В Питере дела закончите, возвращайтесь скорее. Надо японцев колотить... Если, конечно, Император Вас при дворе в адъютантах не оставит! — Макаров вдруг задорно рассмеялся, — Ну, голубчик, доброго Вам пути. Не могу задерживать долее, мы сейчас трогаемся, каждый час дорог, всю дорогу ведь держим... И возьмите, пожалуйста, у штабных от меня письма и бумаги в МТК и ГМШ. Вы быстрой скоростью идете, будете в столице раньше любого курьера. А там писанины много, телеграммой не отстучишь. Вас это не обременит, надеюсь?
— Будет исполнено, ваше превосходительство!
— Вот и прекрасно, с Богом, в добрый час! И надеюсь до встречи...
Вывалившись от адмирала, Вадик забрал пакеты с корреспонденцией и откозыряв штабным, спрыгнул с подножки в тот самый момент, когда локомотив поезда командующего тихоокеанского флота, дав протяжный гудок и окутавшись облаком пара, прокрутил колеса. Состав лязгнул буферами и сначала медленно, затем все быстрее, вздымая вокруг мелкую снежную пыль, двинулся на восток. За ним потянулся очередной войсковой эшелон. Траннсиб тогда был однопутным: пока порция составов катилась в одну сторону, встречняки ждали на станциях и разъездах своей очереди. Пять пар двадцативагонных поездов в сутки по расчету. Четыре пары — по факту.
Вагоны, платформы с укрытыми брезентом грузами... Однако Вадим видел там и гражданских. Память подсказала, что это едут со своим добром мастеровые и кораблестроители с Питера во главе с полковником корпуса морских инженеров Николаем Николаевичем Кутейниковым. Едут через всю Россию чинить подорванных на рейде собственной базы "Ретвизана", "Цесаревича" и "Палладу".
"Да... Так вот мы готовы к войне..." — невесело подумалось Вадиму. И он вдруг с удивлением поймал себя на мысли, что вот только что, вот именно сейчас, он вдруг ощутил себя не гостем в этом мире и времени. Это была его страна. И его война... И его народ. Такой разный, такой непохожий на всех тех, кого он оставил в столетнем далеко. Но — его. И он сам был его частицей...
Где-то впереди, теряясь в оранжевом сиянии коснувшегося кромки леса заходящего солнца, поднялся семофор, и Вадима вывел из нахлынувших неожиданно размышлений свисток паровоза его литерного курьерского. "Слава Богу, Степан Осипович не узнал, что Алексеев выделил мне персональный вагон!" крутилась в голове назойливая мысль...
Несколько часов после столь содержательного общения с Макаровым, Вадик чувствовал себя как выжатый лимон. Сперва чуть было в трусости не обвинил! Хотя, если поставить себя на место Макарова, приходится признать, что повод для раздражения Степан Осипович имел. И не один. Кстати, первый свой орден он получил за поход "Великого князя Константина", в котором спас русскую полковую колонну Шелковникова от расстрела с моря турецким броненосцем, а не за перевозку раненых на катере... Потом припер так, что пришлось действительно трухнуть. И изовраться... Так противно! Но главным, однако, было то, что действительно необходимую информацию Макаров получил, а уж в том, что адмирал ее правильно использует, Вадик не сомневался. Так просто теперь убить себя не даст... В конце концов, хорошо то, что хорошо кончается. Что то еще ждет в Питере?
В ходе их короткой, но содержательной беседы, Вадик успел понять, что Степан Осипович действительно крайне удручен "гибелью" Руднева. Более того, именно в заслугу ему Макаров ставил факт, следовавший из недавно полученной телеграммы ГМШ: Вирениус остановлен в Джибути до особых распоряжений. Государь удовлетворил просьбу адмирала Алексеева о назначении нескольким кораблям отряда крейсерских задач в районе Средиземного моря, сразу после полной бункеровки, а "Ослябя", "Аврора", "Орел", набитый снарядами "Смоленск" и контрминоносцы-"невки" вскоре двинутся на восток. Приказ об этом ГМШ уже готовит. Штаб наместника так же проинформировал Макарова об этом решении.
