Тяжело разрываться между подражанием и жаждой индивидуальности, согласна.
...В комнате светло. И я даже не сразу поняла, почему настолько светло. Рука против воли потянулась к лежащему под подушкой ножу, изменившийся мир вдруг показался непривычным и потому опасным.
Снег.
Снег за окном, снег на карнизе, снег на ветвях деревьев на другой стороне улицы. Снег на крышах соседних домов.
— Дэй! Дэй, проснись!
Он вскочил с постели, отбрасывая одеяло.
— Что... Быть не может...
Было.
Сколько миновало бесснежных зим с морозами, сковывавшими пыльную землю. Мы совсем забыли, что бывает иначе. Я открыла окно и сгребла в ладони непостижимую белизну.
Холодная. Настоящая.
— Идём на улицу.
Мы торопливо одеваемся и бежим вниз. Ноги тонут в снегу почти по щиколотку.
— Искать теперь полковнику на всю нашу банду зимний камуфляж, — неожиданно заявляет Дэй. — И снегоуборочную технику откуда-то выкапывать.
— Ну, полковник точно выкопает, — не стала сомневаться я. — Или отправит весь свободный народ с Базы дороги расчищать.
— Ты знаешь, я даже не расстроюсь. — Дэй опускается на колени и осторожно, как живую воду, зачерпывает девственно-белый снег.
Крупные снежинки нестерпимо ярки на его чёрных волосах.
— Всегда любил снег и ненавидел песок. На юге зимы слишком короткие и тёплые. А я с самого детства мечтал попасть под настоящий снегопад. С тех пор, как увидел его в кино.
— Ты мне об этом не рассказывал. — Я осторожно стряхнула снежную шапку с ветвей молодого деревца, а то ещё сломаются под такой тяжестью.
— Да рассказывать особо нечего. То, что выпадает, тает почти сразу же. И до весны — грязь. Потом всё высыхает, и только песок и чёрные тени. Небо выгоревшее. Ничего красивого, в общем.
На работу мы вышли в гражданском. Снег не спешил таять, а что-то более глупое, чем прятаться на фоне зимнего пейзажа в камуфляже лесной расцветки, сложно себе представить.
Эрн разгребал сугробы у штаба. Эксплуатируют мальчишку, как я погляжу. С другой стороны, чем больше у него обязанностей, тем меньше времени на небезопасные выходки.
— Привет, — взмахнул рукой рыжий.
— Привет, — отозвалась я. — С первым снегом тебя.
— Было бы с чем поздравлять, — пробурчал подросток. — Тяжёлый, мокрый.
— Что б ты понимал. — Дэй наклонился и скатал снежок. — Знаешь, сколько лет я мечтал сделать что-то подобное?
Снежок отправился в полёт и белой кляксой разбился о дерево.
— Учись, мелкий.
Второй снежок догнал нас почти у входа в штаб. Мягко ударился о плечо Дэя, осыпал куртку белыми крупинками. Эрн, воткнувший лопату в сугроб, запоздало просчитывал последствия своей шалости. Кажется, он метил в столб крыльца, но слегка промахнулся.
— Парень, — счастливо улыбнулся Дэй, — ты даже не представляешь, как влип.
Ответный снаряд угодил Эрну в живот. Мальчишка недоверчиво уставился на снежные комочки у своих ног. Чистильщик, которому положено быть суровым и опасным, кидается снежками, как же так. Потом присел и принялся катать в ладонях новые боеприпасы. Я благородно встала на сторону Эрна.
Остановило нас минут через двадцать вежливое покашливание полковника, который вышел на крыльцо покурить.
— И что же тут происходит?
— В снежки играем, — честно отозвались раскрасневшиеся парни.
— А-а... Ну и кто выигрывает?
— Пока ничья.
Когда за полковником закрылась дверь, Дэй согнулся в беззвучном приступе хохота.
— Ты чего?
— А представь, кто-то бы промазал и угодил в оконное стекло? Как в школе... Интересно, что такому счастливчику светило бы?
