* * *
Приведя себя немного в порядок, казаки быстро организовались. Большинство осталось тушить пожары, собирать трупы и спасать раненых. Некоторые, у кого уцелели кони, помчались гнать нападавших. Атаман и двое полковников были убиты, как и примерно половина жителей Черкаста.
Поразительно чётко мобилизовалось всё Свободное войско. Из хуторов и других станиц пришли пешие казаки и почти все старшины, кроме тех, кто вместе с конными возглавили погоню или остались вместе со стариками и подростками защищать станицы. Собрали круг, выбрали нового атамана, полковников и старшин вместо убитых. Словом, через день Свободное войско было готово в поход, отомстить за коварное нападение.
Раненые и пленные, которых жестоко допросили, сообщили, что это был налёт молодежи Локасника. Но возглавлял его наследник престола. Откуда-то он и командиры прекрасно знали, где стоят старки, цари и царевичи. Их вместе с жёнами планировали забрать в плен и взять громадный выкуп, а также мир на несколько лет. Налётчики прошли через земли маленького княжества Устрангласт, территория которого была буфером и разделителем между Агашом и Локасником на западе их общей границы. Дозорных сняли легко: они не ожидали нападения с этой стороны и были пьяны. Шли весь день, таясь и убивая всех встреченных, кроме женщин, которых брали в плен. До полуночи отдыхали, ожидая, пока кончится попойка, а затем напали, планируя быстро взять пленных и отступить, угрожая расправиться с ними при попытке преследования. Несколько женщин и пленных нападавшие увели с собой, но совсем не того ранга.
В лесу нашли связанного, избитого, обожженного железом и ограбленного догола войскового писаря Кальтотинда, того самого, которого назначали выкрикнуть предложение не пускать царя на землю войска. Он плакал и кричал, что его пытали, но он ничего не выдал. Атар сразу почувствовал ложь. Позвали менталиста, монах констатировал ложь. Писаря, как труса, хотели лишить казачьего статуса, выпороть и выгнать в том виде, как он есть, из пределов войска, его имущество пустить на поток и разграбление, семью обратить в смердов. Но Атар почувствовал ещё какую-то недосказанность.
— А почему ты оказался в лесу?
— Перепился и отправился подышать воздухом, — заявил бывший писарь.
Казаки расхохотались, поскольку писаря не уважали за малую вместимость и неустойчивость к винищу, и собрались с насмешками выгнать его ещё и как поганого хлюпика. Но оказавшиеся рядом менталисты констатировали ложь. Тогда его вновь начали спрашивать, он стал путаться, его принялись пытать и выяснилась страшная картина.
Писарь давно уже был на содержании у царя Локасника, сообщая ему всё о жизни Свободного войска. Он донёс и о прибытии царей с наследниками, и о том, когда прощальная попойка. В день кутежа к нему подошел раб-локасникец и прошептал, что его ждут в лесу с наградой за верную службу. Писарь, который действительно уже был в серьёзном подпитии, попёрся за рабом. Никто на них внимания не обратил. А в лесу поджидали воины Локасника. Царевич Аристоликс сразу велел его схватить, раздеть и накалить железо. Писарь, не дожидаясь раздевания и пыток, рассказал, где кто из знати остановился. Ему вручили увесистый кошель с золотом, а затем этот кошель закопали в землю, писаря всё-таки раздели, малость побили так, чтобы синяки были поэффектнее, пару раз приложились к нему раскаленным железом, положили на то место, где был зарыт кошель, и оставили связанным.
— Если соврал, вернёмся и кожу с живого сдерём! — пригрозил Аристоликс. — А если правду сказал, то заорёшь, когда твои будут пытаться за нашими гнаться, найдут тебя, и отбрешешься, что схватили тебя случайно и зверски пытали, но ты ничего не сказал.
Писаря судили и распяли, а всю его семью, как сообщников и семя предателя, продали в рабство.
Ашинатогл пылал гневом, клялся захватить весь Локасник и стереть с лица земли все его города, заселив их агашцами. Однако Атар, который, как равный, должен был быть одним из принимающих клятву, заявил:
— Старший брат, я тебя прекрасно понимаю и сам был бы столь же разгневан. Но не годится властителю принимать важнейшие решения в таком состоянии. Остынь несколько дней, и ты сформулируешь клятву точнее, а если уж повторишь так же, то я её приму.
Рука Ашинатогла инстинктивно потянулась к мечу, но, поймав себя на этом, он расхохотался и признал правоту брата.
— А вот клятву не брать в рот вина, пока мы не возьмём первый город этих подонков, ты примешь?
— Эту да, — улыбнулся Атар, поняв, что Ашинатогл собирается после этой клятвы выйти на гудящий на площади войсковой круг и взять такую же со всего войска. Отказаться будет позорно, а дисциплина нужна будет железная, особенно пока не подойдут подкрепления.
