Бенедикт отшатнулся — страх и боль мяли его лицо, словно податливую глину, ваяя из него нечто до ужаса отвратительное.
-Meine Arme sind schmutzig aber lang. Was nun? Haben Sie doch nichts, womit Sie antworten koennten? Das scheint ganz peinlich zu sein, oder? (2) — заметив, что сорвался на родную речь, Юст нервно рассмеялся — из глубины его сущности поднималась истерика, зревшая столь чудовищно долго, и до прорыва ее на поверхность оставались считанные секунды. — Как я этого ждал, Бенедикт. Как я этого ждал. Хочешь знать правду? Хочешь знать? — голос его стремительно ускорялся. — Единственный конструкт, что был в этом здании — тот, что ты раздавил!
Лицо Кальдервуда не изменилось. Просто потому, что не могло стать еще более потерянным, чем сейчас.
-Договор с леди Митик? — накручивая себя с каждым словом, бормотал Юст. — О да, он имел место! Но твое поражение, если хочешь знать, отковал Клаус Морольф. Когда он поведал мне этот план, я подумал, что он сошел с ума, но он был прав, прав до последней капли. Ты привык чувствовать за собой силу, Бенедикт. Ты привык полагаться на нее и привык, что так делаем мы все. И после того, как я назначил эту встречу, ты мог подумать обо мне лишь две вещи. Я иду на смерть либо я обрел силу. Ты не нашел в здании ничего и уже было уверовал в первый вариант, но стоило мне показать тебе этого паучка, как ты тут же метнулся ко второму! — рассмеялся маг. — Ты ничего не нашел, потому что ничего и не было! — вскочив на ноги, он сделал шаг в сторону и рухнул на пол, заходясь истерическим смехом. — Ты мог убить меня и все было бы кончено! Ты мог убить меня здесь и сейчас, но предпочел сам себя похоронить!
На глаза навернулись слезы, но истерзанное долгими разговорами горло продолжало извергать из себя смех. Он ничего уже толком не видел и не слышал, ничего уже не понимал и не знал, даже жив ли еще Кальдервуд или того давно хватил удар — он мог лишь надрывно хохотать и рыдать, дергая плечами.
Я это сделал, отец.
Я это сделал, мама.
Я это сделал. Я...
Захлебываясь в равной мере слезами и смехом, Юст чувствовал, как с ними вымывает из него все, что копилось внутри, всю ту грязь и боль, что душили его день за днем и месяц за месяцем. Чувствовал, что начисто утратил всякий контроль над собой.
И это было хорошо.
Антракт кончился уже несколько минут назад, но он лишь сейчас счел, что достаточно успокоил свои нервы. Счет времени с какого-то момента был и вовсе потерян: он сидел, уставившись на сцену и прислушивался — то к голосам оттуда, то к биению собственного сердца, которое все никак не желало становиться ровным. Бенедикт также хранил молчание — сгорбившись в своем кресле, он уставился куда-то в пол, время от времени постукивая по старым подлокотникам то одним, то другим пальцем.
Наконец, когда их стали вновь глушить голоса там, внизу, он позволил себе заговорить вновь:
-Что теперь, Вайтль? — надломившийся голос Бенедикта был подстать его виду. — Вы не сможете меня удержать, если я пожелаю уйти.
-Не смогу, — тихо кивнул Юст. — Но и вы не сможете уйти, пока я не скажу, что вопросов к вам более не имею. То было в договоре, а против него мы играть не сумеем.
-Вопросы, — прохрипел Кальдервуд, растерянно поднимая с пола свои перчатки. — Ты не знаешь, чего просишь.
-Да неужели?
-У меня есть ответы, — после недолгого молчания произнес Бенедикт. — Но ни один из них тебе не понравится. За каждым из них стоит смерть.
-Не нужно меня пугать, Кальдервуд, — напряженно сказал Юст. — Вы заключили договор. Вы знаете, что у вас нет выбора. Вы мне ответите, ясно и четко, и начнем мы вот с чего. Медальон. Какой вам с него прок?
