— На самом деле, кроме уважения обычаев народа, есть и ещё одна причина, по которой мы приносим в жертву животных. Наши лекари учатся на них тайнам живого тела. Ведь у человека и у животных тела сходны. Но для простых людей это выглядит как жертва. Да это и есть жертва, только жертва познанию.
Кипу не скрывал и мрачных сторон, ошибок и даже преступлений, которые дорого обходились его народу.
— Когда-то Верховный Амаута отказался увенчивать Уаскара алым льяуту, но он был убит, и многие верные ему были брошены в тюрьму как бунтовщики. Уаскар протолкнул на эту должность удобного ему человека, который его этим самым алым льяуту увенчал. Некоторые пророчили тогда, что Уаскар погубит наше государство, и ждали Атауальпу как освободителя.
— Но почему он должен был погубить государство? Белых людей тогда ещё не было даже на горизонте.
— Это верно, не было. Но ведь до этого Уаскар был наместником Куско, так что можно было понять, как оно будет, если этот пьяница станет правителем всей страны. Впрочем, дело не в пьянстве как таковом, предыдущие правители тоже себе чичу позволяли не только по праздникам. На деле самым страшным было другое: он хотел ввести право частную собственность и рынок!
— Значит, и у вас были те, кто этого хотел, но пришлось подавить их силой?
— Были, никто не спорит. Только мы не считаем, что они были правы.
— Но ведь если даже среди тех, кто много лет жил при плановой экономике, появились те, кто хотел иметь своё частное маленькое дельце, не значит ли это, что в вас говорил голос подавляемой человеческой природы?
— Нет, дело совсем в другом, — ответил Кипу. — При Уайна Капаке страна расширилась настолько, что планировать из одного центра стало невозможно. Сам он видел решение в том, чтобы создать второй центр планирования в Кито, но на это нужно было время и силы, а кроме того, в Кито была проблема набегов каньяри... Но в Куско были те, кто не хотел появления столицы-соперника и предпочитали рынок. Конечно, они думали, что основное останется за планом, рынок будет лишь там, где план не справляется, но рынок — это как опасный сорняк, стоит позволить ему поселиться с краю, как он потом захватит всё поле, и справиться с ним станет очень сложно. И всё бы это могло произойти за жизнь одного поколения. А рынок — это, прежде всего, горе и нищета для самых слабых и беспомощных! Нет, надо иметь или очень чёрствое сердце, или очень невежественный ум, чтобы решиться разрушить систему, которая лишь нуждалась в небольшом ремонте!
— А теперь у вас, значит, два центра планирования?
— С тех пор, как наши гонцы пересели на лошадей, скорость сообщения увеличилась, так что нужды в двух центрах уже нет. Также наши юпаны постепенно совершенствуются, так что считать становится быстрее. Так что пока мы справляемся с нуждами учёта и контроля.
— Но ведь рано или поздно всё ваше огромное хозяйство перестанет поддаваться учёту и контролю, и что тогда?
— Я думаю, что потомки изобретут что-нибудь, например, радикально улучшат юпаны, или ещё больше ускорят сообщение, или ещё что-нибудь, что поможет нам избежать рынка и связанных с ним бедствий.
— Но ведь по сути этим ты признаёшь, что ваше будущее зависит от случайности!
— Лучше пусть от случайности зависит далёкое будущее, нежели как у вас, когда случайность имеет над вами власть каждый день. К тому же, изобретения не вполне случайны.
— Не вполне случайны? Как так? Ведь таланты рождаются случайно. Конечно, среди каких-то народов, вроде моего, талантов рождается больше, а среди других — меньше. Судя по тому, сколько вещей вы не сумели изобрести до прихода европейцев, ваш народ беден талантами, но всё-таки отрицать случайность тут нельзя.
— Однако таланты изобретают то, в чём в обществе существует нужда. Вот для планового хозяйства нужны лучшие юпаны — значит, найдётся человек, который их изобретёт.
