"Ты должен четко разграничивать личные и общественные отношения. Постарайся не обращаться ко мне "Рейко-сан" в школе, даже нечаянно".
Разумеется, я послушался.
Моя мама Рицко Сакакибара (девичья фамилия Миками) умерла пятнадцать лет назад. Ее младшая (на одиннадцать лет) сестра Рейко Миками приходилась мне тетей. То, что Рейко-сан преподавала в той же школе, куда я перевелся, да еще и была помощником моего классного руководителя, в некотором смысле внушало оптимизм. Однако если бы я вел себя неосторожно, эти отношения могли бы послужить источником множества проблем и глупых недоразумений. Я это понял и принял, так что...
Я строго следовал ее указаниям, которые она специально подала мне как "четвертый Основной принцип Северного Ёми". В школе обращался к ней "Миками-сэнсэй", дома "Рейко-сан", как будто это были два разных человека.
Рейко-сан вела себя так же. В школе она ни разу не обратилась ко мне "Коити-кун" — я всегда был "Сакакибара-кун, новый ученик"... В общем, уйму времени мы вели себя друг с другом сдержаннее, чем требовалось.
Естественно, Кубодера-сэнсэй знал правду с самого начала, как и большинство моих одноклассников. Именно поэтому, скажем, в июне при обсуждении новой "тактики", согласно которой "не существовать" должны были двое — мы с Мей, — Кубодера-сэнсэй обратился к классу с таким словами:
"Мы все должны уважать решение класса. Даже Миками-сэнсэй, несмотря на то, что она в довольно трудном положении, уже сказала нам, что сделает все возможное".
"Трудное положение" Миками-сэнсэй. Конечно, трудное — ей приходилось в школе держаться с родным племянником так, будто его "не существовало", а вне школы жить с ним под одной крышей.
А незадолго до того Юя Мотидзуки заявился к нам в Коикэ и болтался возле дома.
"Я просто, ну, беспокоился.
Мой дом тут недалеко, и я подумал, что, может, это..."
Когда я внезапно появился, Мотидзуки принялся, запинаясь, объясняться; однако беспокоился он вовсе не обо мне, хоть я и пропустил в тот день школу из-за больницы. Я был абсолютно уверен: в первую очередь он пришел проверить самочувствие Миками-сэнсэй/Рейко-сан, которой не было в школе уже несколько дней.
Окончив школу живописи в Токио, она вернулась в Йомияму и стала работать учительницей в средней школе, где когда-то училась. Домик на заднем дворе она объявила своим "кабинетом и спальней" и устроила там студию — рисовала картины в свободное время; это она называла "своей настоящей работой"...
Все последние четыре месяца я на ощупь искал правильную дистанцию между нами.
После смерти Юкари Сакураги Мей несколько дней подряд не появлялась в школе... и я хотел узнать, как она себя чувствует. Тогда у меня был простой "способ" узнать — попросить у Рейко-сан список класса.
Однако я этого не сделал. Я не сказал ей, что мне нужен список, я ни разу не пытался задавать ей напрямую все те вопросы, которые у меня копились... Это все, видимо, было из-за нерешительности и беспокойства, вызванных моими попытками найти верную дистанцию.
"Мне видней, что мне стОит, а что нет, у меня тут, понимаешь, тяжелые душевные переживания".
Да, я сказал что-то такое Мотидзуки, но...
— Сакакибара-кун.
Миками-сэнсэй — Рейко-сан — полупогребенная под обломками и неспособная выбраться. Мей с тяжелой киркой в руках. И я между ними. Я не мог найти слов. Просто стоял.
Потом Мей с напором произнесла:
— Подумай, Сакакибара-кун. Как следует подумай. Еще хоть в одном классе в нашей школе есть помощник классного?
— Э? Ну... то есть...
— Больше нигде, — отрубила Мей. — Почему-то никто никогда об этом не задумывался. Мы все это просто приняли. И я тоже — сначала. Но тебе не кажется это странным? Класс три-три — единственный на всю школу, где у классного руководителя есть помощник.
— ...