Бенедикт медленно повернулся к нему — его угасшие глаза смотрели куда-то сквозь мага, а губы, едва шевелясь, вытолкнули несколько сухих слов:
-Это было частью соглашения. Он обеспечит меня всем необходимым для того, чтобы я смог с вами разделаться. Прикроет все, что я совершу, вне зависимости от того, как это будет тяжело. У меня дозволение на любые действия, а с его стороны всего лишь несколько простых условий. В том числе — ваш фамильный медальон.
-Зачем? — резко спросил Юст.
-Не прикидывайтесь дурачком, — хрипнул Бенедикт. — Вы ведь знаете, куда указывает этот компас. И он знает. Он знает, что ваша семья когда-то была среди тех, кому Могила доверила великую честь. Честь быть проводниками.
Сдержать удивление не удалось — и он вытаращился на Бенедикта во все глаза.
-Вы ведь знаете, почему стремятся в Море Бродяг, — продолжал Кальдервуд. — Не все, но многие говорят, что настоящее искусство осталось лишь там. Что свобода осталась лишь там. Могила была раньше Башни, чью власть она не признала и до сих пор не признает. Она была первой. Туда сбежали все, кто не захотел смириться...все, кто хотел свободы... — он тяжело вздохнул. — Да, она, возможно, и правда дает свободу. Но если тебя там не желают видеть, ты никогда туда не попадешь. Могила ведь не стоит на месте, Вайтль, кому как не вам это знать. Это не просто иголка в стоге сена — она еще и улепетывает от тех, кто ее смеет искать...
-Так он... — Юст чувствовал, что у него начинает кружиться голова. — Так он...он охотился за нами...лишь ради этого?
-Угадали, — качнул головой Бенедикт. — Такому, как он, путь в Могилу закрыт. Никакие чары или человечьи средства обнаружения не помогут — вы ведь знаете, как там пекутся о собственной безопасности. Надежда была только на вас. Семьи, которым Могила доверила эти чертовы компасы.
Юст попытался что-то сказать, но лишь беззвучно открывал и закрывал рот раз за разом. Пол уходил из-под ног.
Ради...
Ради...этого...
-Он ведь мог...мог просто...попросить... — наконец, выдохнул он.
-Нет, не мог, — проскрипел Бенедикт. — Он бы попросил, если бы речь шла о нем одном, и, кто знает, может вы бы и сговорились. Вот только он хочет попасть туда вовсе не один. Он хочет привести туда армию.
-Армию? — почти вскричал Юст.
-Вся магия мира под одной крышей. Под одной правящей рукой, рукой Лондона. Отныне и вовеки веков, — глухо произнес Кальдервуд. — Никого вне их власти, кроме мертвых. Вот чего он желает. С Могилы он планирует лишь начать.
-Он обезумел? Как он собирается...
-Откуда мне знать? — фыркнул Бенедикт. — Мне известно лишь то, что вас он выбрал почти случайно. Ему было известно несколько семей-проводников, но вы ослабли на то время больше прочих, вот за вас и взялся.
Юст чувствовал, что забывает слова и путается в лавине мыслей. Враг, которого столь долго и столь безуспешно искали отец с матерью, не имел к ним никаких претензий, никаких счетов. Они были лишь мелкой вешкой на его пути, безумном пути...
-Он сам на вас вышел? — пробормотал маг. — Говорите!
-Через посредников, разумеется, — вздохнул Кальдервуд. — Мы встречались лично лишь раз, когда он передал мне сприггана. У меня был срок в год, чтобы с вами расправиться. Дольше он ждать не мог.
-И этот год уже заканчивается.
Бенедикт не ответил.
-Вы его видели? Тогда, при личной встрече? Как хорошо?
-Только спину, — покачал головой Бенедикт. — Спину и чуть-чуть затылок. Меня привезли к нему с завязанными глазами, втолкнули в кабинет...его выродки обращались со мной, как с какой-то чернью! А он сам даже не обернулся, словно я не был достоин на него глядеть...
-Имени вы, конечно, не слышали, — устало произнес Юст.
