Когда они втроем вышли к следам, найденным дозором правой руки, Хори во главе с основным отрядом отправился к оазису, обустраиваться на ночевку — уже вечерело, и стоило поспешить. Богомол, Тур и Чехемау остались читать следы, Пепи-с-псом повел отряд к источнику. Впрочем, следопыты быстро присоединились к отряду. Не смотря на количество следов, ничего особо сложного в них не было, и, с учетом второй цепочки, картина выглядела ясной, о чем Иштек и рассказал командирам. Но одна вещь, найденная не там, где они читали следы, а уже почти у источника, им очень не понравилась, очень, и, ведомые Богомолом, оба десятника, молодой и старый, поспешили, пока не стемнело, посмотреть на то, что им так хотел показать Иштек.
Осел выглядел жалко и вовсе не опасным. Он сдох уже не меньше шести-семи дней назад. Почти заметенный и весь ссохшийся, осел выставлял из песка только часть крестца и скалящуюся белыми зубами правую сторону морды с пустой глазницей.
— Ну, и что в нем такого ужасного? — спросил Хори, — поди, сдох во время бури.
— Может, и так, отец мой, — покладисто согласился Иштек, — но вот ты видел возле источника еще кости? Они свежие, им тоже пять-шесть дней. Одна корова и две козы, если я все углядел. Скажи, на них осталось хоть одно волокно мяса? Нет. Его все съели или унесли с собой. А осла не тронули...
Богомол подбросил в руке коровье ребро, подобранное у источника, наклонился, расчистил им песок вокруг ослиной головы, и, глянув снизу вверх на Хори, тихо сказал:
— Гляди вот сюда, отец мой, — и он потыкал концом ребра куда-то между ослиных ушей. Ребро, не встретив ожидаемого сопротивления, продавило шкуру несчастного осла, вминая ее внутрь головы, — Видишь? Его убили булавой. Один удар по голове. И — не тронули. Ни негры те, ни звери. Я не сомневаюсь, что, если мы его раскопаем, мы найдем на нем след укуса или укусов.
Хори присвистнул, Нехти досадливо сплюнул.
— Но вот еще что, отцы мои, мы разочли в следах с неграми госпожи той, — так же тихо сказал Иштек, — они разошлись тут, бунтовщики те. Тот отряд, чьи следы нашли мы с Пепи-гончаром, их десять, и они идут к реке. Почти все — добрые воины. Пять — маджаи, и один из них тот самый проклятый колдун. И пять — это семер и его стража. Семь ослов, столько и уходило с ними из крепости. Груз обычный по весу, не понятно, несут ли ослы хесемен или золото. Но пришло с семером в крепость только три осла. Второй — большой отряд. Много скота, много людей. Трудно отличить следы пленных от бунтовщиков, но всего там голов тридцать-сорок разного скота и человек пятьдесят — семьдесят. Точнее трудно сказать, слишком много народу и животных, слишком много следов затаптывают друг друга. Опять-таки, трудно сказать, несут ли в этом отряде вьючные животные хесемен или золото...
— Погоди-погоди! Но ведь из крепости они уходили тремя отрядами, — торопливо, но так же негромко спросил Хори.
— Именно! Это непонятно. А все, что непонятно, может быть опасно. Зачем они расходились? Почему вновь сошлись тут? Мы с Нехти думали, что найдем тут только отряд со скотом... Ой, — тут Богомол понял, что ненароком проговорился.
— Так. Значит, вы были уверены, что колдун и семер пойдут другой дорогой, хотя именно их мы и ищем в первую очередь? — сердито спросил у десятника юноша.
— Мы не пережеивем встречу с ними, мой господин, — печально сказал десятник-маджай, спокойно признавая свой грех.
— Это мы обсудим позже, вдвоем. Но что это все может означать?
— Осел значит только одно — где-то рядом есть Измененный, который его укусил. Готов почти поклясться, что в отряде с колдуном и семером его нет — там все следы понятны. А вот с большим отрядом — не все так ясно. Может быть что угодно, в том числе и Проклятая душа, которую тащат связанной на осле или в колодках среди пленников.