— Думаю, Миками-сэнсэй умерла в позапрошлом году, когда она сама была руководителем класса три-три. После начала второго триместра, когда тот парень, Сакума-сан, не выдержал своей роли "несуществующего" и начались "катастрофы". Вот почему кружок живописи приостановили до этой весны — потому что Миками-сэнсэй была его куратором, и она умерла.
Ну да, а в этом апреле он возобновился, потому что Рейко-сан вернулась как "лишний" и снова стала куратором. А все, что было в памяти людей и в документах, исчезло, все воспоминания и записи стали фальшивыми... да?
Я изо всех сил искал ответ в собственной голове и в сердце.
Однако восстановить изнутри измененные/подделанные в результате "феномена" воспоминания было, по-видимому, невозможно, пока я был частью этого "мира". Скорей всего. Оставалось только пытаться экстраполировать горсточку объективных фактов, которые мне удалось собрать, чтобы на этой основе восстановить истину...
Возможно... я не первый раз в Йомияме с начала средней школы. Возможно, я приезжал уже сюда полтора года назад — осенью, когда учился в первом классе.
Что если я приезжал сюда... на похороны умершей той осенью Рейко-сан?..
"Я не хочу... не хочу больше ходить на похороны".
Вот что означает тот стон дедушки.
"Бедненькая Рицко. Бедненькая... Рицко... и Рейко..."
Горе, вызванное тем, что он похоронил свою старшую дочь Рицко пятнадцать лет назад. Горе, вызванное тем, что он похоронил свою младшую дочь Рейко два года назад. Все это, смешавшись в его голове, и так тронутой слабоумием, заставило его произнести те слова...
Чтобы хоть как-то смягчить потрясение, скорбь и одиночество, принесенные внезапной смертью Рейко-сан прошлой осенью, бабушка с дедушкой купили майну, которую увидели в зоомагазине. И назвали ее именем умершей дочери, сократив его до "Рей-тян".
Совсем скоро Рей-тян выучила человеческое слово: "Почему?".
Этот вопрос, по-видимому, убитый горем дедушка, а может, бабушка, задавал своей покойной дочери каждый день, сидя в комнате у крыльца и глядя на семейный алтарь. "Почему? Почему ты нас покинула, Рейко? Почему?" Возможно, Рей-тян тогда выучила это слово и с тех пор кричит его все время.
"Бодрее... давай бодрее".
Скорей всего, и это так же получилось. Эти слова, видимо, бабушка день за днем говорила дедушке, разбитое сердце которого не желало заживать и который тонул в океане отчаяния. Рей-тян выучила их и...
"Бодрее... давай бодрее".
— Парт в классе было достаточно, хотя "катастрофы" начались уже в апреле... и теперь понятно, почему, да? — указала Мей, опустив кирку. — На самом деле одного стола в начале триместра все-таки не хватало. Только не в классе — а в учительской.
— Аа...
— О чем... о чем таком вы говорите? — услышал я ошеломленный голос Миками-сэнсэй/Рейко-сан. — Это все неправда. Коити-кун, я не...
Упершись локтями в землю, запрокинув голову, Рейко-сан смотрела на меня. Ее лицо, все черное от грязи и сажи, — лицо, в котором я видел тень мамы, — было искажено. Наверно, от сочетания физической боли и психологического шока.
— Сакакибара-кун, — произнесла Мей, вновь подняв кирку и шагнув в мою сторону. — Отодвинься.
— Мисаки...
На лице Мей была написана железная убежденность. Потом я увидел искру в распахнутых от непонимания и ужаса глазах распростертой на земле Рейко-сан. И -
— Нет, — сказал я и взял кирку из рук Мей.
Кирка была среднего размера — рукоять длиной всего шестьдесят-семьдесят сантиметров, — но когда она оказалась у меня в руках, я ее едва не выронил от тяжести. Оба стальных конца были на вид острее, чем я ожидал. С таким весом и такой остротой ранить человека насмерть совсем нетрудно.
— Нет. Ты не можешь...
— Но, Сакакибара-кун... Если мы не -
— Я знаю, — кивнул я, чувствуя на себе всю тяжесть своего решения. — Я знаю. Я сам сделаю.