Мы с Эрном невольно прыснули.
На полувоенной Базе, в окружении пулемётных вышек, посреди искорёженного Ржавчиной мира получить наказание за разбитое снежком окно...
Это и вправду было бы забавно.
...Кто-то предрекал, что снег не пролежит и пары дней. Кто-то в почти благоговейном восторге касался нижних веток деревьев, побелевших и отяжелевших после снегопада. Кто-то умывался снегом — и нельзя было понять, откуда взялись мелкие капли воды на лицах, от растаявших снежинок или потому, что человек не смог сдержать слёз.
Весны ждали как чуда. Обязательно должно было случиться что-то необычное, раз уж впервые за столько лет выпал снег.
Так и вышло. Весна оказалась живой — с ручьями талой воды, бегущими по тротуарам, с уцелевшими птицами. Дерево под нашим окном выбросило тонкие листочки, хрупкие как предрассветный сон, и я впервые подумала, что однажды оно дорастёт до нашего этажа, и его ветви будут стучать в стекло.
Весна обещала перемены.
Дэй.
Всеобщий сбор объявили неожиданно, впервые за последние три или четыре года. Кто явился на него прямо с задания, сдав в оружейку автомат и едва успев поесть, кто приехал из дома, как мы с Рин. Зимой зачисток было мало. Лазить по утонувшим в сугробах развалинам довольно опасно: наступишь на засыпанную снегом яму — и привет. Хорошо, если внизу не окажется ничего вроде арматуры или бетонных плит. По весне грунтовые дороги размыло, у входа многие долго оттирали ботинки, чтобы не натащить грязи в зал. Но никто не жаловался — в лужи и мокрый асфальт, как в зеркало, гляделось небо, серо-синее, весеннее. Настоящее.
Низкая сцена актового зала пока пустовала. Судя по тёмному пятну на выгоревшей стене, когда-то её украшал государственный герб, потом испарившийся неизвестно куда. Наверное, когда-то здесь принимали присягу. Интересно, каково это — произносить слова клятвы, впервые в жизни держа в руках оружие? Вообще — каково держать в руках оружие, зная, что через год ты спокойно с ним расстанешься и отправишься пить пиво и клеить девушек? Не представляю.
Я вытащил из кучи стульев один, уселся на него задом наперёд. "Выпендрёжник", — ясно читалось во взгляде Стэна. Я пожал плечами: ну нравится мне так сидеть, что поделаешь.
Зал понемногу заполнялся народом. Рин отложила захваченную из дома книгу. Полковник поднялся на сцену. Не было в этом человеке таланта проводить официальные заседания. Вообще не было, ни на грош. Всякие срочные собрания, инструктажи перед отправкой на задание — это запросто. А вот выступление перед большой аудиторией с подведением итогов — нет. Странно, конечно, осознавать, что непрошибаемый полковник тоже может иногда чувствовать себя неуютно. Но все мы не без слабостей. Стэн не любит вспоминать годы службы на Островах. Рин сожалеет о последнем разговоре с отцом. Я никак не могу выбросить из головы ту историю семилетней давности. Причём дело не в чувстве стыда (испытывать вину, за то, что мне пытались засадить нож под ребро — нет уж, увольте), просто...
— Необходим рейд в южные регионы, — полковник не стал тянуть. — Здесь обстановка уже более-менее стабильна. А что творится там, никому неизвестно. Мы не будем включать в экспедицию семейных и занятых на важных работах. Списки ещё уточняются. Добровольцам буду только рад.
Опаньки! Что-то такое должно было случиться. Всё-таки разорванная на кусочки страна, больше похожая на лоскутное одеяло из диких территорий, ждущих очереди на восстановление районов, островков цивилизации и белых пятен — штука довольно сложная в управлении. Молчу о том, что все экономические связи после Ржавчины накрылись медным тазом. Это даже я со своим незаконченным школьным образованием понимаю. Как должна болеть голова у тех, кто отвечает за бардак (вернее, за превращение его во что-то осмысленное), мне даже представить страшно.
