислать половину оружейников, лекарей и книжников — на обучение. Еженедельно привозить дань продуктами и тканями. Новая система наказаний — почти любой проступок карается смертью. Требования были суровыми и почти непосильными. Никто не осмелился возразить, но было ясно, что так просто они не покорятся.
И они не покорялись — ни в первую, ни во вторую неделю Тиндомэ не дождался ни воинов, ни дани. Слуги из дворца разбежались, к вящей радости его помощников, брезговавших их раболепством. Прождав ровно четырнадцать дней, за которые были отремонтированы казармы, он отправился в ближайший поселок с двумя человеками свиты. Несколько минут разговора со старостой — и тот бросился со всех ног исполнять его требования. Тиндомэ понимал, что грубо давит на человека, но это было проще всего — а ему не хотелось прилагать много сил. Он знал, как привести Ангмар к процветанию, но для этого надо было одно — строжайшая дисциплина. Он не хотел учитывать всех тонкостей человеческой души — в последнее время ему было все равно, лишь бы все делалось проще и быстрее.
Под окнами дома старосты собралась толпа, некоторые самые прыткие размахивали кулаками в сторону окна и что-то выкрикивали. Тиндомэ молча стоял около окна, глядя на толпу. Грубые лица, бедная одежда.
Под окнами дома старосты собралась толпа, некоторые самые прыткие размахивали кулаками в сторону окна и что-то выкрикивали. Тиндомэ молча стоял около окна, глядя на толпу. Грубые лица, бедная одежда. На всех физиономиях — одно выражение: агрессивное недоумение. Они не привыкли подчиняться, а своего прямого блага не видели, видели лишь насилие — у них забирают еду. Их куда-то уводят. Он подождал, пока толпа перестала прибывать и вышел во двор.
Люди на миг замолчали, потом зашумели сильнее, надвигаясь на него. Недобрые крики, кто-то в руке держал камень. Староста испуганно попятился за спину Тиндомэ. Король сделал один демонстративный жест, очертив впереди себя широкий полукруг — и все, кто стоял за его пределами ближе к Королю, попятились с криком боли, ощутив сильный ожог на теле. Толпа испуганно вздохнула. Теперь первые ряды стояли, не шевелясь, сдерживая напор толпы, не желая еще раз получить болезненные ожоги.
Он смотрел на них в упор — каждому казалось, что именно на него. Высокий и красивый человек, полный истинного величия. Корона на лбу — знак власти. И постепенно они чувствовали себя перед ним все более жалкими и беспомощными. Злость отступала, на ее место приходило повиновение и страх перед наказанием. И когда он увидел, что последний из шумевших покорен, он заговорил. Негромко — но слышали в повисшей и звенящей тишине все. Он был немногословен. Повторил прежние требования. Потом сказал, что никто не будет наказан. Указал на самых десять рьяных бунтовщиков, приказал им отправляться с ним. Те побледнели. Толпа зароптала.
— Вы не будете наказаны. Но — такие шумные мужчины должны греметь оружием, не языком. Вы будете служить во дворцовом отряде.
Теперь в голосе толпы явно слышалась зависть. Через час он уехал, увозя с собой десять будущих воинов — здоровенных мужиков, которые пытались устраивать беспорядки отнюдь не оттого, что так рьяно за что-то ратовали, а от того, что некуда было девать силы. Удобно устроившись в казарме, получив новое оружие и обмундирование, они почувствовали себя попавшими в сказку без какой-либо заслуги и благодарили Короля при каждом случае, низко кланяясь при встрече еще издалека.
А еще через день потянулись телеги и обозы. Слухи распространялись, как Король и рассчитывал, быстро. Он вовсе не собирался ездить в каждый поселок — достаточно было впечатлить жителей одного, а там человеческая молва легко сделала бы то, на что ему потребовалось много сил и времени. Жители "столицы", если так можно было назвать один из поселков, отличавшийся от прочих всего лишь наличием дворца, который активно ремонтировался, скоро увидели, что все привозимое идет только на прокорм будущего войска, а не на пиры во дворце, и не замедлили сообщить об том соседям. Качество продуктов скоро весьма улучшилось.
Его пятерка нуменорцев день и ночь муштровала войско. А сам король был занят куда более важными на данный момент делами — была ранняя весна, пора было пахать землю. Прежняя система земледелия вызывала в нем смех и негодование. А новой, предложенной Королем, они не доверяли. Упрямо делали все по старинке. "Кто будет пахать по старому, будет казнен на месте" Король мог прискакать в одиночку и без предупреждения на поле, проверять, как выполняется его указ. Казнил, в подтверждение вескости слов, одного. Но — этого хватило, по крайней мере, приезжая, он видел, что его приказ выполняется. О пользе своих новшеств он проповедовать не желал — придет урожай, увидят сами. Именно поэтому смотрел сквозь пальцы на упрямство некоторых крестьян, героически делавших все на дедов манер, не боясь казни. Придет осень — будут выглядеть дураками рядом с более покорными соседями.
Короля боялись. Он был непредсказуем. Мог приехать в любое время, в самый дальний поселок — лично следить за выполнением приказов. В его присутствии самые смелые чувствовали себя трясущимися зайцами. Тиндомэ это не раздражало. Он не желал убивать без надобности — но терпеть разброда не желал тем более. Барад-Дурская дисциплина, шедшая еще от уклада Ангбанд, была для него эталоном. Человек должен выполнять приказ — любой ценой и с максимальным усердием. Расплата непокорного — смерть. Но — колесо раскручивалось слишком медленно. Он не мог быть одновременно — везде, а стоило ему уехать, все возвращалось на круги своя.