Такой вариант использования кораблей отряда Вирениуса уже не вызвал у Степана Осиповича чувства отторжения. Более того, обсудив его со своими офицерами, он пришел к выводу, что принятое решение, предложенное в письме Руднева на имя Алексеева, пожалуй, наиболее разумное в сложившихся обстоятельствах. Таким образом был заложен фундамент будущего взаимопонимания между наместником и Макаровым.
В мире Вадика Макаров настаивал на остановке всего отряда и последующем продолжении его похода на восток, Алексеев же, в целом разделяя такую позицию, не добился этого через голову ГМШ, в итоге чего Вирениус вернулся на Балтику. Отсутствие реальной поддержки наместником, было воспринято Макаровым как личная обида. Затем ответ — снятие Чернышова, старого соплавателя Алексеева с "Севастополя". Кстати, поделом: за аварию, когда при входе на рейд столкнулись и были повреждены сразу три (!) броненосца. И понеслось... Но ненадолго — до гибели Степана Осиповича в момент катастрофы "Петропавловска"...
Хоть Вадика так и надирало, ему хватило ума и осторожности не сболтнуть комфлоту о личном скромном участии "лекаря с "Варяга" в разрешении "проблемы Вирениуса".
Алексеев тогда спросил Банщикова, в чем Руднев видит смысл заставлять броненосец и три крейсера, способные значительно усилить наличные силы в Артуре и Владивостоке, или неизбежно отправящуюся на Дальний Восток вторую эскадру, раздергивать лишний раз машины. А это естественная цена за ловлю купцов. В ответ Вадик, скромно потупясь, сказал, что побудительных мотивов Всеволода Федоровича не знает, но имеет смелость предположить, какой может быть реакция британской биржи на известия о русских крейсерах, досматривающих и топящих британские же торговые пароходы. После чего попутно изложил свои мысли об организации против Японии биржевой войны...
Логика, и неожиданно широкий охват проблемы войны со стороны столь юного офицера, заметно подняла его в глазах наместника. Сам не любитель Великобритании, Алексеев так загорелся идеей, что теперь за эту часть плана Петровича Вадик мог быть спокоен. "А молодежь то моя широко мыслит!" — Подвел черту под этим вопросом наместник. Только бы Петрович теперь выполнил свою, самую рискованную часть плана, и действительно захватил "Ниссин" и "Кассугу", вот на это уж точно будет ТАКАЯ биржевая реакция...
Кроме того, Вадик рассчитывал, что высказанные им Евгению Ивановичу опасения о том, что главная угроза для России сейчас не столько даже в успехе или не успехе той или иной морской операции, а в вопросе налаживания переброски, снабжения и развертывания сухопутных сил, помогут избавить Макарова от излишней мелочной опеки со стороны наместника. Поддержал его и Бок, согласившийся с мнением Вадика о том, что высадка в Корее значительной массы японских войск, очевидно свидетельствует о намерениях противника вскоре вторгнуться в Маньчжурию, дабы перерезать коммуникацию с Артуром. А с учетом полномочий и решительности Алексеева именно от него, во многом, зависит, как скоро армия будет готова решительно противодействовать планам неприятеля.
В завершении разговора Вадик попросил у лейтенанта Бока какой-нибудь штабной экземпляр макаровской "Тактики", которую собирался почитать в дороге. И тут оказалось, что книга эта имеется лишь одна! У контр-адмирала Витгефта... Свой же экземпляр Бок дал почитать кому-то из флаг-офицеров Старка, и он был благополучно "зачитан". Посетовав на то, что не удосужился предметно изучить ее раньше, Вадик вскользь упомянул про мнение Руднева о том, что каждый офицер флота обязан знать ее как "Отче наш". Похоже, что Алексеев намотал на ус эту, как бы невзначай, брошенную фразу.
