— Я привык почитать ваше величество; я полюбил вас всем сердцем, — хотя никогда не видал вас и не слышал ваш голос...
— Какой, однако, силой внушения обладает ваш дядюшка! — заметила Елизавета. — Вот уж никогда бы не подумала! Он умело скрывал от меня этот свой талант. Но продолжайте, я более не стану вас перебивать.
— Какое счастье для меня было лицезреть вас, когда я впервые прибыл во дворец! Но я не смел даже приблизиться к вам — кто я, и кто вы!
— А когда вы "лицезрели" меня в первый раз? — спросила Елизавета.
— Три года тому назад, ваше величество. Во дворце был большой приём на Рождество.
— Это во время сильных холодов? Когда Темза промёрзла на три фута? Странно, но я вас совершенно не запомнила, а ведь во дворце было немного приглашенных на то Рождество.
— Где вам запомнить меня, ваше величество! — с горечью сказал сэр Роберт. — Я решительно ничего собой не представлял, был очень юным и неопытным...
— Зато теперь вы постарели, приобрели влияние и опыт, — улыбнулась Елизавета. — Продолжайте, продолжайте, я вас слушаю.
— Ваше величество, вы можете сколько угодно издеваться надо мной, — выпалил сэр Роберт с мрачной решимостью человека, готового высказаться до конца, — но для меня не было и нет женщины, которая могла бы сравниться с вами. Я больше не принадлежу себе: я ваш — весь, до последнего дыхания. Возьмите меня или отбросьте в сторону, как ненужную вещь, — я с радостью подчинюсь вашему желанию, потому, что оно исходит от вас. Я люблю вас, как никого не любил, — можете казнить меня за дерзость. Я не мог молчать, я должен был сказать о своей любви, а далее поступайте, как хотите.
— По-вашему, я красива? — спросила Елизавета, дождавшись, когда он закончит, и пристально глядя на него.
— Я не знаю, что такое красота, — красота вообще. Для меня существует лишь одно мерило красоты — это вы.
— Однако я несколько старше вас? — продолжала Елизавета.
— Какое мне дело до вашего возраста! Я люблю вас такую, какая вы есть.
— Но я королева, и вам не подняться до меня, как бы вы того не желали. Разве мужчина может по-настоящему любить женщину, которая выше его по положению?
— Я в восторге от того, что люблю королеву! А мысль о том, чтобы подняться до вас, извините, кажется мне дикой и кощунственной. Вы единственная, великая и неповторимая королева Елизавета, — быть возле вас великое счастье!
— Сядьте, сэр Роберт, — проговорила Елизавета и как бы невзначай дотронулась до густых прядей его волос. — Вот какой пылкий кавалер! — со смехом сказала она Джейн. — Что ты об этом думаешь?
Джейн робко улыбнулась и промолчала.
— А признайтесь, сэр Роберт, были такие дамы, которые оказывали вам своё особое расположение? — спросила королева.
— Ваше величество! — с обидой возразил он.
— Запомните, — строго произнесла Елизавета, — если вы хотите, чтобы мы с вами были друзьями, ни одна дама больше не должна привлекать ваше внимание. Вы меня поняли? Кроме того, вы не должны помышлять о какой-либо форме отношений между нами, которая будет содержать хотя бы что-то вульгарное, что-то от грубого зова плоти. Таким образом, став моим другом, вы принимаете добровольный обет монашества, — согласны ли вы на это?
— Ваше величество, я был готов любить вас безмолвно и безнадежно, не имея ни малейшего шанса приблизиться к вам! Могу ли я отказаться теперь от своего счастья? Ставьте мне любые условия, ставьте их побольше, — я с восторгом исполню их! — вскричал сэр Роберт, покрывая поцелуями руку Елизаветы.
— Об этих условиях мы сейчас и поговорим, — сказала Елизавета, улыбаясь. — Дженни, ступай, я жду тебя утром.
