Мы слышали, как кричали те несчастные, как они боролись за жизнь, и как спешили к нам — в укрытие. Но звуки их голосов отдавались в туннелях всё реже и реже. Стрельба постепенно затихла. А потом кто-то из десантников перед смертью, отрезая путь зверью и тем самым спас нас — ещё живых, успев взорвать основной туннель. После чего наступила тягостная тишина.
С полковником погибла основная часть нашей маленькой группы. Нас осталось всего двенадцать человек, шесть из которых выразило желание немедленно вернуться на станцию гидропоники.
Мы с капитаном не стали возражать. Мы даже отвезли их обратно, а сами поспешили вернуться. Оставаться не было смысла. За время нашего отсутствия на станции количество выживших сократилось ещё вдвое. Отчего люди там, просто одичали, стали подозрительными, шарахались от любой тени, и что самое ужасное они стали охотиться друг на друга, подозревая заражённого в любом, кто попадался им на пути. Новый мир, прозванный "Надежда" загнал нас в ловушку. И как это будет не смешно, именно надежды-то выжить у нас уже и не было. Ни на станции, ни на корабле теперь спасенья нет. Был лишь один путь — в лес. Но кто же туда сунется, будучи ещё в здравом уме? Кто отважиться осознанно пойти на смерть, пока существует хоть малейший шанс прожить ещё денёк?
Вернувшись на корабль, мы практически прекратили попытки уничтожить все следы "Харона". Мы просто стали доживать свой остаток дней, количество коих отсыпала нам не очень щедрая рука Создателя.
Зараза, сидящая внутри каждого из нас, а в этом не приходилось сомневаться, постепенно одерживала верх. То и дело кто-то из членов нашей группки, насчитывающей, после пополнения из желающих присоединиться со станции, двадцать три человека, начинал забываться, бредить, терять рассудок, а потом просто исчезал. И никто больше о нём ничего не слышал.
Капитан Глотов, будучи уже не совсем в здравом уме, с такими же отчаянными людьми охотился на зверьё. Ему пригрезилось, что он сможет отвоевать корабль, вернуть его себе обратно.
"Надо бороться, — кричал он мне в запале, когда я пытался протестовать против его безрассудных поступков. — Нужно драться до конца! До последнего вздоха! Я не желаю сидеть в этой вонючей дыре и ждать, когда во мне созреет чудовище!".
Глядя в его глаза, наполненные каким-то нездоровым блеском, я уступал. И каждый день, собирая свой маленький вооружённый отряд, Глотов снова и снова уходил на свою охоту, чтобы однажды не вернуться.
Вот так я и остался практически один, чего сильней всего боялся. Со мною ещё оставалось два человека: доктор Скоробогатов — маленький седой старичок с бифокальными очками, и девчушка-геолог Сеока Рутия, но доктор однажды, не сказав не слова, ушёл в неизвестном направлении. До этого он всё плакал и плакал, тихо, как забитая мышь. Забьётся в какой-нибудь уголок и плачет. А когда не плачет, то тихо спит, будто и не живой уже. И вот он ушёл. И осталось нас двое. Две непрекаенные души, возможно, уже единственные представители своего вида на этой планете.
Мы сидели с Сеоко тихо-тихо и совсем не высовывались из своего маленького убежища, где-то на третий палубе в вентиляционных проходах. Еды было в достатке, натаскали ещё в ранние вылазки. Вода тоже имелась. Можно было жить ещё как минимум месяц не испытывая ни в чем нужды. Но когда ты стоишь уже на пороге собственной смерти, когда смотришь на ту единственную оставшуюся дверь, за которой глумится одна лишь тьма, твоя душа стремиться сделать хоть что-то, чтобы последний шаг, отпущенный свыше, последний вздох, последний стук твоего сердца в груди, не был понапрасну.
