Джесс вернулся в палатку уже по темноте. конечно, Графиня его не дождалась — нельзя не заметить, приличия она соблюдала жестко... Ой. Вот ведь — прилепилось прозвище, а! Ладно, не вслух же...
— Граф полковник Иртон?
— А! Заходите, господа. Спасибо, что пришли.
Квартирьер и старший фуражир.
— Поздравляю нас всех с тем, что казначея полка у нас нет. И на ближайшую пару месяцев не предвидится.
Радости офицеры не высказали.
— Посему, определимся кто и что будет делать дальше. Мадам Брокленд мы все внимательно послушали, так что приступаем к обмену солонины на крупы. Ну и давайте как-то действительно унифицируем эти самые кухни.
— Ваше Сиятельство, но... и правда это так надо?
— Правда, господа. Правда. Все увидите. Завтра с утречка прикиньте чего у нас есть, чего нет — и начнем.
Лабиринт
К концу второго месяца Мири начала различать тонкие оттенки молчания Стейнмунн. О, Стейнмунн умела молчать! Она молчала устало, зло, иронично, поощряюще, ожидающе, осуждающе, одобрительно и НЕодобрительно.
Парни вообще предпочитали с ней сталкиваться пореже. Короче всех это сформулировал Нари: 'Блин, даже не выпорола — а прям холодно!'
Мири, трезво рассудив, что хуже не будет, в свободное время предпочитала наблюдать за ней. Это было.. очень по-разному. Стейнмунн ее не гоняла, хотя первое время молчала выжидательно. Впрочем, свободного времени было не очень много. В отличие от дров, сена, воды... На удаленном хуторе работа всегда есть. Мири, памятуя о маме, даже не пыталась отлынивать. Очень, очень много вариантов последствий, когда некому обращать внимание на капризы. С парнями проблем не было — приказ есть приказ. Кормят — и отлично.
Их хозяйка оказалась известной личностью. К ней часто приходили, хотя делали это нехотя, с опаской, и соблюдая целую группу идиотских ритуалов. Как-то раз парни обнаружили обходя границы 'условно их' участка какую-то тетку, и приволокли ее к Мири.
— Это кто?
Тетка гневно сверкала глазами, всячески показывая что просто руки связаны, а то бы она ух! Один из парней сверкал свежим 'фингалом'.
— Ходила тут, по кустам пряталась. Может, она шпион?!
Мири пошла за Стейнмунн.
— Там, это, ребята какую-то тетку в кустах поймали. Нам ее чего — выгнать?
Старуха вытерла руки и пошла к ним в амбар. Увидев ее и тетка, и парни поприжухли.
— Фгфыгхр!!!
Стейнмунн посмотрела на парней и приподняла брови.
— Кусаться начала... — смущенно пробурчали парни. У старухи поднялась левая бровь.
— Ну?
Парни нехотя вытащили кляп и начали развязывать тетке руки.
— Чужаки проклятушшие!! — само собой, это было только начало.
Из потока ругани выходило, что почтенная хуторянка ожидала урочного времени дабы обсудить с уважаемой знающей женщиной важное дело, но не понимающие....
— Что за дело?
Хуторянка оглянулась на ребят. Мири демонстративно прислонилась к стене, а ее отделение осталось стоять, как стояло. Старуха на гоп-компанию никакого внимания не обратила.
— При чужаках не буду!
Стейнмунн, не тратя усилий, развернулась к дому.
— У меня есть серебро, я заплачу!
Ничего не изменилось.
— Хрёрек. Хрёрек Эдвиннсон... Дай мне приворот, ведьма. Я заплачу, ты знаешь.
Старуха также не спеша развернулась к тетке.
— Совершенно бесплатно тебе отвечу — нет.
— Почему?!
— Ты четвертая. И две предыдущие были тут — после. Ты не послушаешь, так что потом и приходи.
— Ведьма! — буркнула тетка уходя.
— Так и передать? — нетактично поинтересовался Нари. — А то, можа, в деревне с кем поговорить?
Ответа он не был удостоен. Вечером Стейнмунн зайдя в 'их' амбар буркнула:
— Найдете еще, гоните ко мне. Хоть по ночам будут поменьше шляться... И нечего дур вязать, герои.