Ашинатогл немедленно послал гонцов к Тлирангогашту, повелев ему собрать войско в столице, оставив небольшой гарнизон, и вторгнуться в Локасник с юго-востока. К северной армии, стоявшей на границе с Канраем, был послан аналогичный приказ развернуться (тем более что из-за этого Йолура канрайцам сейчас было не до войны) и вторгнуться с северо-востока. Атар понимал, что в регулярной войне шансов у Локасника нет. Но, по опыту старков со Ссарацастром, он уже представлял, в какую бесконечную партизанскую войну выльется завоевание, если оно состоится. Атар решил при случае слегка намекнуть на это побратиму, а там уж пусть сам решает.
Кто был счастливее всех в эти дни, так это царевич Шутрух-Шаххунда. Жена, увидев его доблестно сражающимся, а затем серьёзно (но не опасно) раненым, окончательно изменила своё отношение к мужу, а тот купался в лучах её любви и ласки. Он с гордостью нацепил на золотой шнур солдатский медальон за храбрость, пожалованный ему казаками, а отец, улыбнувшись, поздравил его с первой наградой. Старкский наследник Лассор получил золотой медальон с пятиногим львом из рук царя. Все другие старки тоже заслужили награды за искусство и доблесть в бою.
Словом, неожиданное испытание скрепило союз. А оба царя теперь понимали, по какому острому лезвию бритвы они прошлись в прошлом году: альтернативой их нынешнего союза и взаимного процветания было взаимное уничтожение.
Ашинатогл не понимал ещё одного: его последние сны относились к будущему, но к какому? Тому, которое они миновали? Или тому, к которому их стремительно несёт сейчас? Из краткого разговора он осознал, что будущее было показано только ему, но не Атару. Он вновь вспомнил тот страшный день на берегу Локары, когда он потерял семерых сыновей и получил нового сына и наследника. Да, основные решения тогда принимал агашец, а не лиговаец. Атар лишь вёл себя по законам чести и доблести, а распутывать ситуацию пришлось Ашинатоглу. И, видимо, при любом повороте Судьбы агашская корона была суждена Тлирангогашту. Но тут в голове у царя появилась подозрительная лёгкая боль, предупреждавшая о том, что в его вроде бы логичных построениях что-то не совсем так. Так что перед царём стояла важнейшая задача: опять всё верно понять и правильно свернуть на следующей близкой развилке.
* * *
Казаки прошли прямым путём через перевал, заросший тернием, акациями, крапивой, нарывником и прочими колючими и жгучими растениями, в гневе быстро прорубив себе дорогу. Ранее через этот перевал проходила одна из дорог из Локасника на юго-восток и юго-запад, но, поскольку казаки при первой возможности весьма нагло "шалили" с купцами и путниками, дорога оказалась заброшена, а потом уж обе стороны понемногу подсаживали колючек, чтобы перевал был естественной преградой. Теперь этой дороге предстояло ожить. В результате через три дня после войскового круга был атакован и взят отчаянным приступом южный форпост Локасника город Сарданас. При этом была уничтожена либо пленена большая часть нападавших на Вольное Войско, не ждавших столь быстрого и мощного контрудара и собиравшихся несколько недель отбивать набеги, а потом в порядке отступить перед большим агашским войском. Заодно были освобождены казацкие женщины, которых увели во время ночного набега.
Удержать казаков от грабежа и мести было невозможно, но уже на следующий день Ашинатогл строго приказал остановить разграбление города и больше не трогать население. Атар, понимающе улыбнувшись, сказал:
— Узнаю горцев. Сначала наглеют и нападают, затем падают духом и просят о мире, а затем бесконечно воюют и бунтуют.
Агашец задумался. Он удалился в маленькую часовню, поставив перед дверью охрану из самых надёжных почтенных казаков и велев никого не пускать, кроме брата. Там он, после дня покаяния, поста и молитв, сделал то, на что почитатели Победителей решались лишь в крайнем случае: вознес молитву Богу Единому.
"О Создатель и Тот, Кто установил главные законы мира и души! Тот, Кто находится вне всех существ, времен и миров! Почему именно я, недостойный, оказался предназначен для того, чтобы определять линию Судьбы всего нашего мира? Если это не так, прошу Тебя, развей мои грешные мысли. Если же это так, прошу Тебя, насколько возможно, поясни мне мой путь и дай мне силы не сворачивать с него. А я приму это как своё главное служение в жизни, перед которым отступит даже царское служение. Не воспринимай эту молитву как дерзость, это призыв в крайности. Ещё раз молю Тебя о том, чтобы Ты, если это возможно, прояснил мои мысли и укрепил мой дух".