И я решился. Решился на геройский подвиг. Я захотел оставить послание. Для чего мне пришлось вылезти из набившего оскомину убежища, но такое безопасного и спокойного, что если честно, у меня не шли ноги. Но идти было надо.
До сих пор не могу себе простить, что взял с собой Сеоко. Почему, ну почему я не оставил её там в убежище, где у неё был шанс жить. Хоть чуть-чуть, но жить. Хотя бесполезно себя сейчас корить, понятно же, что она не осталась бы там одна — ведь это для неё было равносильно смерти. Она готова была пойти со мной хоть на край света, хоть в саму пасть зверя, только бы не оставаться одной в этом страшном и неприветливом мире. И я отлично её понимал, но всё равно не могу простить себе смерть этой кроткой девушки.
Сеоко отстала от меня в потёмках технической зоны, там, где находятся лаборатории — этот чёртов бездонный карьер. И вот только что же она была рядом. Я точно слышал её неровное дыхание у себя за спиной. И вдруг она потерялась. Я не сразу заметил пропажу, а когда сообразил, что за моей спиной никого нет, стал искать девушку. По мере возможности я повторил наш путь, двигаясь в обратном направлении. Но её нигде не было! Она как будто сквозь землю провалилась. Я два раза повторил путь от вентиляционной шахты — откуда мы выбрались, до начала жилой зоны, и только на третьем заходе мне удалось её отыскать. Бедняжка забилась в щель между стыками опорных конструкций, при помощи которых ещё на Земле выращивали кристаллические стены и перемычки. Она сидела там и вся дрожала, как мышонок с широко раскрытыми от страха глазами. Я уже было пошёл к ней, как мне преградили путь две гиенообразные твари. Покрываясь липким жарким потом, я прилип к стене, и стал наблюдать.
Звери двигались бесшумно. Они как две тени неожиданно материализовались в трёх метрах от меня и мелкой трусцой побежали вдоль коридора. Вдруг одна из тварей остановилась и стала принюхиваться. Я явственно услышал, как зверь фильтровал воздух, издавая при этом частый утробный звук, такой жуткий и противный, что у меня самого перехватило дыхание. И я ни жив ни мёртв, стоя практически напротив него, думал не о собственной жизни, а молил, чтобы звери только не заметили Сеоко.
Но на бёду девушки, у неё слишком расшатались нервы. Она не выдержала напряжение. Я видел тот момент: как она дикими глазами смотрела на меня, потом бросала быстрый взгляд на зверей, и снова с мольбой смотрела на меня, как будто я чем-то мог ей помочь. Я прямо почувствовал возрастающее напряжение в воздухе и...
И Сеоко сдалась.
Когда зверь повернул к ней свою жуткую морду и медленно двинулся в направлении её убежища, девушка вскочила на ноги и бросилась бежать.
Две секунды. Всего две секунды ей оставалось жить.
Звери молниеносно размазались в пространстве и сбили девушку с ног.
Всё произошло прямо на моих глазах. Сдавленный вскрик, Сеоко падает, хруст костей, и девушка замирает навечно под злобное урчание, переходящее в рычание довольного зверя утоляющего свой голод.
Ну почему, почему я не умер в тот момент! И вместо этого стоял там, вжавшись в стену, и даже закричать не мог. Только еле слышно застонал. Внутри же у меня все выло и кричало, раздирая меня на части. Слёзы лились градом. Тело свело судорогой. Но я так и не проронил ни звука, и ни разу не пошевелился, чтобы не выдавать себя. В мои же уши постоянно вливался этот ужасный хруст костей и треск плоти, раздираемой острыми зубами. Он и сейчас мне грезится как наяву, стоит лишь мне вспомнить о тех ужасных минутах жизни.
Когда звери насытились останками несчастной Сеоко и ушли, я осторожно подошёл к останкам девушки и сразу же, сдерживая рвоту, бросился прочь, только бы окончательно не лишиться рассудка. Дальше мой путь ничем примечательным мне не запомнился. Я двигался словно в тумане. Мои движения были механическими. Мысли же мои, разбившись об остриё жестокости и несправедливости, умчались в страну забытья, оставив меня на произвол судьбы.