От хутора до села было примерно два-два с половиной часа ходя по каменистым холмам. Нельзя сказать, что на вирманских островах ничего не росло — но деревья и правда были нечасты, а их ельник — редкостью. Судя по всему, он и сохранился-то потому, что там жила Стейнмунн — и до нее тоже кто-то, кто считал нужным и возможным его хранить.
Село было большим — около шестисот дворов, кузня, торг. Дома тут строили не очень высокие — но длинные, а на односкатных крышах сажали траву. Само собой, не просто так — там паслись козы.
Мири попала пришла туда примерно десятинки через три — и с любопытством смотрела на незнакомую жизнь. Против ее невнятных ожиданий, у людей тут не было ни клыков, ни когтей, никто не ел младенцев, не бегал с воплями размахивая тяжелыми топорами и вообще народ вел себя степенно и прилично. Хотя жил небогато. Например, ее кинжал на поясе сразу вывел ее в статус 'представитель состоятельной семьи'. Народ пас коз, делал сыр, ковал мечи, ремонтировал три больших корабля. И ловил рыбу.
В селе, как она выяснила, было четыре больших клана, состоявших из множества семей. Они не то чтобы любили друг друга — но вели себя сдержанно. Поменяв кое-что из припасов, они справили тут пару кожаных жилетов парням. Деньги тут почти не ходили. Хотя на них и посматривали с опаской — как-же, живут у... знающей женщины — отнеслись к ним вполне доброжелательно. Хотя-бы потому, что можно было их поспрашивать что да как. А с ведьмой-то не очень поговоришь.
В селе они бывали не так уж часто, но раз в десятинку — точно. Отнести, принести... ну и любопытно же!
— Как ты это делаешь?! — спросил у неё Руп на третий, кажется, раз
— Что делаю? — не поняла Мири, которая все еще пересчитывала в уме полученные от кузнеца гвозди.
— Ну, блин, они ж вирмане — а с тобой уже как со своей, и ты с ними тоже.
— А чего у вирман не так?
— Ну, они же, типа, в набеги...
— Какие набеги, ты чего? Рагнар — кузнец, какой набег, он засветло встал к горну, затемно ушел. Ульфрика Эйега не отпустит никогда в жизни...
— Это почему это?
— Ну, какой набег — в набеге ж бабы! — ехидненько заметил Нар. Оглянувшись.
— Какие бабы? — опять не понял Руп.
— Такие, — заметила ему Мири. — Как Гудрунн, например, на сиськи которой ты пялился сегодня...
— Я не пялился! — взвился Руп.
— А-а-а... ну, это хорошо. Потому как она женщина серьезная, рука тяжелая. Опять таки — у неё ж ребенку года еще нет...
— Ты-то откуда знаешь? — воспользовался возможностью 'съехать' со скользкой темы Руп.
— Ну, ты тормоз! — поразилась Мири. — Она ж в прошлый раз просила у Стейнмунн припорожный амулет от троллей, с мятой. Это ж от кражи!
— Да?.. А почему мы его не видели?
— Да кто ж нам, чужакам, ребенка до года покажет?! Ты чего, не выспался?
— Ну вот — мы тут и были раза четыре всего, а ты уже полдеревни знаешь...
Мири пожала плечами. Вопрос казался ей странным — это же люди, как же их не видеть? Как же можно не узнавать про детей, про мужей? Как же можно не слышать разговоров?! Это и запоминать-то не надо, не короли же. Они же интересные!
— Муха, здорово! — с дороги им помахал один из гребцов Эрика, выкупившийся из неволи после последнего похода
— И тебе по-здорову, Вестмар! — замахала ему Мири. — Как жизнь-то, женился?!
— Ну! — расцвел щербатой улыбкой Вестмар. — Дождалась! А вы там как? Прижились?
Само-собой, обстоятельно поговорили. Заодно, по поручению Стейнмунн, приценились к козлятам. Загодя сговориться-то надо, загодя.
— Слушай, а чего ты его спрашивала, про женитьбу? У него ж пояс, оно и так понятно?
— Потому и спросила, чудак-человек...