* * *
Джейн вышла из дворца уже в сумерках; она направилась в дворцовый парк. Он сильно изменился со времён короля Генриха: здесь по-прежнему стояли могучие дубы и вязы, но аллеи расширили, вдоль них установили статуи античных богов и мраморные скамьи; кирпичные стены парка заменили живыми изгородями, а вместо ветхих построек непонятного назначения построили павильоны в итальянском стиле — и даже один грот с маленьким водопадом. Этот грот, расположенный там, где раньше была тайная канцелярия Генриха, сделался любимым местом свиданий влюблённых; сюда теперь и спешила Джейн.
Едва она подошла к гроту, от него отделилась неясная тень.
— Леди Джейн, это вы? — раздался мужской голос.
— Да, милорд, — ответила она.
— Я жду вас уже несколько часов.
— Простите, Энтони, но я не могла прийти раньше. Королева не отпускала меня: сегодня у её величества был длинный день.
— Да, я слышал, — сказал Энтони, приблизившись к Джейн и целуя ей руку, — был посольский приём, а после королева удостоила личной аудиенции сэра Роберта, племянника графа Лестера.
— Так вы уже знаете и об этом? — удивилась Джейн.
— Во дворце ничего нельзя скрыть, — усмехнулся Энтони. — Сотни глаз, сотни ушей, сотни болтливых языков. Пожалуй, одному сэру Френсису удается держать в тайне свои дела, — но такая у него служба, что без тайны нельзя. Он ведь тоже днём был у королевы?
— По-моему, да... Вы звали меня, чтобы узнать дворцовые новости? — с насмешкой проговорила Джейн.
— Зачем вы так? — укоризненно произнёс Энтони. — Я ждал очень долго и потерял было надежду увидеть вас, — а вы смеётесь надо мною. Вы жестоки, леди Джейн.
— Но я не понимаю, для чего вы ждали меня? Целый месяц вы шлёте мне письма, назначаете встречи, а когда я прихожу, засыпаете меня вопросами о королеве, о том, что она говорила и делала. Вы пишете о каких-то своих чувствах ко мне, однако я не вижу этих чувств. Зачем я вам, сэр, чего вы от меня хотите? — Джейн смотрела ему прямо в глаза.
Энтони выдержал её взгляд и простодушно ответил:
— Да, вы правы, мне интересно всё, что делает наша королева. Это так естественно: мы любим её величество и хотим знать о ней побольше. Но встреч с вами я ищу не для этого, — Энтони набрал воздуха и выпалил. — Джейн, милая моя Джейн, я не решался открыться вам, однако теперь молчать больше нельзя. Я люблю вас, Дженни, люблю страстно! Я тотчас попросил бы вашей руки, но ваш опекун далеко, он отбыл на континент; сразу по его возвращении я буду иметь честь говорить с ним о вашем замужестве.
— Неплохо сначала было бы узнать, люблю ли я вас и хочу ли я за вас замуж, — сказала Джейн с нарочитой иронией.
— То есть как? — неподдельно изумился Энтони. — Вы не любите меня? Я вас совсем не мил?
— Ваше признание очень серьезно и требует такого же серьезного ответа. Я не знаю, Энтони, люблю ли я вас: иногда мне кажется, что люблю, иногда я в этом вовсе не уверена. Может быть, узнав вас поближе, я пойму, чего хочет моё сердце, — но пока я не могу согласиться на ваше предложение. Не обижайтесь, я сказала вам чистую правду, ведь в таком деле нельзя лгать, — Джейн кротко улыбнулась ему.
— Ах, Джейн, вы убиваете меня! — воскликнул Энтони. — Однако вы правы, поспешность здесь будет вредна: брачный союз заключается на всю жизнь, — а что такое брак без любви? Это уродец, которому суждено превратиться в чудовище или умереть. Что же, узнайте меня получше, и тогда, я не сомневаюсь, в вашем сердце вспыхнет ответное чувство.
— Да, узнать вас получше мне бы очень хотелось, — повторила Джейн. — Не странно ли: вы знаете обо мне почти всё, а я о вас — почти ничего.
— Что же тут странного? — возразил он. — Я давно знаком с вашим опекуном и от него слышал рассказы о вас.
— Почти как сэр Роберт, — прошептала Джейн.
— Простите?
— Нет, пустяки. Пожалуйста, продолжайте.