— Да уж, изобретатели! — скривился Бертран. — Много есть у вас такого, чего у нас нет?
— Чтобы оценить это, нужно ознакомиться с нашей историей и нашей техникой. Однако если бы у нас не было ничего такого, чего нет у вас, разве вы стали бы с нами торговать?
— Разумеется, у вас есть то, что дала вам природа, — ответил Бертран, — но это не то, что вы изобрели сами. Ваших изобретений мы не покупаем.
Говоря это, Бертран невольно покраснел, потому что понял, что лжёт. Он вспомнил про проданные прессы для отжима семян подсолнечника. Но Кипу, видимо, не знал про это, так как не пытался подловить на слове.
— И очень зря. Разве изобрести плотины хуже, чем изобрести порох? Наоборот, лучше. Плотины служат для того, чтобы люди не голодали, а порох — для войны, хотя и в горном деле от него есть польза. Но как ни крути, изобретение, способное спасти народ от голода, куда ценнее, чем служащее убийству...
— Ну, не сказать, чтобы инки мало воевали.
— Да, мы воевали, чтобы отстоять свой образ жизни от врагов и чтобы помочь друзьям установить такие порядки у себя. Но когда-нибудь настанет день, и разумное государственное устройство установится на всей земле. И тогда война уже станет не нужна, некому и не с кем будет воевать.
— Значит, и мужества не будет?
— Почему, мужество в борьбе с силами природы будет нужно всегда. Лишь война уйдёт, как ушло людоедство. Видишь вон те мозаики — они как раз показывают то будущее, которое должно наступить. Посмотри на них! Посмотри на их радостные и светлые краски! Чужеземец! Неужели тебя даже как мечта не привлекает мир, где нет войны, нищеты, преступлений... Где все будут счастливы!
Бертран взглянул на картины, и его сердце немного встрепенулось, но он одёрнул себя:
— Ваши картины — это рай без бога. Но рай без бога невозможен.
— А рай с вашим богом разве возможен? Или он так сильно против того, чтобы вы немного улучшили свою жизнь?
— Не знаю, — сказал Бертран, — знаю только, что вы неправы. Что-то с вашим хвалёным счастьем не так, но это долгий разговор.
— Я и не надеялся переубедить тебя за один раз. А сейчас ты, наверное, устал меня слушать, и тебе надо подкрепиться. Пошли ко мне в комнату.
В комнате был уже накрыт стол, и за ним с голодными глазами сидели Прекрасная Лилия и трое юношей. Видно было, что приняться за трапезу без хозяина они не решались. Кипу представил их — это были Золотой Подсолнух, Черношеий Лебедь и Моро.
— Ну и долго же вы! — сказал Прекрасная Лилия. — Мы уже тут от голода умираем. Хотя если бы не Золотой Подсолнух, — она указала на юношу рядом, — который меня удерживал, я уже съела бы половину мясной нарезки.
— Лилия, ты же знаешь, что есть заранее нехорошо, — ответил Золотой Подсолнух.
— Хоть ты и из чужих земель, но, похоже, ты бОльший тавантисуец, чем многие тавантисуйцы, — сказал Моро.
— А разве это плохо? — спросил Золотой Подсолнух.
— Не то чтобы плохо, но это немного смешно, — ответил за него Черношеий Лебедь.
В ответ Золотой Подсолнух лишь пожал плечами.
Бертран тем временем всмотрелся в юношу. Вроде он не сильно отличался от других, разве что ниже ростом и как-то мельче. Во всяком случае, это точно был индеец, а не беглый белый. Не мог же он так натурально накраситься!
Поколебавшись, Бертран спросил напрямую:
— Скажи мне, Золотой Подсолнух, а ты и в самом деле чужеземец?
— Не совсем. Мои родители родом из Тавантисуйю, я сам родился уже в Испании, но вернулся на родину. Хотя на первых порах я и в самом деле чувствовал себя чужеземцем.