-Нет. Но со временем я догадался, к кому в карман по глупости прыгнул, — после недолгого молчания вытолкнул из себя Бенедикт. — Что с того толку? Было уже поздно, слишком поздно. Я заключил сделку с настоящим дьяволом и не смог выполнить своей части. Недолго вам предстоит наслаждаться моими муками. Он скоро явится за мной. Явится, чтобы их оборвать.
-Имя. Скажите мне имя, Кальдервуд.
-Ты не хочешь знать.
-Имя.
-Даже не пытайся, — прохрипел Бенедикт. — Тебе до конца жизни не подобраться к нему. Тебе и взглянуть на него не удастся.
-Имя! — рявкнул Юст, вскакивая со своего места. — Скажи мне его имя и можешь идти прочь!
Губы Бенедикта зашевелились, выпуская наружу два слова. Он говорил тихо и устало, но слова эти ударили Юста, словно молот. Застыв в своем кресле, он только и мог, что таращиться на Кальдервуда все шире раскрывающимися глазами.
-Ты...ты лжешь, подлец! — наконец, выдохнул он. — Скажи, что ты лжешь!
Лицо Бенедикта задрожало. Он засмеялся — хрипло и устало, горьким и исполненным ненависти смехом обреченного.
-Я сказал чистую правду, — медленно поднимаясь на ноги, произнес он. — Я сказал тебе то, что ты так хотел знать. Теперь ты знаешь имя. Теперь ты знаешь, кто тянул за веревочки. Что дальше, щенок? — снова засмеялся он. — Что дальше? Ты всего лишь жалкий мальчишка! Думал, что победил? — он навис над Юстом, хохоча все сильнее. — Думал, что свершил свою ничтожную месть? Ты никогда ее не исполнишь! Твоя победа ничего не стоит, и выродки, что породили тебя, никогда не упокоятся с миром! Никогда!
Юст поднял голову — таким взглядом вполне можно было проколоть насквозь.
-К вашей семье претензий не имею.
Голосом — тоже.
-Ступайте с миром, Бенедикт. Мне больше от вас ничего не нужно.
-Никогда, — повторил Кальдервуд, отряхивая рукава. — Никогда, щенок. Я скоро сгину, а вот ты будешь слышать эти слова. Снова и снова, до самой смерти.
-Ступайте, — с нажимом произнес Юст.
-К вашей семье претензий не имею, — выдохнул, шагая к дверям, Бенедикт. — Да будьте вы прокляты.
Дверь ложи оглушительно хлопнула, но двенадцатый наследник рода Вайтль того не слышал. Не слышал больше ничего, кроме этого имени.
Тусклый дневной свет с трудом проникал сквозь потолок из матового стекла, окрашивая часть просторного кабинета в бледно-голубой цвет. Только оказавшись внутри, можно было заметить, что в помещении нет ни одного окна — это позволяло странному, мерцающему сумраку царить здесь практически безраздельно. Тому, кто пробыл здесь чуть дольше, открывались и другие причуды местного освещения: оно плавно, почти незаметно для глаза, менялось, перетекая из нежных золотистых отсветов в бутылочно-зеленое мерцание, а после становилось темной синевой спящего моря, но тоже, разумеется, не навсегда — оттенки сменялись почти каждый час.
Массивные двери были сделаны из темного дерева — их тяжелые ручки, отполированные до блеска, проворачивались обычно только с заметным усилием. Пол дальше был устлан ковром, который весьма быстро кончался, уступая место все тому же темному, словно вбирающему в себя излишние крохи света, материалу. Элегантный деревянный стол, стоявший в самой дали, хранил на себе обычно лишь небольшую лампу, большую часть времени притушенную, и старинный по чьим угодно меркам телефон с затейливыми, похожими на оленьи рога, рычагами, шитой золотом трубкой и узорным серебряным циферблатом. Сейчас чуть поодаль стояла чашка персидской работы из черненого серебра, на донышке которой оставалось еще немного до горечи крепкого чая, на углу примостилась пара потертых томов в кожаном переплете, а из верхнего ящика было извлечено несколько листов гербовой бумаги.