— Не удивительно, что прибыв ко двору и узнав, что вы тоже находитесь здесь, я захотел вас увидеть, — Энтони развел руками и улыбнулся. — Ваш опекун так красочно вас описывал, что мне просто не терпелось взглянуть на его прелестную подопечную.
— Вы не поверите, милорд, но со мной он всегда был суров и временами даже груб; я не слышала от него ни одного ласкового слова, — с горькой усмешкой сказала Джейн.
— О, такое часто бывает! Пожилые люди имеют свои странности: в глубине души ваш опекун, конечно, любит вас, но старается не показывать это. По его мнению, мягкость и снисходительность вредны в деле воспитания девиц, — разъяснил Энтони.
— Вам известно, что творится в глубинах его души?
— Я же сказал вам, что давно его знаю, — нашёлся Энтони. — Мы подолгу беседовали с ним, и он был со мной достаточно откровенен; мы стали бы друзьями, если бы не разница в возрасте.
— Как всё это не похоже на моего опекуна: откровенность, задушевные беседы, — покачала головой Джейн. — Вы его ни с кем не спутали?
— Как можно! После такого долгого знакомства...
— Извините, но сколько же вам лет? — перебила его Джейн.
— Двадцать пять.
— И как давно вы знакомы с моим опекуном?
— Боже мой, милая леди, можно подумать, что вы обучались искусству допросов в школе сэра Френсиса! — принужденно засмеялся Энтони. — Зачем понимать мои слова буквально? Когда я говорю "давно", это означает исключительно моё собственное восприятие времени: господи, да для меня и год назад — уже очень давно! К тому же, бывает ведь и так, согласитесь, что год пролетает как час, а час тянется как год. Другой раз, зная человека всего пять минут, вы будто всю жизнь с ним знакомы, а бывает и наоборот — вы всю жизнь с ним знакомы, а совсем его не знаете.
— К какой вере вы принадлежите? Вы католик? — продолжала спрашивать Джейн.
— Как вы догадались?
— Мой опекун не стал бы водиться с протестантом.
— Вы правы. Я католик, — но благодаря нашей мудрой королеве теперь это не является преступлением. Не собираясь возвращаться в лоно католической церкви, Елизавета не преследует сторонников апостольской веры... Ведь королева не собирается возвращаться в лоно католической церкви? — Энтони посмотрел на Джейн.
— Полагаю, что нет.
— Так я и думал, она похожа на своего отца, — пробормотал он.
— Что вы сказали?
— Нет, нет, ничего!
— Да, мой опекун — католик, но я придерживаюсь евангелического вероисповедания, — с некоторой гордостью произнесла Джейн. — В этой вере меня крестили и в ней я воспитана. Быть может, опекун потому и невзлюбил меня, что я не католичка.
— Вы ошибаетесь, он вас любит, — возразил Энтони. — Если бы вы могли услышать, с какой теплотой и нежностью он отзывался о вас, — вы бы сами поняли, что он вас любит.
Джейн недоверчиво покачала головой и промолчала.
— Однако оставим старика в покое, поговорим о нас, — Энтони взял её руку в ладони и поднес к своим губам. — Джейн, милая Джейн, я полюбил вас с первого взгляда, с той самой минуты, когда впервые увидел вас во дворце...
— На Рождество три года назад? — с улыбкой переспросила Джейн, снова вспомнив сэра Роберта.
— Почему на Рождество три года назад? — удивился Энтони.
— Так просто, пришло в голову... Извините, я вас перебила.
— Во дворце тогда было много дам и девиц, но я видел лишь вас одну. Так бывает, когда вы входите в сад, где растёт множество пышных цветов, но вы не можете отвести взор от одного цветка, который чем-то неуловимым глубоко тронул ваше сердце и заставил вас не замечать иных красот, кроме его нежной красоты. Так бывает, когда вы едете по горам и вдруг среди их великолепия попадаете в тихую скромную долину, которая неизъяснимым образом в одно мгновенье становится для вас самым желанным местом на земле. Так бывает, когда вы смотрите на небо, где в ночной синеве блещут тысячи звёзд, но вы видите только одну, которая своим неповторимым сиянием озаряет вашу душу и заставляет её плакать от счастья.