— Скажи мне, ты христианин?
— Нет. Но раньше я был христианином.
— Я понимаю тебя, — сказал Бертран, принимаясь за еду, — католицизм действительно извратил чистое начало Христовой Вести. Но не хочешь ли ты ознакомиться с моей верой?
— Я с ней знаком, — ответил юноша, — она ни в чём не лучше католической, а кое в чём даже и похуже. Всё христианство просто пропитано идеей превосходства христианских народов и их образа жизни над всеми остальными. Но ведь это ложь! Тавантисуйцы ничем не уступают европейцам, и если бы европейцы отринули свою гордыню и припали бы к источникам тавантисуйской мудрости, как изменился бы мир!
— Однако, да простят меня многоуважаемые господа, — сказал Бертран, отдавая должное мясной нарезке, — но никакой особенной мудрости в Тавантисуйю я не заметил. Я виду только, что тут сначала запретили вести самостоятельное хозяйство, вещь, до которой даже азиатские деспоты не додумались, а потом стали всячески выкручиваться с тем, как без этого обойтись. По мне, всё это также глупо, как варёные семена в землю сажать!
— Ну, варёные семена в самом деле не всходят, — возразил Кипу, — а наша страна процветает! Я же только рассказала тебе, каких высот мы достигли!
— Ну, это мелочь по сравнению с тем, чего достигли европейцы. А вы даже порох не изобрели!
— Дался вам, европейцам, этот порох! — сказал Черношеий Лебедь. — Изобрёл его кто-то один, а все европейцы им так гордятся, точно это они лично постарались.
— Да, пожалуй, дело не в порохе, — согласился Бертран. — Дело в самом строе жизни. Когда я готовился ехать сюда, я читал трактаты Идущего— в-Брод-через— Туман, и мне кажется, что он верно схватил суть вашей Империи: у вас любой человек ? именно средство, а не цель. Он может быть сколь угодно умён и талантлив, но Империя признаёт только такие ум и талант, которые их обладатель способен отдать ей на службу. А если их обладатель этого не захочет, то Империя топчет его.
— А что такого плохого в том, чтобы направлять свой талант на службу государству? — спросил Кипу. — Вот я преподаю студентам, пишу трактаты, и мне приятно, что всё это приносит пользу государству.
— Но свободолюбивому человеку служить вашей Тирании тошно!
— Но почему? Мне бы наоборот, было бы тошно служить какому-либо иному государству.
— Потому что это твоя родина по крови?
— Нет, потому что только наше государство заботится о своём народе!
— Но ведь Тавантисуйю — лишь хищная империя. Пока её аппетиты не окоротили конкистадоры, она только и делала, что всё время расширялась, терроризируя соседей. А при завоеваниях её солдаты убивали, грабили и насиловали без разбору, и всё это во славу Великого Инки!
— Почему ты так уверен, что грабили и насиловали? — спросил Кипу.
— Потому что завоевательная война без этого не обходится. Я против завоевательных войн.
— Не знаю, почему у вас видят инков грубыми завоевателями. Почему-то даже умнейшие из ваших философов не способны понять простой вещи: инкам удавалось присоединить к себе столько земель именно потому, что среди присоединяемых народов у них было немало союзников...
— Шкурники и предатели всегда есть.
— Речь не о шкурничестве. Многим хорошим людям нравились идеи инков, и они хотели, чтобы их народы жили столь же счастливо. И мне отрадно считать себя их потомком... Кроме того, воины инков считали себя не завоевателями, а освободителями...
— Ну да, я представил себе крестьянина, который всю жизнь со своей семьёй вёл своё хозяйство, строил дом, копил запасы, а потом воины инков, которые пришли, нагло ввалились в его дом, сожрали его припасы, а то и к дочерям под юбки полезли. Почему он должен быть инкам рад?
