Она часто плакала. Глаза у нее были устроены так, что могли исторгать слезы в любой момент дня и ночи, и без всякой подготовки. Вот она разговаривает с нами, смеется; чуть отвернешься — уже слезы текут по бледным щекам, покрасневший нос жалобно вздрагивает, губы распустились в плаксивой гримасе, и рев стоит такой, что хоть закладывай уши ватой.
Вначале мы жалели ее, входили в ее положение — ведь Лада, а, значит, и все мы, были косвенно виноваты в ее беде.
Потом нам входить в ее положение надоело, и постоянно мокрые глаза и красный нос вызывали уже не сочувствие, а глухое раздражение. Прошла еще неделя — и кроме тупой злости и желания сказать ей грубость Лёня не вызывала никаких эмоций ни у кого, кроме, может быть, сердобольного и все понимающего Домовушки.
— Нрав у нея таковой, — пояснял он мне свое долготерпение. — От такового нраву одно снадобье — замуж ей надобно. И чтобы детки пошли. Завертится в заботах, закрутится — и обижаться времени будет, и сил тако же. А пока в девках — будет досадлива да ерепениста...
— Типичный пример ярко выраженного холерического темперамента, плюс начинающаяся истерия. Жесткий режим, холодный душ, работа — и все пройдет, — каркнул Ворон, подслушавший нашу с Домовушкой беседу. — И нечего с ней носиться!
Но Домовушка носился. Она ела в своей (бывшей бабушкиной) комнате, причем не в одно время с нами, а когда ей захочется. Она включала телевизор и смотрела ту программу, которую хотела, даже если по другому каналу шел в это время какой-нибудь сериал, любимый Домовушкой.
Она категорически отказывалась ходить в магазин за продуктами, и эта миссия была теперь полностью возложена на Пса, исполнявшего ее со всей присущей ему добросовестностью.
Что-то делать по дому она не отказывалась категорически, но на просьбы Домовушки в чем-либо ему помочь не соглашалась, а действовала всегда по собственной инициативе. Например, Домовушка просит ее взять веничек и вымести сор в комнатах. Она кривится, сообщает, что у нее болит поясница, и что она устала и плохо себя чувствует, и что ей трудно нагибаться. И что она лучше помоет люстру.
Домовушка безропотно подметает полы сам, а Лёне, выразившей желание поработать, приносит стремянку, достает мягкие тряпочки, ставит тазики с водой. Лёня некоторое время моет люстру, но, разведя грязь, вдруг чувствует непреодолимую усталость, или голод, или у нее начинает кружиться голова, или что-нибудь еще происходит, и Домовушка, безропотный, бросает свои дела на кухне и доделывает начатое Лёней. Ворчит, конечно, при этом — не без того.
Однажды я не выдержал и сказал:
— Домовушка, почему ты не протестуешь? Ведь если бы кто-нибудь из нас вел себя так, как она, ты бы давно уже приструнил, нашел управу и так далее. В чем дело?
Домовушка вздохнул тяжко. И пояснил:
— Природа моя таковая. Я ведь тебе как-то сказывал — от людей, в дому проживающих, завишу. Потому и нету у меня над нею, над девкой этой, власти. Ежели бы Лада бодрствовала, тогда иное. Лада главнее будет, как хозяйка. А так — моя внутренность подчинения требует. И сам я того... меняться починаю. Пока что вам и невдомек...
Нам было невдомек, но у Домовушки действительно стало все как-то неладно получаться — и еда не такая вкусная, как прежде, и в углах кое-где скапливалась грязь, и посуда часто летела на пол, и билась иногда.
— Но ведь Лада у нас была — вообще ни за холодную воду. И ты с ней спорил, и ворчал на нее, и ругал ее — за дело, конечно. Она ведь тоже человек!
— Человек-то человек, да не вовсе, — еще тяжелее вздохнул Домовушка. — Мы с Ладою и с Бабушкою вроде родни. Дальней, конечно. От одного корня произошедши. И ты, — он горячо зашептал мне в ухо, низко наклонившись надо мной и делая круглые глаза, — ты, Коток, тоже от того корня будешь. Иначе не был бы столь к волшбе способен.