Я услышал сдавленный вскрик Рейко-сан. Медленно повернулся к ней и перехватил поудобнее взятую у Мей кирку.
— К-Коити-кун, погоди, что ты -
"Я не верю!" — буквально кричало ее лицо; она мелко трясла головой.
— Вернуть "мертвого" в мир мертвых... — проговорил я, сражаясь с болью и с бешено колотящимся сердцем. — Только так можно остановить "катастрофы", если они уже начались. Нам это сказал твой бывший одноклассник Мацунага-сан.
— О чем ты говоришь? Это... это безумие. Прекрати сейчас же!
— Прости, Рейко-сан.
Крепче упершись ногами в землю, я собрал все оставшиеся во мне силы и занес кирку. "По-другому никак. По-другому никак". Я раз за разом повторял себе эти слова.
Потом -
Нацелив кирку в спину лежащей ничком Рейко-сан, в то место, где сердце, я почти начал наносить удар -
Это правильно?
То, что я делаю, — это правильно?
Это действительно правильно? Мы не ошибаемся?
Имелось всего одно свидетельство, что Рейко-сан — "лишний". Утверждение Мей, которое она сделала благодаря своей особой способности — "глазу куклы", позволяющему видеть "цвет смерти". Вот единственное прямое свидетельство. Все остальное — не более чем догадки, построенные на горсточке фактов. Никакой сильной убежденности, что все именно так, у меня не было, и я не мог просто взять и выкинуть свои воспоминания о Рейко-сан. Так что...
Это правильно?
Поверить Мей и вернуть Рейко-сан в мир мертвых?
Это действительно правильно? Мы не ошибаемся?
Что если Мей все не так поняла? Что если умение видеть "цвет смерти" — не более чем самообман, иллюзия, в которую она сама поверила?
Если так, то я сейчас собственными руками убью Рейко-сан, хотя она вовсе не "мертвый". Убью человека, которого невольно ассоциирую с Рицко — мамой, знакомой мне только по фоткам. Человека, к которому просто не могу не тянуться душой. Человека, занимающего, возможно, одно из самых важных мест в моей жизни. Человека, с которым я вовсе не "не мог нормально общаться", а, наоборот, любил с самого детства.
Если говорить общими словами — "реальность" здесь, в Йомияме, такова, что под действием "феномена" воспоминания людей и документы постоянно изменяются, а воспоминания еще и быстро тускнеют, а потом вовсе исчезают... И это происходит все время. Как же я могу в такой ситуации принять на веру то, что может видеть одна лишь Мей Мисаки, хоть она и клянется, что это "правда"? Сделать то, что я собираюсь сделать, только потому, что так сказала Мей, — правильно ли?
Мои сомнения, тревога, смятение сплелись вместе. Я был не в силах двинуться с места, я почти в буквальном смысле закаменел.
И вдруг дикий грохот донесся от главного здания, где продолжал бушевать огонь. Несущие конструкции наконец прогорели, и крыша рухнула. Огромное облако искр и густого дыма взметнулось в воздух. Некоторые из этих искр долетели и до меня, по-прежнему стоящего столбом. Если все так и продолжится, нам тут тоже станет опасно находиться.
Значит...
Я не могу тут колебаться вечно.
Это правильно?
Это действительно правильно?
Снова и снова задавая себе этот вопрос, я опять повернулся к Мей.
Она ни на шаг не сдвинулась с того места, где стояла, и глядела прямо на меня. Ее правый глаз, холодно прищуренный, и левый, "пустой синий глаз", "глаз куклы" — в них обоих не было ни капли сомнения, ни капли нерешительности. Только... да, их наполняла одна только печаль.
Губы Мей чуть шевельнулись.
Я не слышал, что она произнесла, но прочел слова по губам. "Поверь мне".
...Я...
Я зажмурился и сделал глубокий вдох.
Я...
Я открыл глаза, снова повернулся к Рейко-сан. Раздираемый эмоциями на части, избиваемый нерешительностью, страхом и отчаянием, я по-прежнему видел в ней тень мамы, знакомой мне лишь по фоткам. Но...