О, Джейн, если бы я был поэтом, я написал бы для вас стихи, которые пылали бы от любви, как пылает сердце в моей груди; если бы я был музыкантом, я сочинил бы для вас песню о любви и сыграл бы мелодию к ней на струнах моей души; если бы я был художником, я написал бы ваш портрет, чтобы все люди смогли увидеть вас такой, какой вижу вас я! Они увидели бы ваши темные волосы и чёрные глаза, белоснежную кожу, тонкие линии лица, лебединую шею и стройный стан, — они поняли бы, что вас нельзя не полюбить. О, если бы я мог передать вам свои чувства! Они не выдуманные, они настоящие, — и они зажгли бы любовь в вашем сердце! — вскричал Энтони.
— Вы это уже говорили. Прошу вас, будьте проще, и не надо этого кривлянья, что принято сейчас среди джентльменов из числа придворных. Я выросла вдали от двора, мне такое поведение неприятно, — сказала Джейн. — Энтони, вы мне не безразличны, потому я принимаю ваши письма, прихожу на встречи с вами, — но постарайтесь не разочаровывать меня, если хотите, чтобы я полюбила вас.
— Ваша искренность глубоко трогает меня, — Энтони поцеловал ей руку. — Я постараюсь заслужить вашу любовь.
— Будем молить Бога, чтобы Он не оставил нас, — со вздохом отвечала Джейн. — А теперь прощайте, мне пора возвращаться во дворец.
— Но позвольте и мне спросить вас: каким образом вам удалось стать приближенной королевы? — Энтони не отпускал руку Джейн. — По слухам, Елизавета в вас души не чает и доверяет вам свои интимные секреты.
— Её величество слишком добра ко мне, — вздохнула Джейн. — Когда мой опекун привёз меня ко двору, кто-то рассказал королеве о том, что я сирота и у меня нет ни одного родного человека на свете. Её величество велела привести меня к ней, — как она сама потом призналась, собираясь подыскать мне достойного жениха, — но после разговора со мною внезапно переменила своё решение и оставила меня при себе. У королевы очень доброе сердце, какие бы мерзкие слухи не распространялись о ней.
— О, да, многие люди могли бы рассказать, как добра королева Елизавета, — жаль, что большинство из них уже покинуло этот мир, — прошептал Энтони.
— Что вы, милорд?
— Нет, ерунда. Не было, нет, и не будет в Англии лучшего монарха, чем Елизавета, — пусть Господь дарует её долгие лета! — громко сказал он.
Часть 2. Тихий замок
На берегу медленной реки, петляющей между пологими холмами, стоял старый замок. Он как будто дремал среди покоя и тишины изумрудных лугов, покрытых редкими дубовыми рощами и кустами вереска. Замку было почти пятьсот лет: его построили после первого крестового похода, через двести лет после этого переделали — и больше не трогали. Его стены позеленели от времени и ото мха, пробивающегося сквозь трещины в камнях; на его башнях тонкие кривые деревца цеплялись за крошечные островки земли, нанесённой сюда ветром, — но больше всего ему вредила сырость: в здешних местах часто выпадали густые туманы, а по ночам даже летом были заморозки.
От всепроникающей сырости не спасали ни камины, ни факелы, горевшие днём и ночью; для того чтобы спасти платья королевы от плесени, в гардеробной ставили железные жаровни с углями, но уголь тоже был сырым и поэтому в воздухе стоял чад и слышался отчётливый запах угарного газа. Служанки, одевавшие королеву, задыхались и кашляли, но Мария стойко переносила все неприятности: как и подобает истинной королеве, она никогда не жаловалась на бытовые неудобства.
— Костюм для верховой прогулки, пожалуйста, — сказала она служанкам. — Нижнее платье кремовое, с отложным воротником без пуговиц. Верхнее — коричневое, со шлейфом, с прорезями на рукавах... Мне нравится коричневый цвет, Бесс, — повернулась Мария к своей фрейлине. — Броские цвета любят выскочки, да женщины, лишенные вкуса: я слышала, что Елизавета обожает одеваться во всё красное.
