— Знаю, не дебил, — прервал упрямец.
— Хорошо. А этот? — Веч вытянул руку.
— "Внимание!"
— Неплохо. Давай выясним, совпадают ли другие ваши и наши сигналы.
— Зачем вам условные знаки? — опять влезла жена. — Ты говорил, в пустыне неопасно.
— Иногда проще показать рукой, чем кричать. И действовать слаженно, без подстав. Я должен быть уверен в твоем родственнике.
"Брательник" выслушал, сузив губы полоской, и кивнул, признав необходимость физической подготовки для успешных вылазок в пустыню. Он перестал прятаться, как делал раньше, опасаясь непонимания и насмешек, и амодарки молча посматривали на его тренировки, не рискуя прерывать серьезное занятие глупыми расспросами. Стал собраннее и молчаливее, переняв эстафету у Н'Омира. Заодно сбрил отросшую бороду, молодев, и малая пялилась на него, не узнавая. И о подначиваниях забыл. Чушь всё и детское баловство, — говорил снисходительный взгляд амодара.
— Красотка, я по тебе скучаю, — попробовал поддеть его В'Инай на исковерканном амодарском и, получив в ответ неприличный жест, рассмеялся. Жесты, даже неприличные, — штука интернациональная. А пацан отправился тренировать глазомер и меткость, сшибая пирамидки из камней с помощью биты, вырезанной товарищем его Солом.
Веч мог бы порадоваться тому, что у амодаров появилась цель, их увлекшая. Однако болезный эстафетную палочку не принял и воинственным азартом не заразился. Предполагалось, что он не будет ходить в пустыню за камнями и останется с амодарками в лагере. То-то будет ему раздолье в женском обществе.
Веч измаялся, гадая, как и чем занять рукодельника. Тот, правда, не скучал. Записывал под диктовку В'Иная доугэнские песни, успевая учить язык, и подбирал аккорды, добавляя к словам ноты. Творил с мелкой поделки, привязав ее к себе крепче веревок. Вечу пришлось-таки купить пару амбарных книг и вручить болезному. Пусть малюет, если эта забава его отвлечет. Жена листала альбом художника, но эмоциями делилась сдержанно, восторгами не захлебывалась.
— Я учу Сола доугэнскому. Ты не против? — спросила, подсев рядом.
— Учи. Пригодится.
— Я знала, что ты согласишься, — сказала она и, взъерошив ему волосы, подула. Веч зажмурился — щекотно, даже под ложечкой засосало.
Хотя нет-нет да и замечал взгляды болезного, бросаемые тайком на жену. К каму не ходи, наверняка в укромном месте припрятаны от посторонних глаз её портреты, но не калечить же мазюкальщика из-за бесхитростного увлечения. Смешно, право слово, и несолидно для женатого человека. Да и болезный не виноват, что в небольшой компании наблюдается дефицит источников вдохновения, не Апрой же ему любоваться, в конце концов. Умом-то Веч понимал, а сердцем — противился. И в молчаливых молитвах просил Триединого о безграничном терпении. Но и придумать что-нибудь отвлекающее для амодара не получалось.
А так — почти идиллия. Без конфликтов и нервотрепки. Даже молчаливая сдержанность Н'Омира стала чуть менее мрачной, чем обычно, хотя амодары не заметили особой разницы.
Пока одним прекрасным днем к Вечу не подошла Апра.
— Дай ладонь, — потребовала и высыпала в протянутую руку беловатый песок с темными крупинками.
— Зачем мне соль?
— Это святая земля. С капища.
— Из солончака? — вздернул бровь Веч. Хотя чему удивляться? Места, отмеченные поступью Триединого, рассыпаны по всей стране — в горах и на болотах, в песках и в степи.
— Из оберегов. Их носят амодарки. Уже второй раз выбелилась землица, и я заменила её свежею.
Ему понадобилось время, чтобы сообразить, что к чему.
— Постой. Земля цвет теряет, потому что ...
— ...потому что силу свою отдает, защищая, — закончила Апра. — Потому что творится нечистое дело. Черное колдовство.
— Кто-то хочет причинить амодаркам вред? — спросил Веч ошарашенно.