Я... поверю Мей.
Я ей поверю.
Стиснув зубы, я принял решение.
Я поверю Мей.
Возможно, это не столько "я собираюсь поверить ей", сколько "я хочу верить ей". Но этого достаточно. Мне — достаточно.
Прорвавшись сквозь нерешительность, я вновь замахнулся киркой. Даже вопль Рейко-сан "неееет!" (...Рейко-сан) не проник мне в сознание (Прощай... Ре-й-ко-сан).
Наполнив свое движение последними каплями сил, я вонзил острие кирки ей в спину (Прощай... ма-ма...), сквозь плоть — прямо в сердце...
И, как будто этот удар вернулся ко мне самому, мою чахлую грудь пронзила боль гораздо более яростная, чем я когда-либо раньше испытывал. Перед глазами вспыхнула картина рентгеновского снимка моего скрюченного, скукоженного легкого после третьего разрыва.
Я оторвал руки от кирки, вонзенной в спину Рейко-сан, и, прижав их к груди, мешком повалился на землю. Мучительно пытаясь вдохнуть, уже на грани потери сознания я почувствовал, как слезы бесконечными ручьями текут у меня из глаз. И явно не только из-за боли и удушья.
К оглавлению
Эпилог
Вот факты, ставшие известными в последующие дни.
Пожарные, прибывшие на место происшествия, боролись с огнем до самого утра 9 августа, но тщетно: "Мемориал Сакитани" сгорел практически полностью. В здании и рядом с ним было обнаружено шесть мертвых тел.
Их личности и местонахождение:
— Кенсаку Нумата Хозяин. Внутри здания (в кухне).
— Манабу Маэдзима Школьник. На переднем дворе.
— Идзуми Акадзава Школьница. На переднем дворе.
— Сигеки Ёнэмура Школьник. На переднем дворе.
— Такако Сугиура Школьница. Внутри здания, в восточном крыле. Вероятно, находилась в комнате 221 (где жила с Акадзавой).
— Дзюнта Накао Школьник. Внутри здания, в восточном крыле. Вероятно, находился в коридоре второго этажа.
Судебно-медицинская экспертиза показала, что ни один из них не умер в результате пожара.
Хозяин, Нумата-сан, получил множественные проникающие ранения в спину и шею металлическими вертелами, что и послужило причиной смерти, и лишь затем сгорел. Из пяти остальных (все они были школьниками) четверо — Маэдзима, Ёнэмура, Сугиура и Накао — умерли от потери крови в результате множественных колотых и резаных ран, нанесенных острым предметом. Смерть Акадзавы наступила в результате перелома позвоночника при падении с балкона второго этажа.
Множество улик и показания свидетелей позволили с высокой степенью достоверности заключить, что все шесть убийств совершила Миеко, супруга Кенсаку Нуматы, обслуживавшая "Мемориал Сакитани" вместе с ним. Предположительно она же разлила керосин в кухне и совершила поджог после того, как убила Нумату-сана. Тибики-сан задержал убийцу, однако она скончалась до прибытия полиции. Она откусила себе язык в попытке суицида, и эта попытка увенчалась успехом.
Почему Миеко Нумата совершила все эти преступления в ту ночь? Были ли у нее какие-то психические отклонения? Так или иначе, причина произошедшего осталась загадкой.
*
Вакуй, у которого случился приступ астмы 8 августа во время ужина, выжил благодаря помощи, своевременно оказанной ему в больнице, куда его отвез Тибики-сан. На вопрос, почему он не проверил, сколько лекарства осталось в его ингаляторе, он ответил, что его самого это удивляет.
Кадзами, внезапно пострадавший из-за глупого недопонимания своего лучшего друга, серьезных травм не получил, отделавшись лишь вывихнутой лодыжкой. При падении он ударился головой, однако тщательное обследование показало, что, кроме значительного кровотечения, других последствий этот удар не имел. Я пока что не в курсе, как он и Тэсигавара уладили свои дела. Но, учитывая их характеры, сдается мне — вряд ли они рассорились начисто.