Я удивился. Домовушка закивал лохматой головкой и грустно посмотрел на меня.
— Верно, верно, — сказал он уже громко. — Ежели бы к нам не попал, в квартиру нашу, то и до последнего дня не знал бы, какой ты есть на самом деле бы, мирно-тихо прожил бы дни свои... А теперь — нету. Обратно не повернешь. Даже когда в свой истинный облик вернешься. Нету обратной дороги тебе.
— Откуда ты знаешь? — не поверил я.
— Да уж знаю, — вздохнул все так же тяжело Домовушка. И вернулся к прежнему предмету нашего разговора:
— Так что сладить с этой девкой мне не по силе. Ежели Лада скоро не проснется, поверь уж старому, — все в раззор придет. И я уж не порядки, а беспорядки наводить буду. Каковой у хозяйки нрав, таковой и домовой. Так-то вот.
Я попытался поговорить с Лёней о нашем будущем. Должен отметить, что она общалась только с нами тремя — со мной, как с котом и давним знакомым, с Псом, как с собакой, а собак она любила, и с Домовушкой, как с наиболее близким (внешне) к человеку существом. За то время, что она прожила в нашей квартире, Домовушка еще ни разу не перекидывался тараканом.
Лёня на мои увещевания отреагировала своим обычным способом — обиделась и разревелась. Слов она не понимала или не хотела понять, рыдала в голос и кричала:
— Ах, я вам мешаю! Я, что ли виновата, что так вышло! Верните меня домой, к маме, чтобы я не мешала! Или давайте я уйду!
Домовушка после отозвал меня в сторонку.
— Ты это, Коток... не надобно с нею беседовать. Делу не поможет, а напакостит токмо. Только досадливости в ней прибавится, а в квартире грязи.
Насчет "досадливости", как называл обидчивость Домовушка, не знаю. А вот грязи прибавилось, это точно.
Поэтому я не стал соваться не в свое дело, а вернулся к своим делам. Дел же было множество.
Ворон закончил читать мне курс рунической магии, мы приступили к теории магионных полей и магионных потоков.
Я продолжал писать свои записки. Начинал я их для себя, для памяти, как заготовку будущих мемуаров, но скоро меня обуяла жажда увидеть свое творение опубликованным. Я стал тщательнее выискивать точные слова и выражения, разбивал текст на главы, подбирая к каждой подходящий эпиграф, и вообще стал более творчески относиться к своему произведению.
Небольшое отступление в скобках: почему я отступил от существующей традиции оформления эпиграфов, то есть подписываю высказывания не именами авторов книг, а именами персонажей, эти высказывания произносивших.
А потому что мне, являющемуся не только автором, но и одним из основных персонажей этой книги, обидно.
К примеру, возьмем эпиграф к данной главе. Это ведь не Гофман, написавший жизнеописание кота Мурра, предпочитает жаркое хлебу, а сам Мурр! А Гофман, может быть, и вовсе предпочитал сдобные булочки или марципаны. Поэтому подписывать данное высказывание именем Гофмана нечестно и неправильно! Скобки закрываются.
Ворон, к счастью, в мои записки свой клюв не совал, ограничиваясь внешним наблюдением — чтобы я не "марал виршей". Поэтому стихи, если мне того хотелось, я писал только под покровом ночи, когда Ворон сладко спал на своем насесте.
Как я уже отмечал несколько выше, я много гулял.
И даже смог познакомиться с несколькими представительницами прекрасного пола своей породы. Моя давняя знакомая кошка-бродяжка исчезла с наших крыш и из наших подвалов. Век кошачий короток и пути судьбы неведомы. Если она погибла — в таком случае мир ее праху, думал я. Не мне проливать лицемерные слезы.