— Кто-то, — передразнила Апра. — Кто-то хочет, да.
Трем конкретным амодаркам. Его жене, девчонке и эсрим Эме.
Половина Доугэнны уж точно не стала бы желать им здоровья, но и до зла, творимого на расстоянии, не опустилась бы.
— Против амодаров тоже колдуют?
— Кому они нужны, чтобы изводить их черными чарами? — отрезвила Апра.
Действительно, амодарам бы попросту снесли головы теми же скимитарами, не став гадить исподтишка. Значит, колдовство замешано на женском интересе. На личной предвзятости.
Веч пересыпал, не торопясь, песок из одной ладони в другую и прислушался к ощущениям.
— Ничего не чувствую. Глухо.
— Потому что у тебя шкура как интс*, — ущипнула Апра его за руку. — Земля силу отдала, став мертвой. Оттого и не чуешь.
Веч слыхал, что земля с капища является сильным оберегом, но прежде не видел, какова бывает мощь черной злобы, её выбелившей. Да и не верил истово в чудодейственную защиту перстней, браслетов и прочей заговоренной атрибутики, чтобы их носить, не снимая. Слишком невероятное говорила и показывала сейчас Апра. Однако ж, вот она, земля его в ладони, ставшая белесым песком.
— Дидка! — осенило его. Веч со злости хлопнул ладонью по колену. Точно, Дидка, больше некому! Сородичи, вернувшиеся из Беншамира с Совета земного круга, принесли молву о женитьбе на амодарке с довеском, Веч усугубил сплетни своим приездом в Самалах, и Дидка, додумавшись, решила извести соперницу на расстоянии.
— Дидка, да, — не стала отрицать Апра и, оглянувшись, добавила гораздо тише: — Но у Дидки не хватило бы ума и знаний. Не в один голос она поет. И ест с чужих рук.
— Та баба вместе с похоронной командой, что прижились у нас в доме! — воскликнул Веч. — Я ж как чуял. Следовало гнать бабью банду в три шеи! Что ж ты мне не сказала, когда я приезжал в Самалах?
— Так и говорить не о чем. Слова что песок меж пальцев. Пустой навет. Сам знаешь, не пойман — не виноват. Рила холит и лелеет каму, кров ей предоставила, в трапезной отвела почетное место. Весь клан приносит ей подношения и в ноги кланяется. Кама в почете, а вместе с ней и Рила.
— Сворачиваем постой и едем в Самалах, — утвердил Веч, пружинисто вскочив с колен. — К бесам затею с пустыней и с камнями, коли каждая минута на счету. Доберусь до Дидки и вытрясу из нее душу, заодно и каму призову к ответу. Обвиню их в черном колдовстве, а Рилу — в потворстве. Ишь, что удумали, пиявки! И ты хороша, почему не сказала, когда впервые выцвела земля в оберегах?
— Оттого и не сказала, чтобы ты не порол горячку. Зло тянется издалека, и нить его слаба, потому как ищет на ощупь, вслепую. Покуда до нас с ветром долетит и с водою дотечет, то и крик станет шепотом.
Ничего себе шепоток, — усмехнулся Веч, растерев ногой песок, бывший когда-то землей с капища. Меж Самалахом и пустыней — немало сотен километров, а гляди ж ты, как аукается шепоток черного колдовства.
Ну, Дидка, змея изукрашенная, дай только добраться до Самалаха! За волосы приволоку на честный суд и тебя, и матерь твою духовную.
При этой мысли у него аж заклокотало внутри от гнева.
— Не пыхти, умерь-ка пыл, — потребовала Апра повелительно. — Не то самалахское зло почует и отыщет дорожку. Сила оберегов от него защищает, как и плетенки с бусами заговоренными, что носят амодарки. Укроют их, спрячут от черных чар. Вот кабы попала к злыдне вещица, твоей жене принадлежащая, оставалось бы уповать на милость Триединого.
— Так вот почему ты поехала со мной, согласившись скитаться по стране, — осенило Веча. — Чтобы уберечь амодарок?
— А то зачем же еще? — отозвалась она сварливо. — Хотя скажу, что сглупил ты, выбрав амодарскую жену. Она только с виду покладистая кобылка, а на деле норовистая. И лягается, если что не по ней.