Впоследствии, когда Макаров, прибыл в крепость, и сетуя на идиотский отказ из-под "шпица" в духе "экономии" и "непредусмотренных расходов", попросил его разрешить напечатать доптираж непосредственно во Владивостоке, никаких нелепых возражений в штабе наместника не возникло.
Одним словом, в том, что в отличие от Куропаткина, с Макаровым адмирал Алексеев в итоге вполне сработался, несмотря на особенности темпераментов и характеров того и другого, был и скромный вклад младшего врача с "Варяга". Что и было отмечено впоследствии товарищем морского министра и зятем премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина, контр-адмиралом фон Боком во второй книге его нашумевших мемуаров, увидевшей свет в 1924 году.
В ней, как известно, Борис Иванович много внимания уделил становлению могучего альянса будущих Канцлера Российской Империи, Премьер-министра и Главнокомандующего Российского Императорского флота — Председателя Регентского совета. Альянса столь много значившего для России как в последние предвоенные годы и в ходе Великой войны, так и для определения того выдающегося места, которое по праву занимает сейчас наша Родина в мировом сообществе.
* * *
Хотя вагоны были из высшего разряда, а литерные поезда преодолевали расстояние от Артура до столицы "всего" за 12 суток против 15-ти обычного скорого курьерского, но к прибытию в конечный пункт назначения доктор Банщиков чувствовал себя немногим лучше, чем после суточного похода на катере — слишком уж изматывающее-долгим было это "тудух-тудух". С "артурским" поездом он расстался на берегу Байкала, через который переправлялся на уже сутки поджидавшей "лейб-медика его Высокопревосходительства Наместника дохтура Банщикова" санной тройке фельдегерской службы, и, пожалуй, этот отрезок пути оставил в душе Вадима самый неизгладимый отпечаток. Даже зимой Царь-озеро и его берега были потрясающе красивы! Не влюбиться в этот край с первого взгляда было просто невозможно. И все было бы прекрасно, если б не общая тупость эскортировавшего его офицера, на роль собеседника, увы, никак не подходившего...
Навстречу по льду, по проторенному зимнику, маршировали колонны солдат, на санях везли орудия с передками, двигались обозы. Лошадей поменяли на зимней станции, устроенной прямо посреди озера, пока седок и его сопровождающий угощались душистым сибирским чаем с местными травами и душистым, цветочным медом. Затем был маленький иркутский вокзальчик, подъездные пути забитые армейскими эшелонами с одной стороны, и гражданскими, едущими со своим нехитрым скарбом от войны, с другой...
И вновь литерный, уже до Санкт-Петербурга. Главным событием на этом этапе путешествия стало описанное выше сорокаминутное общение с вице-адмиралом Макаровым, стоившее по потерям нервных клеток всей остальной дороги от Шанхая до столицы Российской Империи...
Питерское утро встретило бодрящим морозцем. С темного, почти ночного неба сеял мелкий, колючий снежок. Стряхнув с себя остатки дремоты, и подхватив саквояж с нехитрым багажом, Вадик ступил на землю, по которой ходил последний раз с собутыльниками студентами сто шесть лет тому... вперед. Первое, что бросилось в глаза — высоченные сугробы, практически скрывшие ограждение платформы, такие же девственно-белоснежные, как и на Байкале. "А с экологией, нам крупно повезло, кстати", — подумал Вадим вспомив цвет городского снега начала будущего века.
Он планировал для начала взять извозчика, и, развезя пакеты Макарова, снять номер в какой-нибудь гостинице с видом на Неву и отоспаться. Однако прямо на перроне его поджидал офицер свиты Его Императорского Величества в форме кавторанга гвардейского экипажа. Очевидно "сработали" телеграммы, посланные им с дороги, хотя фонтан мистицизма и цитат из дневников, раз за разом всё более истощался — нельзя же всё время тянуть одну и ту же песню.