Прошел год, наступила новая осень. Королевство менялось, оживало постепенно, объединялось под началом Короля. Это было важным делом — прийдя сюда только с пятеркой верных слуг, он сумел взять в свои руки дикое северное княжество. Главной его идеей, которую он возвел в ранг культа была — дисциплина. Строгие законы против воровства и разбоя, против мошенничества и подкупа. За все одна кара — смерть. Вора — на месте преступления. Остальных — после недолгого суда. Это было слишком жестокой мерой — и сам король это превосходно понимал, но ничего менять не собирался. Так было проще и быстрее. Впрочем — из каждого случая применения новых законов он умело устраивал настоящий спектакль, надеясь, что это убедительнее многих не столь явных, хоть и более жестоких, наказаний. Расчет срабатывал — достаточно было одному из слуг Короля собственноручно зарубить на базаре пойманного с поличным воришку, как число их стало резко уменьшаться. Публичная казнь шайки из десяти человек, разбойничавшей последние пять лет на большой дороге, которую легко обезоружили четверо нуменорцев еще больше добавила авторитета королевской власти.
Личный пример короля был для жителей серьезным аргументом в пользу верности новой власти. Тот не был замечен ни в роскоши, ни в праздности: всегда аскетичный до предела, не выдвигавший требований, не имевших смысла для общей пользы. Под стать ему были потомки нуменорцев — суровые, мужественные люди, ведущие себя с честью и достоинством во всем. Дворец, успешно отремонтированный к концу лета, был очень просто украшен — и все же красив и изящен. Черный камень стен, прямые строгие линии, минимум обстановки. Личные покои Короля были ненамного роскошнее солдатских казарм — а вот казармы-то как раз блистали удобством и новизной. На гвардию Король казны не жалел — доспех и вооружение было отборным, отличное жалование и сытная еда; но, под вечер, измученная бесконечной муштрой гвардия уже едва ли была способна оценить все это, бессильно валясь на койки, чтобы еще до рассвета быть разбуженными неутомимыми командирами.
Бесконечные учения; все увеличивавшийся размер войска. Воинская повинность на каждом из взрослых мужчин. Крупные отряды, создаваемые и обучаемые в каждом поселении. Толпа вооруженных крестьян и ремесленников делалась все больше похожей на армию — и такую армию, которой еще не видел Север со времен Ангбанд. Это нравилось Королю — но больше всего это нравилось самим жителям. В качестве учений отряды поселков выбили с территории Ангмара всех до единого диких орков и теперь можно было не опасаться их нападений.
Урожай оправдал все надежды Первого, и даже несколько превысил их. Все произошло по его расчету — те, кого считали героями, кто пахал и сеял по старинке, выглядели теперь смешными рядом с соседями, снимавшими в жатву урожай втрое больше прежнего. Это была сытная и радостная осень, сменившаяся такой же зимой. К Королю начинали относиться совсем по-другому — со страхом, но и с уважением и приязнью. Он лично обучал целителей, собирая их во дворце и вбивая в них совершенно иные методы лечения, те, что он узнал еще в Нуменорэ. Диктовал наизусть многие забытые знания из старых книг Севера. Показывал что-то новое ремесленникам — всегда это оказывалось полезным для хозяйства. Впервые северяне начали разводить лошадей и скот на племя, учитывая кровь и породу. Он вовсе не был благодетелем, посланным древним божеством, как считали многие — если бы он мог, он постарался бы обойтись без всей этой возни. Но — ему необходимо было поднять страну из руин, сделать ее стальным кулаком для Повелителя.
Те, кому доводилось общаться с королем лично, а таких было немало, всегда отзывались о нем сходно: со страхом, но и с настоящей преданностью. Он был необычно ровен — никто и ничто не могло вывести его из себя. Мог объяснять по многу раз — голос низкий, четкий и внятный, и в то же время, слышимый как бы издалека. Его голоса боялись не меньше, чем взгляда — от него пробирал холод. Лицо, всегда полускрытое капюшоном — смертельно бледное и неподвижное, лишь едва шевелятся бледно-серые губы. Высокий — самые рослые из северян были потомку Элроса по плечо. Очертания мощной фигуры — и призрачная бесшумность движений. От Короля всегда веяло каким-то странным холодом и еще чем-то неразличимым, но пугающим, некой мрачной пустотой, которую он будто бы носил в себе. Никто не мог припомнить случая, когда бы он повысил голос или еще как-то выразил гнев: приказы о казни он отдавал тем же ледяным тоном, которым разъяснял, как сковать новый доспех. Это пугало больше всего.
...Король медленно идет перед строем солдат. Тяжелые складки плаща обрисовывают его силуэт на фоне блеклого северного неба. Он говорит — и его слова, прекрасно слышимые во всей шеренге, заставляют всех дрожать от страха:
— Или те, кто сделал это, признаются сами, или я буду убивать по одному, кого придется. Пока они не признаются.
Король нервничает — но это не видно даже его слугам, не то что всем остальным. Причина есть — ночью несколько солдат из гвардии, побуянив в кабаке близлежащего поселка, подрались с местными мужиками и не придумали ничего лучше, чем загнать их в сарай а потом поджечь этот сарай. Вот они — все пятнадцать человек, стоят в разных рядах. Четверо — в первом, храбрятся, уверены в своей безнаказанности. Но — он четко видит их среди прочих: по ярко-красному ореолу страха, более интенсивному, чем у остальных.