— А может быть — где-то рядом спрятан клад, и вместе с ним, как и в башне, найдя его, встретишь и его сторожей — потерянных душ, — задумчиво сказал Нехти, — Что же до того, почему отряды те расходились... Я вот подумал — а они одним караваном сюда от крепости и не дошди бы никак. Не хватило бы воды в источниках по дороге. Да и патруль, если бы он нашел их разделившиеся следы, не известно, за кем бы погнался. И, нагнав, например, семера, они просто получили бы приказ сопровождать их по важному делу Великого дома, ничего в них подозрительного не увидев, на бунтовщиков тех они не похожи. Это мы, волей судеб, знаем слишком многое. Так что дело, наверное, в этом, они заранее наметили место это как место встречи и разошлись по разным тропам. И еще — семер и кузнец могли бы обсудить свои преступные дела по дороге без лишних ушей.
— Возможно, ты прав. Но вот что делать с тем, что рядом может быть схрон и Измененные в нем?
— А ничего. Если он есть, то это тайное место, пещера или что-то еще, и у источника их точно не будет. Утром, как только встанет Атон, я пробегусь с Богомолом по округе, поищу следы. А ночью нужно будет в караулах быть повнимательней. Никто не оставит Проклятые души и золото на виду, да еще у источника, который знают многие и посещают часто. И — я думаю, не стоит много говорить об этом, Иштек прав, что отвел нас в сторону и говорили мы тихо.
Они вернулись к отряду. Самое странное, что, отдежурив свое (в эту ночь его стражей была ее первая половина) и проверив посты, Хори заснул сном праведника, без страхов и тревог. Когда он проснулся, Нехти с Богомолом уже вернулись. Нехти лишь отрицательно покачал головой — мол, ничего не нашли. Не колеблясь, сопровождаемый печальным взглядом Нехти он отдал приказ преследовать малый отряд. Нехти же он сказал:
— Пока у собаки есть зубы, она может укусить. А зубы — это тот проклятый кузнец. Нельзя спать спокойно, покуда он ходит по земле. Если мы настигнем их, пусть без разговоров все лучники стреляют в него, покуда не убъют, и пусть будет то, что будет!
Судя по следам (ну, для Хори — судя по словам следопытов) бунтовщики покинули оазис всего три дня назад, семер же с колдуном — малую неделю назад, почти сразу после бури. Возможно, дикие негры остались прикрывать уход своих хозяев, или была еще какая-то причина. В любом случае, догнать колдуна до реки было бы почти чудом (наверное, Нехти поэтому и не пытался протестовать, надеясь, что они не успеют). Хори гнал отряд, даже отказавшись от боковых дозоров — только вперед он отправил двойку лучших следопытов. Иштек, Тур, Чехемау и Пепи-с-собакой, сменяя друг друга, неслись по следу, покуда он не пропал на каменных полях. Вообще для этой части пустыни каменные россыпи не были редкостью. Но тут было целое поле камня, местами присыпанного песком, но — камня. Как сказал Иштек, такие равнины часто встречались ближе к востоку, но не тут. Хори, хотя и ходил, как все настоящие люди* (египтяне), большую часть времени босиком, поежился, представив — каково бы это было идти по ней летом, а не сейчас, в холода. Остальные, видно, подумали о том же, лишь Тура и Чехемау это вовсе не волновало, с их подошвами, ороговевшими как копыто и не боящимися ни мелких острых камней, ни колючек, можно было, наверное, идти и по раскаленным углям. Но Хори больше беспокоило вовсе не это. След на камне потерял не только он сам, но даже их следопыты. Они вчетвером облазили и чуть ли не облизали все вокруг и, с некоторой долей неуверенности, выбрали таки направление. И вновь — отряд то бежал, то шел быстрым шагом. Через несколько часов показался, наконец, край этой каменной плеши. И — никаких следов. Двойка следопытов, не теряя времени, понеслась налево, другая — направо. Им было приказано возвращаться назад в любом случае не позднее, чем через два часа, но уже едва ли через четверть этого времени, гордый и довольный, справа примчался Пепи-с-собакой, причем его пес радовался не меньше, чем он — хозяин оставил его с отрядом. Пепи рано радовался — его, как самого быстроногого, отправили, на этот раз с псом, вдогонку за левым дозором. Отряд отдыхал, а Хори, как леопард в зверинце, ходил кругами, изнывая от нетерпения. Наконец, прибежали, отдуваясь, дозорные, посланные налево, и они вновь кинулись нагонять искренне уже ненавидимых всеми колдуна и семера. И вот — оставшийся у найденных следов Тур. И вновь — по едва разлечимому на щебнистых россыпях, окаймляющих сплошное поле камня, в погоню! Но, едва след вышел на поросшую чахлой порослью землю, следопыты сбавили темп, а затем и вовсе остановились. Опустившись на четвереньки, переползая с места на место, они ползали между следами, что-то тихо обсуждая. Наконец Иштек встал и мрачно сказал:
— Они разделились, изменники те. Здесь только следы семера, его стражи и трех ослов. Других следов нет.