А меня забыли. Некоторые старики намекали, что я весьма похож на одного "малахольного", может быть даже его потомок — я на намеки не реагировал, делая вид, что не понимаю, о чем идет речь. Меня же малахольным никто уже не считал, и я пользовался успехом у зрелых кошек и молодых котов. Да и у стариков тоже — я вел иногда философские беседы о смысле жизни и миссии котов в этом мире, и скоро меня стали признавать разумным, более того — думающим представителем кошачьей породы.
Я стал вхож в бомонд, собиравшийся в то время в подвале второго подъезда. Это не было общество эстетов и интеллектуалов, скорее, узкий мирок высшего света, сплетничающий и интригующий на манер салонных львов и львиц восемнадцатого века (помните "Школу злословья"?) Сам я на приемах больше помалкивал, то есть (следовательно) слушал, и за то меня любили.
Я пел серенады, ухаживал за кошками, даже и дрался на дуэли — дважды. К счастью, таких опасных врагов, как первый встреченный мною в нашем дворе кот, я больше не встречал. Мои нынешние противники были молоды и слабосильны, и я легко поверг их в прах. В переносном смысле, конечно. А если совсем уж честно, то они не смогли выдержать даже и одного раунда, и после предшествующего дуэли обязательного ритуала взаимного осыпания оскорблениями, ретировались. А я, с распушенным хвостом, наслаждался плодами победы. То есть восторгами поклонниц.
Впрочем, оставим это — "у нас теперь не то в предмете".
Недели и месяцы пробежали незаметно и не без приятности.
Однажды, проведя весьма бурно ночь с двумя моими знакомыми кошечками, я на рассвете возвращался домой, счастливый, усталый и голодный.
У двери я задержался, чтобы снять охранительные путы, наложенные с вечера. И был весьма удивлен, обнаружив, что заклятия сняты, дверь открыта, Пес дома отсутствует, а Домовушка, радостный, ставит тесто на пироги.
— Что случилось? — спросил я.
— Ладушка! — воскликнул он, счастливо улыбаясь, топорща свою бородку и подрагивая острыми ушками. — Проснувшись нынче! Моется!
— Но ведь еще две недели ждать!
— Так ведь срок был того... На глазок посчитанный! Перебдели!
Г Л А В А С О Р О К В Т О Р А Я, к о т о р а я
н а ч и н а е т с я х о р о ш о,
а з а к а н ч и в а е т с я п л о х о
А так хорошо начиналось...
Бывалов
Выйдя из ванны, Лада уединилась в комнате с Вороном, чтобы выслушать подробный отчет о проделанной работе.
Мне позволили присутствовать.
Ворон, держа свои памятные заметки в правой лапе, левой лапой балансировал на спинке кресла и хриплым голосом читал:
— "Пункт первый. Занятия с котом. В соответствии с учебным планом". Тут мы идем даже и с опережением. Кот освоил руны в полном объеме, не путается и применяет их, насколько я могу судить, должным образом. Мне бы хотелось, чтобы ты его проэкзаменовала в ближайшие дни. А также провела с ним несколько лабораторных занятий по следующей тематике: "Определение напряженности магионного поля", "Изменение знака магионного поля", "Смешанные поля и их характеристики"...
— Потом, — непреклонно сказала Лада. — Не отвлекайся.
Ворон откашлялся и продолжал:
— "Пункт второй. Изучение событий, имевших место в мире и стране за прошедшие годы". Здесь мы не слишком успешно действовали. Слушали по телевизору новости, кое-что записывали. Но мы были лишены возможности доставать газеты, как ты понимаешь, и тебе придется, я думаю, посетить читальный зал какой-нибудь библиотеки и ознакомиться с подшивками периодической прессы для более полного ознакомления...
— Времени-то хоть сколько прошло? — прервала его речь Лада.
— Гм-хм... Четыре года.
— А спала я сколько времени?
— Три месяца без двенадцати дней. Хронокризис был ликвидирован двадцать девятого мая, а сегодня у нас семнадцатое августа.
Лада зевнула.
— Что-то мне кажется, недоспала я. Ладно. Ловушку для хронофагов куда девали?