Стены занимали картины. По правую руку от стола висели "Всадники Ши" шотландца Джона Дункана, по левую были размещены "Видения загробного мира" Босха — в отличие от тех, что находились в Венеции, оригиналы. У самой дальней стены, прямо за столом, находилось несколько витрин: сами они были убраны стеклом, а то, что находилось внутри, было вдобавок укрыто темной тканью. Одна из витрин из общего ряда выбивалась — за ее стеклом было пусто, если не считать, конечно, слоя пыли.
Тревожный звон встряхнул телефонную трубку на ее "рогах" — не прошло и нескольких секунд, как ее схватили пальцы хозяина кабинета.
-Я слушаю.
-Говорит Грегори, сэр, — протрещала трубка.
-Это уже второй звонок за месяц, Маршалл. Надеюсь, для него есть достаточно веская причина, в противном случае я определенно буду недоволен.
-Кальдервуд проиграл. Теперь — окончательно.
-Досадно это слышать. Вы единственно для этого воспользовались прямой линией?
-Я хотел узнать, каковы мои инструкции...
-Никаких, — в голосе хозяина кабинета почувствовалось легкое раздражение. — Возвращайтесь к своим текущим обязанностям.
-Прошу прощения, но...разве я не должен что-то предпринять в отношении наследника дома Вайтль?
-Что, например? — вкрадчиво поинтересовался хозяин кабинета.
-Да что угодно! Для этого вы меня и держите, разве нет? Необъяснимые смерти и всякие таинственные исчезновения — мой конек, а тут еще и дьявольски удачная...
-И думать о том забудьте, Маршалл. Смерть от рук обезумевшего на почве своей мести врага рода — это одно, а таковая от рук аккредитованного охотника Часовой Башни...да как вам только в голову такое могло прийти?
-Как я уже сказал, я в состоянии обставить все...
-Нет. К этому делу теперь приковано слишком много внимания, чтобы можно было так рисковать.
-Тогда мне, наверное, стоит устранить Кальдервуда?
-Вы вообще в своем уме? — фыркнул хозяин кабинета. — Вы предаете или совершаете непростительную ошибку — вас заставляют исчезнуть, это необходимый урок для остальных. Для кого, позвольте узнать, будет уроком смерть Кальдервуда? Кто знает, что мы с ним связаны? Соблазн убить всегда велик, вот только многие за этим забывают о том, ради чего все затевалось.
-Но все же...
-Вопрос Кальдервуда я решу лично, как именно — не вашего ума дело. Кстати об этом...возвращайтесь-ка домой, Маршалл — сдается мне, от долгого пребывания в доме Морольф у вас наступило помрачение рассудка. Вы деградируете на глазах.
-Я...
-Буду ждать вас в Лондоне. До встречи.
Трубка опустилась на причудливый рычаг. Свет в кабинете в очередной раз сменил свой оттенок — теперь он стал багряным, словно осенняя листва.
На Вешателя Юст натолкнулся у выхода, сразу после того, как совершил звонок в какую-то закусочную неподалеку, где прятался Грегори. Встретившись с толстяком в дверях, он отшатнулся назад, судорожно перебирая чары, которые прямо сейчас мог бы спустить на убийцу.
Тот, однако, лишь поднял руку, призывая к спокойствию.
-В этом нет нужды, — проговорил Хит. — Я уже...не на службе.
-Тогда какого дьявола вы здесь забыли? — не сдержался маг.
-Мне было любопытно посмотреть, чем закончится эта трагикомедия, — убийца пожал плечами. — Надеюсь, вы не станете обижаться на то, что я позволил себе частично прослушать ваш разговор с помощью нескольких нехитрых устройств. Вы слишком рисковали, не могу это не отметить. Но способ интересный. Пусть и работает лишь с такими, как Бенедикт.
-Вы бы поступили как-то иначе?
-Будь я до сих пор связан договором, я бы для начала заполнил бы здание снотворным газом, а уже после бы разбирался, — очередное пожатие плечами. — Впрочем, договором я уже более не связан...