Может это и к лучшему.
Я даже не знаю, как бы я осмелился продолжить свой путь после пережитого, если бы мог о чём-то думать. Скорее всего, я сошёл бы с ума и, издавая вой, упал бы рядом с останками девушки и стал бы рвать на себе волосы от отчаяния, ничуть не заботясь о том, что меня могут обнаружить. А так я без помех добрался до центрального здания жилой зоны. Нашёл свой кабинет, и провалился в беспамятство, не забыв перед этим тщательно запереть дверь.
Я долго думал, пока записывал это сообщение, почему меня тогда не тронули звери. Ответ не заставил себя долго ждать. В первый момент я ужаснулся своей догадки. Я твердил себе: Нет, нет, господи только не это. Позволь мне умереть человеком. Ты всё у меня отнял: и дом и семью, друзей и товарищей. Так оставь же мне хотя бы душу!
Но случившееся не повернёшь вспять. Нет сомнений — я заразился. Вот почему меня никто не тронул. Звери почувствовали во мне родню.
Когда проявились симптомы, моим первым желанием было покончить с собой — пустив пулю в висок. Говорят это не больно. Но не всё так просто оказалось.
Я сто раз подносил пистолет к голове и ни разу не смог нажать на курок. Какой-то блокиратор сидел в моей голове. И стоило мне подумать о самоубийстве, как у меня сразу же мутнело в глазах, и я терял сознание. Всё правильно. Неизвестные создатели эмбрионов жизни продумали каждый шаг развития своих детишек. Если бы носитель вот так, с лёгкостью, мог себя убить до того как эмбрион вылупиться, то выживаемость у таких детей чуждой нам цивилизации была бы катастрофически мала.
Я долгое время не мог смириться с этим фактом, а потом...
А потом мне стало всё равно. От судьбы, как говориться не уйдёшь, но в конце можно попытаться сыграть с ней злую шутку. И я её с блеском разыграю.
Сегодня я ухожу в лес. Если я не могу убить себя, то пусть это сделает кто-нибудь другой. Я знаю, в лесу водиться достаточно хищников, что не побрезгуют мной. Ха-ха-ха... Как странно говорить так о самом себе. Вот так спокойно и цинично рассуждать о собственной жизни и смерти.
Но погибнуть в лапах хищника — это лучший для меня выход на сегодняшний день. Меня сразу охватывает неописуемый ужас, как только я подумаю о том, что буду бродить здесь, на своём родном корабле, в обличие страшного чудовища. И не это меня ведь страшит по настоящему, а страшно то, что я ведь фактически останусь жив — тело-то моё не умрёт. А вот душа...Душа! Как быть с ней?
Не знаю. Но я решил так, как решил, и поступлю так, как считаю нужным.
Каждый день я слышу, как серые твари ходят за дверью: принюхиваются, лопочут о чём-то о своём на непонятном языке, и постоянно чего-то ждут. Наверно меня.
Время поджимает. Я чувствую, как внутри меня растёт новая жизнь. Постепенно я начинаю терять контроль над собственным телом, а по ночам мне всё чаще и чаще сниться один и тот же сон:
В нём я непонятное, гуманоидное существо. Я куда-то бегу, бегу. Вокруг меня лес, но не такой как здесь, а другой. Ещё там я вижу странные постройки и знаю, что это их дома. Всё охвачено каким-то жутким, нереальным огнём. Он холодный и чёрный, но это не мешает ему пожирать всё на своём пути и расползаться по окрестностям, как настоящему привычному нам пожару. Повсюду паника. Падают деревья странного неподдающегося описанию леса. Горят и рассыпаются причудливые постройки. Взрываются не менее причудливые механизмы. Иные механизмы, не знаю даже как их описать, пролетают над моей головой, унося куда-то испуганных до смерти существ, как и я. А я всё бегу, бегу...и никак не могу остановиться, подгоняемый ужасом перед нечто, что нагрянуло в поселение или город неведомой мне цивилизации. А потом я умираю. И так каждый раз. Я бегу не знаю куда, и в конце всегда умираю.