Это был удар. Хори скомандовал привал, а сам глубоко задумался. Продолжать преследование семера? Глупо и бессмысленно. Даже если они и нагонят его до реки, что само по себе сомнительно — что он сможет сказать вельможе? Тот просто прикажет его арестовать, если не казнить, его же собственным людям! Надо было что-то решать. Он подозвал к себе всех следопытов и, конечно, Нехти.
— Мы не будем тратить время на погоню за семером. Это бессмысленно и опасно. Но скажите мне, как быстро мы сможем найти следы колдуна, и сможем ли?
— Чтобы найти его след, мы должны обойти по кругу все каменное поле. Да и к тому же он большой чародей, кузнец тот. Кто знает, какое колдовство он может использовать, чтобы скрыть след или отвести нам глаза? Пусть даже он и не прибегнет к чарам — в лучшем случае полдня. Но может занять и несколько дней. А тогда у нас будет на исходе вода, и нам надо будет идти не за ним, а к ближайшему источнику, иначе погибнем. Без воды не выжить и зимой... А если учесть, что они вышли раньше на пять дней... Мы отыграли к началу каменной плеши только полдня, в лучшем случае. Но все потеряли тут. Боюсь, мы упустили его, — сказал Пепи-с-псом, и все следопыты согласно закивали. Хори был, с одной стороны, огорчен их ответом. С другой — он не мог не признать, что какая-то из его душ очень радуется тому, что не нужно гнаться за семером и таким страшным в своем запретном могуществе колдуном. Но — они взялись за это дело, за погоню эту, и должны сделать все, что можно!
— Мы возвращаемся к оазису, где бунтовщики разделились. И оттуда пойдем за следом большого отряда. Мы дождемся, когда они разделятся, и постараемся захватить пленного, который сможет нам рассказать, где и как нам найти того проклятого колдуна!
Нехти выглядел так, будто огромная тяжесть упала с его плеч, и чуть ли не улыбался, как кот, укравший со стола целого гуся. Да и все остальные явно ощущали себя, как помилованные прямо перед казнью. Только теперь молодой неджес понял, насколько неохотно его десяток шел за ним, преследуя колдуна. Но — теперь это позади, и все испытывают явную радость, хотя предстоит погоня за огромным по сравнению с ними отрядом опытных бойцов, бунтовщиков, воров и убийц. После ночного боя в башне он не мог их осуждать.
Им пришлось заночевать на самом краю каменного поля. Тут был сушняк из колючего кустарника, и в эту ночь Хори даже разрешил развести огонь — во-первых, было холодно, во-вторых, хохот гиен предупреждал о крайне неприятных соседях, ну и, в-третьих, живое пламя всех подбодрило после неудачной погони.