Но, как выяснилось, телеграммы слал не он один. Получив известие от лейтенанта Бока, флигель-адъютант императора граф Гейден решил лично встретить Банщикова несмотря на ранний час. Делать нечего — вместо сна — с места в карьер, вместо прихваченного в Артуре и порядком помявшегося за дорогу цивильного костюма пришлось остаться в "варяжской" шинели и тужурке. Но, пожалуй, это и к лучшему, при первом знакомстве лучше выглядеть честным служакой, чем заурядным обывателем.
Забросив по ходу нехитрые пожитки, зарезервировавали номер в ближайшем приличном заведении, Ушаковском Гранд Отеле "Москва", и не теряя более ни минуты — в путь. До Зимнего от площади Николаевского вокзала с тяжеловесной, припорошенной свежим снежком, конной статуей Александра III, долетели за минуты, пусть и на конной тяге. Гейден, прочитав за это время личное письмо от лейтенанта Бока, непринужденно перешел в разговоре с Банщиковым почти на дружеский тон, уговорившись через день-два обязательно посидеть вдвоем и обсудить происходящее на Дальнем Востоке более подробно.
По прибытии, позаботившись о том, чтобы гостя немедленно покормили и напоили чаем с дороги, флигель-адъютант Императора умчался по своим дедам. Оставалось сидеть и ждать. Когда-нибудь венценосец выкроит время между семейными завтраками, обедами, фамильными сплетнями, прогулками, вклеиванием в альбом фотографий и докладами министров...
"Когда-нибудь" случилось часов через семь, при свете закатных лучей короткого зимнего дня. До этого дважды забегал Гейден, извиняясь, что придется еще чуть-чуть подождать, и по его распоряжению покормили прекрасным обедом, что тоже было неплохо. Вадик сумел за это время окончательно успокоиться и собраться с мыслями. Но вот, наконец, за ним пришли...
Николай принял доктора с "Варяга" в своих покоях на втором этаже северо-западного ризалита дворца. Миновав адъютантскую и бильярдную, следующий за Гейденом Вадим, оказался в просторном помещении, высотой в два дворцовых этажа, оформленном в британском стиле эпохи Шекспира или Королевы-девственницы, это уж кому как больше нравится. Три его огромных окна выходили прямо на окруженное высокой кованой решеткой здание Адмиралтейства, чей вонзившийся в небо величественный шпиль мерцал в лучах заходящего солнца мягким, розовым цветом...
"А ведь к этой самой решетке через год могут прилипнуть комки мозгов расстрелянных гвардейскими драгунами питерских рабочих. И будут они такого же розового цвета как отблеск адмиралтейской иглы. Если все покатится так, как один раз уже произошло". Вадим с трудом отогнал от себя неожиданно нахлынувшие мрачные "воспоминания о будущем"...
Справа от себя он увидел огромный, украшенный искусной резьбой и фестонами камин, сложенный из белого крымского камня. В нем весело потрескивали березовые полешки, согревая все обширное помещение императорской библиотеки и создавая ощущение покоя и домашнего уюта. Две пока еще не зажженных люстры на длинных подвесках мерцали таинственными переливами пламени, отражавшегося в их горном хрустале. По периметру трех внутренних стен стояли шкафы, наполненные множеством книг. Такие же точно находились и над ними на антресолях, огражденных резными перилами искусной работы. Наверх вела выполненная в едином стиле с антресолями лестница. Судя по всему, и отделка потолка, и ряды книжных шкафов и сами антресоли были из красного дерева, которое приятно контрастировало по цвету с широкими, идеально подогнанными и ошлифованными дубовыми досками пола. Неподалеку от лестницы находился большой стол с лампой под зеленым абажуром. Ее свет падал на большую карту, придавленную с двух сторон парой книг, очевидно до этого она была свернута в рулон...