Я так понимаю — это память того существа, что когда-то погиб на своей родной планете, и теперь снова возрождается во мне. Чисто по-человечески его можно пожалеть, но после того, что они сотворили с нами — им нет прощения!
Ну что? Вроде бы всё сказал...
Боже...как же страшно умирать. (По лицу Эштана Праймса покатились слёзы, а губы мелко затряслись). Я...я даже как-то не думал о смерти. Мне казалось... Нет, вру. Я сто раз проигрывал собственную смерть, как это будет выглядеть. Но...но сейчас, когда сообщение закончено, и меня больше ничто не сдерживает на этом свете, когда я точно знаю, что мне осталось жить от силы сутки, меня всего бросает в дрожь. Я...я... Я не мог и предположить, что этот миг наступит так скоро. Я...я не могу. Мне так страшно. Я здесь совсем один. Ну почему никто не пришёл нам на помощь? Почему Бог всё это допустил? Почему Он сначала нас спас, а потом вместо нового дома, преподнёс нам край чудовищ? Ведь это... Это несправедливо! Я не могу... Я не могу его простить и между тем я молю Его даровать мне лёгкую смерть. Я...я... Мне так хочется жить. (И помощник капитана безутешно расплакался).
Простите, — через минуту вытирая слёзы рукавом, сказал он и, сделав пару глубоких вдохов, взял себя в руки. — Нет, всё, хватит! Да, мне страшно умирать. Но я прожил жизнь полную приключений и, ни разу не предал себя, а главное других, и моя душа спокойна. И я верю, что там меня ждёт лучшая жизнь...
Когда-то я мечтал о звёздах.
Мечтаю ли я сейчас? Скорее да, чем нет. Но знаю, что отныне моя мечта так и останется мечтою. Я ничуть не жалею, что отправился в это далёкое путешествие полное опасностей и невзгод. Жалею лишь об одном — что всё так вышло. Но видит Бог, мы даже не догадывались, с чем столкнёмся. Поэтому винить в этой истории некого.
В живых на корабле остался только я. Как обстоят дела на станции гидропоники — без понятий. Возможно там, все окончательно сошли с ума и перебили друг друга, а может кто-то ещё и борется за жизнь. В таком случае дай им Бог удачи. А мне пора.
Не знаю, услышит ли кто-нибудь это послание, но если вы всё же его слушаете, то вот вам мой совет:
-Бегите...— прохрипел Эштан, подаваясь вперёд. — Бегите с этого корабля. Бегите с этой планеты! А иначе вы все умрёте, как и мы...
Конец сообщения.
— Глава 22.
Когда изображение помощника капитана исчезло, и каюта погрузилась в полумрак, Джона Сайлуса охватило такое чувство, будто он, только что, прикоснулся к запретной тайне из далёкого прошлого, повествующая об удивительных и не менее ужасных приключениях экипажа корабля, что каким-то чудом пристал к необитаемому острову, не разбившись по пути о скалы. О! Это было незабываемое ощущение. Будто ты, спустя годы, бросил якорь у того же самого острова, отыскал последнее пристанище команды, и сдув пыль с судового журнала начал читать мелкие закорючки, узнавая о жизни людей, которых уже давно нет в живых, и о которых все уже позабыли. Но ещё, и это самое главное, перед тобой не просто проносятся картины из жизни мореплавателей, ты вдобавок ко всему находишь и карту сокровищ, на которой чётко указано место захоронения драгоценностей и, там же, описана вся история их появления на острове, ещё и разбавленная вдобавок ко всему какой-нибудь кровавой легендой. От всего этого бросает в сладостную дрожь и оторопь.