— Но воины инков никогда так себя не вели! За грабёж и насилие у нас положена смерть, да и армия у инков снабжается хорошо, так что ничего такого массово не возникает. А, кроме того, мелким хозяйством у нас всё равно не проживёшь, обязательно нужна хотя бы община.
— Пойми, Кипу, — ответил Бертран, — вот если бы я жил в вашем государстве до конкисты и изобрёл бы порох, я бы смолчал о своём изобретении. Потому что не хотел бы, чтобы им пользовались инки. Ведь они и так всех соседей под себя подмяли, а что было бы с порохом?
— А европейским королям ты бы порох дал? — спросил Моро. — Чем они так уж лучше?
— Ну, ни у одного из европейских монархов не было монопольного права на порох. Так что никому он не дал преимуществ.
— Друг над другом, может, и не дал, — сказал Моро, — а над нами? Или мы не люди, и нас можно на отбивные пускать?
— Вас, конечно, жалко, но все-таки, зачем вы построили такую жуткую империю, которая наводит ужас на весь европейский мир?
— Да не империя у нас, пойми ты, чудак! — сказал Кипу. — У нас нет главного и подчинённых народов, именно потому наше государство называется "союз", что народы внутри него — братья!
— А скажи, если какой-либо народ пожелает выйти, то его просьбу удовлетворят? Вот Кипу, если твои соплеменники захотят отделиться?
— Ну, формально, если большинство старейшин данного народа проголосуют выйти из состава союза, то центр будет обязан удовлетворить их просьбу. Только вот чиморцы никогда на это не пойдут.
— Почему ты так уверен?
— Потому что мои соплеменники не идиоты. С чего им лишаться картофеля и киноа, поставляемого с гор? Или шерсти?
— Но зачем отказываться? Ведь купить это может быть выгоднее, чем получать по распределению.
— Кому выгоднее? Не тем, кому вообще ничего бы не досталось. Да и к тому же в любой из наших областей есть много кечуа, которым отделение от центра никак не нужно. Да и хозяйство от разделения только пострадать может: разорвать продуктообмен — это не шуточки!
— А зачем тогда такое право?
— На тот случай, если придёт такой дурной Первый Инка, который начнёт кого-то притеснять, чтобы это можно было ему противопоставить. Хотя я не думаю, что в ближайшее время может прийти второй Уаскар...
— Конечно, у нашей страны есть недостатки, — сказал Моро, — но неужели тебе тут совсем ничего не понравилось?
— Да не сказать, чтобы ничего. То, что у вас принцы не считают зазорным становиться профессорами и инженерами, это не так уж и плохо.
— Ты нашу простоту в этом плане не преувеличивай, — сказал Моро, — даже в школьные учителя принц не пойдёт, о том, чтобы стать рыбаком или крестьянином, я уж молчу...
— Однако по сравнению с тем, что в Европе знать бездельничает, и от безделья предаётся кутежам, это много лучше, — вставил Золотой Подсолнух, — здесь все должны заниматься делом, а не сидеть на народной шее!
— Верно, — ответил Моро, — однако раз наше государственное устройство претендует на разумность, то с него и спрос другой. У нас любой принц обязательно получает образование, а детям рыбаков и крестьян ещё постараться надо!
— Но ведь все сдают экзамены, и чьим бы ты сыном ни был, если не сдал, то поступить не сможешь, — ответил Кипу.
— Но почему-то принцы сдают все! — не сдавался Моро. — Ну, за исключением действительно идиотов, а из крестьян и рыбаков поступают лишь самые талантливые!
— А сколько у вас университетов?
— Три, но скоро планируют открыть ещё, — ответил Кипу, — надеюсь, что их хотя бы пять будет. Но, кроме университетов, есть ещё инженерные школы в разных частых страны и морской колледж в Тумбесе.
— Негусто. Как раз чтобы принцев пристроить.
Кипу добавил:
— Моро не рассказал тебе самого главного: что у нас можно поступить и без экзаменов, если совершить подвиг.
— И остаться при этом живым и неискалеченным? Да много ли таких?