К источнику возвращались не торопясь — и устали уже за большую неделю пустынного похода, и вчера выложились. Да и смысла не было спешить — ночевать все равно придется в оазисе. Хори все больше беспокоил Тутмос. Он явно сдал. Поутру он с трудом вставал, сначала поднимаясь с циновки в какую-то скрюченную загогулину, затем, упираясь руками в опухшие, отекшие колени, долго и мучительно, с кряхтением, распрямлялся. Когда отряд начинал движение, видно было, что ему тяжко даются первые шаги. Потом он как-то расхаживался и шел наравне со всеми. Кроме этого, какая-то хворь сидела и у него внутри. У него появились мешки под глазами, он мучался от одышки и холодного пота. Мочиться ему было тяжело, мало того, что колени не давали ему это сделать сидя, по-мужски, и ему приходилось испускать струю стоя, как женщина* (именно так это делалось в древнем Египте), чего он страшно стеснялся. Да еще что-то внутри, видно, давило ему на пузырь, и ему приходилось справлять нужду часто и понемногу, и иногда даже с кровью. Юноша уже жалел, что послушал Иштека, и ему было жаль несчастного лопоухого несклепу. Впрочем, все в отряде относились к Тутмосу с сочувствием — возможно, потому, что он упрямо отказывался от помощи, да еще и норовил взвалить на себя часть груза командира, чьим денщиком он себя считал, хотя Хори и не объявлял этого официально. Лишь раз Пепи-гончар сказал что-то язвительное в адрес Тутмоса, мол и зачем боги допустили, чтобы он шел с ними в пустыню, но немедленно получил ответ от Баи, неожиданно взявшего Тутмоса под свое крыло:
— Пепи, я понимаю, что ты из самой-таки столицы, и видел такое, что нам и не снилось, а знаешь даже еще больше. Облей меня своей мудростью, скажи, я давно мучаюсь от вопроса. Вот почему корова гадит лепешкой, а коза — орешками?
— Да откуда мне знать?
— Вот как! Так ты даже в дерьме не разбираешься? А чего ж тогда, я извиняюсь, лезешь толковать умыслы богов? Пока ты молчишь свой рот, то даже кажешься не совсем дурак. Так что молчи громче. А то я поинтересуюсь спросить, а сколько ты убил Проклятых душ? За Тутмоса я точно знаю, что одну он точно упокоил и успокоил. И пока ты там дрых во сне, он держал строй за наше беспросветное счастье.
Связываться с драчливым и быстрым на язык Баи было себе дороже, и Пепи сделал вид, что ничего не было. Хори не стал ничего говорить, но позже, оказавшись как бы случайно рядом с Баи, тихо сказал:
— Я рад тому, что ты поддержал Тутмоса, но не рад тому, как ты это сделал. Ты все еще под приглядом, так что не сей смуту в отряде. Нас тут слишком мало, а врагов впереди слишком много, чтобы множить ссоры среди нас. Ты понял?
— Ой да. И я все понЯл и без второго слова!
— Ну-ну... А все-же — что с Тутмосом за хворь?
— Ай, командир, прости, я помню, что ты когда нормальный, а когда и беспощаден, но что, ты никогда не слыхал о Крестьянской хвори?
— Нет. А что это?
— Ну, у нас из-за того, что порог Хапи рядом, этой болячки почти и нет, а вот ниже ей многие мучаются. Крестьяне, в основном, ну и все, кто в воде много времени вошкается — рыбаки, прачки, детвора. Что-то оттуда проникает сквозь кожу, какого-то духа Хапи насылает зловредного. Сначала у человека приключается лихоманка, затем он не хочет есть. Потом — либо живот расстраивается, либо вот так, как у Тутмоса — как помочиться, так мучаться. Оно и вовсе в могилу свести может, да крестьяне и вообще гибнут быстро — от работ тяжелых израбатываются до тонкости главной жилы, да от хворей своих. Но в основном ей болеют раз в год, после разлива, к зиме полегче становится. А тут — холодно в пустыне, видно простудил что-то в своем умученном ливере, на земле же спим.
— Это не заразное? Остальные не заболеют?
— Да не...
— А колени? С ними-то что?
— Да то же самое — жизнь крестьянская. Я так думаю, что крестьянин — это само по себе обыкновенная смертельная болезнь. От тяжелых работ у них, верно, хрящи в коленях истираются, а тут, опять-таки, от холода и напухло, как величие свежезабогатевшего торгаша. Для Тутмоса в армию попасть — счастье и фарт.