— Там висит, на притолоке, — сказал я, видя, что Ворон смотрит на меня, а сам отвечать не собирается. — Вывернули наизнанку, затянули ниточкой, повесили обратно.
Лада кивнула:
— Молодцы, все правильно. Нужно будет потом спрятать ее в шкаф. От греха подальше. Дверь починили?
— Нет. Некому было. Крыс...
— Как, освоился? — живо спросила Лада. Видно было, что Крыс ее по-прежнему очень интересует.
— Не знаю, — сказал Ворон. — Агрессивности в нем меньше, чем прежде, возможно, действуют жесткие меры, предпринимаемые Псом и Котом...
Белесые бровки Лады сошлись у переносицы.
— Что это значит? Новенького обижаете?
— Никто его не обижает, — мурлыкнул я. — Он сам кого хошь обидит, тварюка такая. Вон, Жабу лапу откусил. Хорошо, что мы не растерялись, сразу же Жаба в живомертвую воду кинули, выжил, и лапа отросла. И Лёню твой Крыс до полусмерти перепугал. Она даже из комнаты лишний раз выходить не хочет, чтобы с ним не встречаться. А Домовушка из-за нее, вернее, из-за ее нерадивости квалификацию теряет. Каша у него почти каждый день горелая и пересоленная, и сор по углам, и полы метет небрежно...
— Погоди, — прервала меня Лада, — какая Лёня? Почему из комнаты не выходит? Что, она не пошла домой? С нами живет?
— Так нету дома, — пояснил я. — За четыре года ее родители куда-то уехали, она стала справки наводить, попалась на глаза родственникам этого вашего... Крыса. Те на нее милицию напустили, она еле сбежала, к нам вернулась, с тех пор в бабушкиной комнате живет. Выходить на улицу боится, даже за продуктами — ей в каждом прохожем милиционер чудится. Только на одно и способна — доллары меняет, когда у нас гривны кончаются.
— Гривны? — переспросила Лада.
— Ну, да, теперь здесь новые деньги, гривны называются. Кстати, доллары мы уже все потратили. И гривны тоже на исходе, мне Домовушка вчера жаловался. За квартиру четыре года не плачено. Так что думай!
— "Пункт третий. Исследование причин..." — прервал нас Ворон, немножко, как я понимаю, приревновавший Ладу ко мне. Но попытка Ворона стать центром внимания провалилась. Лада отмахнулась от него белой ручкой:
— Да погоди ты со своими пунктами! А лучше оставь мне этот листик, я потом почитаю. Значит, денег нет... — Она задумалась, похлопывая себя ладошкой по коленке. — Значит, надо искать работу...
— Не найдешь, — сказал я категорично. — Безработица. Кризис. Всё стоит — в смысле госпредприятий. Работают только всякие налоговые да административные службы, а туда без протекции лучше не соваться. И в частные фирмы тоже берут в основном знакомых.
— И откуда ты все знаешь! — с неудовольствием воскликнул Ворон. — Не слушай его, Лада.
— Я знаю, потому что, в отличие от вас, общаюсь с ... — я хотел сказать "с людьми", но вовремя остановился, — ...с себе подобными. У нас в подвале много котов и кошек, живущих при людях. В том числе и кот из квартиры начальника налоговой инспекции нашего района. Вполне приличный молодой человек, между прочим.
— Кто, начальник? — спросил Ворон.
— Нет, кот, — ответил я.
— Значит, ты наладил отношения с кошками. Я рада, — сказала Лада, подхватывая меня под живот и почесывая за ушком. Я замурлыкал, растаяв от этой ласки. Я давно не чувствовал себя так уютно. Нет, конечно, Лёня тоже иногда ласкала меня, но делала это не в пример хуже, чем Лада. Без души.
Лада устроила меня у себя на коленях и поглаживала мою спинку.
— Как я понимаю, — задумчиво сказала она, — в первую очередь нам необходимо достать денег... Может, продать что-нибудь?