Та женщина, нестарая и небедная (аж с ножом на поясе), появилась тоже под вечер — но она никак не скрывалась, на детей внимания не обратила и как-то пошатываясь пошла к большому дому. Старуха встретила ее во дворе. Увидев ее тетка без слов и слез страшно завыла. С воем она даже попыталась на Стейнмунн броситься, но 'сломалась' не добежав и упала на колени.
— Дождалась, дождалась, ветку, ветку вместо Олафа кормщик принес, ветку серую!... А я ли не ждала, я ли котел не мыла, травы не собирала?! Я ли молока жалела, я ли чужой тропой ходила?! Я ж и к тее...
Стейнмунн молча шагнула к ней и протянула руки. Тетка практически упала на нее. Потом она то рвалась, то повисала на ней, то пыталась неловко колотить, захлебываясь своим не очень понятным горем. Ребята чувствовали себя очень неловко, и Мири кивнула им на дверь. Нари помялся — и остался в уголке.
— Кувшин с третьей полки. С двумя кожаными тряпицами. — кивнула между воем старуха Мири. Та опрометью, чуть не уронив всю полку, принесла указанное, не забыв прихватить глиняную кружку. По кивку старухи, Мири налила кружку и та, пусть и не сразу, но сумела напоить тетку. Крепкие еще зубы стучали по краю, темно-зеленая жидкость лилась на хорошее, трижды беленое полотно.
Женщина постепенно обмякла на старухиных руках. Мири и Нари помогли ей оттащить тяжелую, сильную тетку в дом и положить на топчан, под шкуру медведя — которую Стейнмунн специально сняла из под крыши..
— А она... выздоровеет? — спросила Мири.
Стейнмунн неодобрительно зыркнула на нее.
— Что назовешь здоровьем?
— Ну.. плакать перестанет?
— Да.
— А... ну...
— Если руку отрубить — новая не отрастет. — буркнула старуха. — Но потом болеть будет реже. И привычнее.
— А чем ты ее напоила? — не отставала Мири.
— 'Травяной ночью'.
— А... ты научишь меня ее варить?!
— Нет. А мачехе своей передай, что когда — и если! — надо будет — тогда у нее и получится.
На этом странном замечании разговор закончился.
Тетка проспала сутки. Мири не видела, как она проснулась, а просто на следующий день заметила, что тетка лежит и смотрит 'в никуда'. Стейнмунн еще поила ее какими-то отварами, а пришедшую на следующий день девчонку лет двенадцати успокоила, сказав что дня через три мать вернется. Мужик, пришедших с девчонкой, так и не зашел на двор — топтался снаружи. Тетка пролежала два дня, а потом начала вставать. Стейнмунн, конечно, сразу приставила ее к делу — посадила перебирать горох.
Мири, воспользовавшись сбагренной работой, выгнала парней тренироваться с шестами. А парни конечно и ее поставили в ряд. Так пара часов и прошла.
— Юкке... — бледно улыбнулась тетка, когда подошла старуха.
— Похожи. — согласилась хозяйка.
— Это про что? — поинтересовалась Мири незнакомым словом.
— Волчата.
Парни надулись от гордости.
— Такие же любопытные и глупые.
Через пару дней Мири удалось задать (судя по потрясающей длине ответа) хороший вопрос:
— Стейнмунн, а почему к тебе мужчины приходят если у них большая рана, или сломано — а женщины ну... по-другому?
— Те мужчины, кому надо бы ко мне придти, чаще умирают молча.
— Ты их не лечишь?!
— Если приходят.
— Как пришел ярл Эрик?
— Нет. Он не думает, что болен. И не приходил.
Через пару дней упомянутый Эрик пришел к ней. Ярл Эрик. Дожидаясь их из леса, он сидел на бревне, которое они приволокли с берега на роль лавочки (отбив его у ватажки деревенских подростков). Судя по уменьшившемуся количеству сучьев — ждал он довольно давно.
— Муха... гхрм.. Графиня.
— Виконтесса. Так меня надо было бы назвать. Мири — так зовут меня. Ты же не забыл.
— Помню. Мири. Чего вам, Стейнмунн топора не дает?
— На сучки?
Чего-то он мялся.
— Я иду на юг, и веду семнадцать кораблей. — её рот как будто свело от чего-то кислого.