— Норов — это хорошо. Пусть лягается, — хмыкнул Веч.
— Что хорошего, если по тебе бьет? Изводит и портит кровушку. И наша пища ей не по животу, и бохоры не по нраву. Разве ж принято, чтобы доугэнки своими обидами школили мужей до шелка?
— Это наши с ней дела, и мы сами их разрешим, — посерьезнел Веч. — А сейчас скажи, хватит ли у тебя сил удержать черное колдовство в узде? Из пустыни мы отправимся в Дижабад, и лишь Триединый знает, сколько времени уйдет на нашу затею.
— Удержу, не отпущу узду. Ветром раздуло по Доугэнне злой наговор, оттого справиться с ним несложно. Для успешного черного умысла нужна вещь твоей жены или, на худой конец, козявкина игрушка. Так что спи, не тревожься. Но и жене спуску не давай. Разбалуешь ишшо.
— Ох, ты ж заботливая моя, — обнял няньку Веч. — Пусть твое сердце за меня не болит, с норовистой кобылкой я управлюсь. Если мне не веришь, поверь беншамирскому каму.
В дороге до Амрастана он успел рассказать Апре о спонтанной женитьбе и о благословении Триединого на брак с амодаркой.
— Что-то мне подсказывает, беншамирский кам выжил из ума, — проворчала Апра и в испуге похлопала ладонью по губам. — Да простит меня Триединый, случайно сорвалось с языка... Жене о колдовстве не говори. Не поймет, зато вобьет в голову какую-нибудь амодарскую чушь, и не переубедить её, ни успокоить.
И то верно, согласился Веч. Что творится в головах у амодарок, даже Триединому неизвестно. Хотя жена и относится скептически к особенностям доугэнской веры, опасаясь за своего ребенка, может потребовать развода, чтобы не иметь с Вечем ничего общего. Решит, что таким образом убережет мелкую от невидимого зла. Или потребует отвезти в Самалах, чтобы убедить Дидку в отсутствии притязаний на общего супруга.
Нет уж, пусть спит спокойно и проявляет норов по другим поводам.
— Все равно душа не на месте. Из-за Нейта. Дидка ядом своим каждый день его травит, против меня настраивает. Хоть сейчас сворачивайся — и за ним в Самалах, — произнес Веч раздраженно.
— Знаю, болит твое сердце о кровиночке. Терпи. Дидка зла ему не причинит, как-никак мать. Он — её козырь в борьбе с амодарской соперницей.
— Пусть не рассчитывает. Разведусь и заберу сына.
— Оттого Дидка и насылает зло на виновницу своих бед, боясь всё потерять, а Рила делает вид, что не слышит и не видит. Еще бы, из-за амодарки разбилась семейная копилка, которую она собирала не один год.
— Рила неглупая женщина и мыслит здраво, но сейчас мне хочется хорошенько её встряхнуть и, быть может, придушить. — Веч сжал кулак.
— За сына переживай, но не бойся. Тот яд, что Дидка языком своим впрыскивает, рассосется, едва мальчишка оторвется от материнской юбки, — заверила Апра.
— Хорошо бы, если так.
Пора начинать процедуру развода. Уведомить клан первой жены, нанять викхара по бракоразводным делам, заказать расчет отступной виры. Вот бы отыскать в пустыне самоцвет, достойный откупа при разводе! Но о таком фарте Веч и не загадывал, установив минимальную планку: найти камень для защиты амодаров в суде.
Он приглядывался к жене и так, и эдак. И к мелкой присматривался, и к эсрим Эме. Новым взглядом смотрел. Со знанием. И не заметил ничего подозрительного ни в поведении, ни в самочувствии. Амодарки послушно носили украшения, Апрой навязанные, не споря и не кочевряжась.
— Как тебе? Не мешает? — вечером спросил у жены невзначай, перебирая меж пальцев камушки браслета на запястье.
— Терпимо. Я привыкла. Эсрим Апра говорит, браслеты и плетенки защищают от злых духов и привлекают добрых.
— В Доугэнне придают большое значение общению с миром мертвых, — сказал он серьезно.