Совершив молитву, Ашинатогл погрузился в состояние медитации, продолжая в душе взывать к Богу Единому. И вдруг то ли Бог, то ли внутренний голос души самого царя дали ему ответ:
"Давай сравним тебя и Атара. Неизвестно, у кого из вас духовные силы выше. Но твой названый брат жил в обществе, где с самого начала прививались законы чести, доблести и добродетели всем, кто способен это воспринять. Он был окружён свободными гражданами, которым оказалось достаточно вступить на дорогу, где каждый неверный шаг вел к гибели, а вся она к чести и славе, чтобы вспомнить всё лучшее, что у них было в душе, и что было частично забыто в благоустроенном процветающем обществе. Ты же с самого начала жил в стране, где все — рабы. В стране, где очень легко скатиться к беззаконию и произволу. Атар вынес испытания, но частью они были искусственными, заложенными во всю систему подготовки, воспитания и отбора, частью же сравнительно лёгкими, не требовавшими пересмотра принципов, а лишь неуклонного следования чести, мудрости и доблести, что тоже немало. Ты же прошёл там, где тебя окружали смерть, ужас, ложь и предательство, и тем не менее остался человеком. Ты сел на престол, но воспринял это не как право, а как служение, и вёл себя действительно как пастырь своего народа. Атар делал свой выбор, исходя из того, что в него было заложено. Ты выбирал сам. И при этом ты вынужден был пересматривать все свои взгляды, принимать новое, не разрушая старое. Ты справился. Ты готов действовать, даже совершая грехи и принимая на себя грехи других. И при этом не стремишься трусливо уклоняться от действий или оправдывать себя. Кому же ещё можно было доверить решение в критической точке, когда и разум, и интуиция так легко могут склонить к гибели весь мир?"
"Теперь неси своё служение как вершину испытаний твоей души во все времена и во всех мирах. И ещё за одну душу ты теперь несешь ответственность: рядом с тобой тот, кто способен противостоять страшнейшей угрозе, надвигающейся на мир. Если, конечно, ты примешь правильное решение на развилке".
Ашинатогл почувствовал, как очищается его душа от старых грехов и вливаются в него новые духовные силы.
После этого ответа и двух дней размышлений агашец велел казакам разорять земли к северу от города, не трогая селений, расположенных к югу, но прочно установив там свою власть, и послал новых гонцов двум своим армиям. На следующий день, после консультации со священниками и инженерами, он заложил крепость на удобном холме с подземными водами, и пожаловал три деревни вокруг крепости Вольному войску для организации ещё одной станицы. Затем, оставив четверть казаков укрепляться на новой земле, Ашинатогл двинулся на юго-запад. Казаки теперь были довольны и с шутками выступили в новый поход, хотя не понимали маневра царя.
Через два дня Ашинатогл остановился на земле княжества Устрангласт (что он пошёл по этой земле, как по своей, никто не удивился: княжество смертельно боялось обоих своих мощных соседей, а вдобавок только что пропустило войска Локасника). Но Ашинатогл, за пару дней внимательно изучив местность, заложил город. Он должен был стать первым агашским городом по западную сторону горного хребта. Три деревни, расположенные на перевале, он пожаловал Вольному войску для ещё одной новой станицы, а ещё четыре, около города, объявил царским владением.
Князь Устрангласта Форсанта, надеявшийся, что сосед пограбит чуть-чуть в наказание за провинность и уйдёт, теперь чувствовал себя обречённым. Он отправил посла, но Ашинатогл не захотел с царедворцем разговаривать и велел князю лично предстать перед ним и его братом.
Форсанта надел рубище, посыпал голову пеплом и отправился, не зная, выживет ли он. Упав ниц перед Ашинатоглом, он покаялся, что от страха не сообщил ему о проходе горцев через землю княжества и взмолился, что он достоин смерти за такое, но просит пощадить его семью и народ.
Ашинатогл велел Шутрух-шаххунде поднять князя, принял его покаяние и заявил, что в наказание за трусость он забирает семь деревень. А поскольку княжество доказало на деле, что оно не может само себя защитить, он требует от князя принесения вассальной присяги и поставит в столице свой гарнизон, чтобы защищать немощного и трусливого соседа. Присягу приняли Атар и Шутрух-Шаххунда.
После этого старки распрощались с Ашинатоглом, который остался воевать, и отправились домой.
* * *
Йолур этот месяц провёл в постоянных молитвах и покаянии, пытаясь достичь ещё одного прозрения. Под конец месяца его приближенные и сам вице-император Диритич потребовали от духовного вождя смягчить пост и не ставить под угрозу свою жизнь, которая необходима всем. Впервые за месяц поев варёной пищи и выспавшись, утром Йолур вдруг почувствовал состояние вдохновения и озарения, которое дало ему ясное понимание важнейших истин о Боге (во всяком случае, он получил такую уверенность). Но известно, что находки требуют перепроверки в обычном состоянии, а затем тщательного выбора способа их изложения на обычном человеческом языке, дабы, поелику возможно для грешного смертного, затруднить их фальшивое толкование и неправильное понимание и споспешествовать верному. И Йолур, собрав вокруг себя четырёх доверенных богословов, заперся в библиотеке митрополита, но уже не изнурял себя и своих сподвижников постом. Около библиотеки был небольшой закрытый сад, и там двенадцать дней вели беседы и записывали откровения пророка четверо его учеников. В итоге они вышли оттуда с "Книгой пальмового сада". Был назначен праздник и молебен, в ходе которого в течение трёх дней пророк должен был лично зачитать свою книгу священничеству и правоверным. После этого её предполагалось вырезать на досках железного дерева для печати как ксилограф и размножить в тысяче экземпляров для передачи во все главные монастыри и храмы Единобожников.