— Ты идешь грабить побережье?..
— Ативерна в безопасности, мудр и щедр конунг Ричард. Но пока я не могу вернуть тебя домой. Твой отец в походе, так написал мне мой человек. Конунг Ричард отдал нам наших старых врагов, я обязан моим живым и моим мертвым.
— И я... остаюсь здесь?
— Когда какой-то из моих кораблей вернется, он отвезет тебя, куда ты скажешь.
— Ярл Эрик, можно мне написать отцу?
— Конечно.
Письмо получилось короткое и какое-то детское, но в голову особенно ничего не пришло.
— Скажи, Эрик — а могу я купить корабль?
— Вас всего пятеро — кто его поведет? Ты выучила пятнадцать созвездий — но островов ты совсем не знаешь.
— Да, — вздохнула Мири. — Наверное, так не получится. А ты уже понял, что тебе говорила Стейнмунн?
— Нет. И учти — собрать команду трудно. Пока у тебя нет команды — корабль тебе не нужен. И не хвастайся деньгами!
— Я понимаю. Удачи тебе, могучий ярл. Вернись домой, ладно?
Эрик посмотрел на нее и покивал. И пошел к бухте.
Мири думала еще десятинку.
— Стейнмунн. Я хочу попасть домой до конца лета.
Та выжидательно посмотрела на неё.
— Что мне делать?
Стейнмунн молча посмотрела на нее, потом повернулась и пошла в глубь дома, рыться в сундуке. Из него она достала старый, когда-то заплесневевший, но почищенный кусок пергамента. На тонкой коже буроватыми точками был нанесен рисунок.
— Что это?
— Путь. Построй его.
— Из чего?!
— Из камней. Учти — это ТВОЙ путь. Не Рупа. Не Нари. Не мой. Только твой.
— И это.. путь домой?
— Это — путь. Когда-то он был на верхушке Лысой.
На этом объяснения закончились.
На верхушке Лысой сопки действительно была сравнительно ровная площадка, примерно на один полет стрелы. Деревья там не росли, а во мху хаотично валялись белые камни, размером от пары кулаков до головы взрослого мужчины. Часть из них успела позеленеть, часть — нет. Начав выкладывать их, Мири быстро выяснила, что на все точки камней не хватает. Их даже на треть рисунка не хватало.
— Слушай, — сказал Руп, глядя как она пыхтя выкладывает камни. — Давай мы его с ребятами накидаем?
— Нельзя, — вздохнула Мири сев на камень передохнуть. — Стейнмунн сказала, он только мой.
— Ну... давай мы хоть камней натаскаем?
Весть о том, что выселковские зачем-то отыскивают и таскают на лысую белые камни стала хитом десятинки, а потом и всего месяца. Народ (особенно дети и подростки) бегали посмотреть на такую потеху. Взрослые ну как бы мимо проходили. Кто-то приносил или прикатывал камни. Кто-то просто смеялся... Пару раз приходилось начинать почти сначала.
В середине одного серого дня Мири положила камень — и осознала, что он последний. Она стояла в середине странной дороги, образованной камнями. Вокруг, снаружи образованного камнями большого круга, стояли люди — и молча смотрели на нее. Моросил мелкий и холодный весенний дождик. Перешагивать через камни Мири показалось как-то... неправильно. И она пошла по дорожке. И через пять минут снова оказалась в центре. И снова пошла. И снова центр. И снова.
Уже начинало темнеть, когда он вышла. Её парни подошли к ней и накинули на плечи куртку. Нари дал ей кожаную фляжку напиться. Люди стояли и молчали, глядя на нее. А она смотрела на них. А потом спросила:
— Скажи, Нутр Хромой, корабль твоего бывшего бонда — он еще не сгнил?
— Нет, лута. Он еще крепок. — так ее впервые назвали лутой. Дочерью ярла. Так назвал ее Нутр Хромой, штурман и кормщик старого конунга. Тосковавший от того, что после смерти конунга его самого уже три года не брали в набеги и плавания.
— Ты живешь в его доме. Спроси у уважаемой Трюд-матери, не согласится ли она его продать? Ведь сыновья ее в походе, на своих кораблях.