Юг... Там, где не бывает снега, где ползут по улицам городов длинные тени от домов, где стучится в берега ненавистное мне тёплое и грязное море.
Я оглянулся на Рин. Она кивнула. Списки добровольцев составляли тут же. Когда мои имя и фамилия появились в неровном столбике, я вдруг понял, что натянутая где-то внутри струна ослабла. Вот только что маялся какими-то невнятными вопросами про прошлое, настоящее и чувство вины — и всё. А ещё через миг я понял, что эта струна была словно протянутая сквозь меня дорога. И уходила она на юг.
Рин.
Собирались быстро и деловито. Оборудование, которого не нашлось на складах, привезли за пару дней. Колонна из трёх грузовиков. Большие армейские палатки. Автоматы. Сухпайки с запасом, груз медикаментов — всё это на случай обнаружения выживших. Ещё надо упаковать личные рюкзаки. Ключи от квартиры мы отдали Эрну, наказав поливать одинокий цветок на окне и разрешив брать любые книги.
— Дэй, — я проверяла по карманам необходимые мелочи, — что ты надеешься там найти?
— Честно? Не знаю. С одной стороны, это мой дом. С другой — надоело бегать от собственного прошлого. Привести эту территорию в порядок, пусть люди живут, где жить можно. Да и каждое белое пятно на карте — потенциальная опасность. — Дэй загнал в пистолет обойму. Недовольно повёл плечами под новой, необмявшейся ещё курткой песочного цвета — именно такую форму нам выдали взамен привычного камуфляжа.
— Кажется, я начинаю бояться.
— Неужели меня? — Улыбаться у Дэя всегда получалось обворожительно. — Вот это новость.
— За тебя.
— А я везучий, Рин. — На этот раз улыбка вышла невесёлой. — Я просто до неприличия везучий, как будто судьба для чего-то бережёт. Вот и будем эту удачу на всех делить.
Последнюю ночь перед дорогой мы провели на Базе. Развели несколько больших костров; откуда-то появилось вино. Всем досталось разве что по глотку, ну так перед выездом на задание много пить и не стоит. Говорят, в старые времена, прежде чем отправиться в дальний путь, всегда устраивали посиделки — отгоняли весельем неприятности, сторожили пугливую дорожную удачу, чтобы не сбежала, пока все спят.
Хорошая традиция, мне определённо нравится. Хотя, если честно, эту ночь хотелось бы разделить на двоих с Дэем и провести совсем по-другому.
Но от костра уже слышался тихий перезвон гитарных струн, хрипловатый мужской голос что-то напевал. Дэя тоже скоро потянут в этот круг, рассказчика лучше него сложно найти.
Праздники прихода весны когда-то были у всех народов. Считалось, что на переломе от холода к теплу мир оживает, жизнь торжествует над смертью. А потом начинались всякие полевые работы. Забавная аналогия. Надо Дэю рассказать, ему должно понравиться.
Что ж, значит, будем жечь костры и петь песни.
Я потянула резинку с волос, коса рассыпалась крупными прядями. Жаль, до цветов ещё далеко, венок сплести не из чего. Да и разноцветные деревянные бусы, которые принято дарить друг другу на такие праздники, нигде не достать.
— Говорят, в ночь летнего солнцестояния на перекрёстках прорастает чёрная трава. Только собирать её нужно, одевшись в чёрное и скрыв лицо.
— Зачем?
— Чтобы тебя не выследили. — Дэй не уточняет, кто именно. — Срезать её можно только ножом, попробовавшим твоей крови. В принципе, наверное, можно просто палец им порезать. Но весь фокус не в том, чтобы её набрать, а в том, чтобы до дому донести. Потому что за спиной будут спрашивать, умолять, просить. И не какие-то бестелесные голоса, а отец, мать, сёстры с братьями. Если обернёшься, то всё, пропал. Что ты был, что тебя не было.