— Я заметила, — улыбнулась жена.
— Если Апра говорит, что надо носить и не снимать, значит, надо носить. С нею шутки плохи, — добавил Веч с притворной скорбью.
— Хорошо. Мне нетрудно, — согласилась Айю, переплетая свои и его пальцы.
О неминуемом приближении пустыни сказал горячий ветер, подувший неожиданно. Растительность и без того поредевшая, окончательно исчезла, лишь местами мелькали окрест размытой песком дороги колючие кустарники, пучки высохшей травы и скалы из красного песчаника.
— Ой, что это? — воскликнула мелкая, прилипнув к окну машины.
— Кактусы, — сообщил Веч.
— Это деревья? — спросила эсрим Эма.
— Бывают деревья, а бывают малыши. Весной цветут. Покрыты колючками, иногда ядовитыми, поэтому не советую их трогать.
— Они... уродливые. Точнее, своеобразные, — добавила жена нерешительно, взглянув на Веча, вдруг он оскорбился за весь кактусиный род.
— Есть такое, — ухмыльнулся он.
Пустыня приближалась — необъятная, неохватная. Заняла горизонт, размыв границу между твердью и воздухом в далеком дрожащем мареве. Небесная голубизна постепенно насыщалась кирпичным оттенком, пока совсем не растворилась в нем. Даже солнечный ореол стал скрасна, изменив восприятие.
Веч уверенно вел машину вперед. А зачем оглядываться? Багажники забиты вяленым мясом, консервами, крупами, мукой. В салоне внедорожника, ведомого НОмиром, в тесной клетке квохчут курицы, доставшиеся практически даром. А все потому, что в одном из церкалов Веч повстречал фронтового приятеля, с которым в свое время делил последнюю сигарету на двоих, пил сахш из общей фляжки и шел в бой — плечом к плечу. Выслушав рассказ Веча о цели поездки, приятель заверил:
— Ради такого дела ничего не жалко. Говори, что хочешь, найдем и организуем. А то обижусь.
Но и даром Веч отказался брать, плохая примета для обеих сторон. Сговорились на символической цене и вдобавок обзавелись кудахтающей живностью, втиснутой в салон машины.
Автокараван проехал мимо небольшого оазиса с пальмами, и амодарки, забыв о стеснительности, глазели на доугэнцев в халатах и тюрбанах, сидевших кружком в скудной тени и потягивавших чай из пиайел. Рядом на привязи животные с надетыми меж горбов попонами жевали с меланхоличным видом.
— Это...? — повернулась растерянно жена.
— Верблюды, — закончил Веч.
— Ого, — выдавила она потрясенно.
— А это? — чуть погодя она указала пальцем на группу деревьев поодаль от условной дороги.
Толстые стволы, кривые ветви без единого листика, на макушках которых сидели черные птицы с длинными скрюченными шеями, стали первой меткой, подтвердившей правильность выбранной дороги к пустыне.
— Баобабы. Стервятники, — пояснил Веч.
Потрясенный вздох стал ему ответом.
Проехав метров двести, он остановил машину и заглушил двигатель. Рядом затормозили внедорожники, амодары и сагрибы выбрались наружу и встали рядом, сделав ладони козырьком и оглядываясь.
— Вот она. Пустыня Гуалок. Океан песка и забвения, — сказал Веч, сделав широкий взмах рукой.
Что и говорить.
Мощно.
_______________________________________________________________________
Атеш-дахрам, Дом ветра — общественное здание в церкалах небесных кланов, с тотемным камнем в центре. В Атеш-дахрам проходят совещания старейшин
Интс — дерево с прочной древесиной
16.1
Снаружи почудился звук, и Айями, отложив шитье, поспешила к выходу. Атат В'Инай двинулся следом, за ним поспешила вприпрыжку дочка, а Эммалиэ замерла с поварешкой в руке, вслушиваясь. Откинув полог, Айями вышла наружу, сагриб встал позади, держа в поле зрения и её, и Люнечку.
Общий трапезный шатер стоял выходом к пустыне ради удобства, заключавшегося единственно в том, чтобы, выбравшись оттуда, без промедления встречать тех, кого давно заждались.