Странно, обычно в историях Дэя говорится о призрачных автомобилях, таинственных развалинах и проклятых городах, в которых можно случайно остановиться, чтобы заправить машину или купить поесть — и заплутать навеки. А тут седая древность.
— И на кой столько сложностей?
— Чёрная трава открывает дороги.
— Какие?
— Об этом в истории ничего не сказано. Только то, что несколько травинок нужно бросить перед собой на дорогу. Можно на тропинку в лесу, можно на трассу.
— А может, из неё косяк лучше свернуть? — хохмит Эвретт. — Тогда точно столько дорог откроется...
— Может, и откроется, — в свете костра хорошо видно, что Дэй лукаво улыбается, — но я бы не стал курить волшебную траву. Даже если учесть, что обычная меня не берёт.
Эвретт удивлённо присвистнул.
— Что, правда совсем не берёт?
— Совсем. Я знаю, что с первого раза мало кого вштыривает, но меня и со второго не пробрало. И ещё пара лёгких вещиц, которыми уличные ребята закатываются. В общем, всё, что пришлось в жизни попробовать, не подействовало. Я даже курить очень легко бросил, за пару недель.
Я подошла ближе и положила руки на плечи Дэю.
— А меня тоже не берёт. Когда я училась в школе, мне посоветовали успокоительное. Ну, знаешь, экзамены, проблемы с одноклассниками, стрессы. Оно не помогло.
— Когда вы уже поймёте, — Стэн поднёс к губам жестяную кружку, на дне которой плескалось тёмное вино, — что самое большое чудо из всех, с какими вам пришлось столкнуться — вы сами.
Дэй.
— Как считаешь, что нас там ждёт? — Стэн стоит, прислонившись к стене казармы, и смотрит на пылающие вдалеке костры. Когда решали, кто возглавит экспедицию, выбор почти сразу пал на него. Возражений почти не было. Он чистильщик, и при этом толковый офицер и организатор. Не полковника же с Базы срывать.
Я пожал плечами.
— Развалины. Кости. Злые чудеса.
Он хмыкнул. Я обернулся в сторону костров — там слышался смех, там меня, скорее всего, уже разыскивала Рин. Зачем Стэну этот разговор?
— Ты никогда не думал, что нас взяли на заметку? Всех? — криво усмехнулся командир. — Поверь, наверху хватает людей, которым есть дело до всего, без них не существует ни одно государство. Так что наши фамилии и клички уже давно взяты на карандаш теми, у кого заготовлен план действий на любую угрозу, включая вторжение инопланетян и гибель правительства в полном составе. Ты думаешь, кому нужны наши отчёты? Полковнику? Те части, которые описывают состояние территории и объектов — да, ему. А остальное? Зачем рассказывать про наши впечатления, ощущения? Что это за сочинение на тему?
Если честно, меня никогда не тянуло размышлять о таких вещах. Я привык быть один. Потом появилась Рин. Потом я оказался окружён людьми — сначала беженцами, которым нужно было помогать, потом другими чистильщиками и бойцами с Базы. Но то ли из-за работы, то ли из-за долгих лет одиночества я по-прежнему считал себя вольным стрелком, который делает своё дело, а начальству только докладывает о результатах. И меня никогда не интересовало, кто курирует работу чистильщиков на самом верху.
— Может, они надеются создать методику обучения?
— Может, но тогда этим тоже занимаются молчаливые люди, берущие всё на карандаш. Что бы ты там ни натворил в прошлом, сейчас у серьезных ребят из серьёзных организаций на тебя несколько больше, чем пара украденных автомагнитол.
— Не автомагнитол. Шоколадных батончиков. Есть, знаешь ли, очень хотелось.
И превышение пределов необходимой самообороны. Хороший послужной список выходит.
— Да неважно. Меня это не шокирует, знаешь ли. Я тебя слишком хорошо знаю. И я видел детей Островов. Они были куда жёстче. Уж извини, если подпортил тебе имидж.
— Вспоминаешь? — спросил я.
