— Когда мне понадобится ребенок, он у меня будет. Неси, раз уж взялся, и поехали. Надо еще в милицию заявить, а это...
— Так может сразу в милицию?
— Сразу надо от этого избавиться. А то спокойной жизни не будет. Никому. Я своих родственничков знаю.
— Ладно, твоя сестра — тебе решать. Давай деньги, и я пошел.
— Сейчас дам.
Голоса стали ближе и громче.
— Слышь, это вроде ее сумка. Чего ты в ней роешься?
— Потому, что я наследница и право имею, в отличие от некоторых.
Ехидства в женском голосе еще больше, чем в Мамирьянином.
— Так может не трогать пока ничего? Вот милиция посмотрит и...
— Ты дурак или прикидываешься? Думаешь, сумка будет лежать и ждать, пока они смотреть надумают?
Глаза пришлось открыть. Малыш плакал, не переставая. Если б над Олежкой кто-то так издевался... Нет, теперь уже не над Олежкой.
Открыла и увидела небо. А еще тучи и голые черные ветки. Шевелятся под ветром, стряхивают капли дождя. Одна большая ветка сломалась и висит на тонкой полоске коры.
Похоже, я все еще лежу на дороге, но совсем не чувствую холода. А почему меня не стали поднимать? У меня что-то серьезное сломано и мне нельзя двигаться?
Попробовала шевельнуться и на удивление легко поднялась. И у меня ничего не болело! А вот холод я вдруг почувствовала. Будто голой на мороз выскочила. И ветер усилился. Кажется, еще немного и меня понесет по улице, как пожухлый осенний лист.
Ребенок продолжал плакать. Я оглянулась на его придурастых родителей и... увидела Мамирьяну. И как я не узнала ее по голосу? Она самым наглым образом рылась в моей черной сумочке.
— Маринка, ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда трогают мои вещи! Дай сюда!
Сестренка вздрогнула, повертела головой, притворяясь, будто не видит меня, и прижала сумочку к себе. Вместе с тетрадным листком, который успела вытащить. Он стал быстро намокать.
— Что это у тебя?
— Стихи какие-то, — Маринка глянула и смяла листочек.
— Дай посмотреть.
Я повернулась к любителю поэзии и увидела Анатолия. Странно, но его голос тоже изменился. Или это у меня со слухом что-то случилось, все-таки второе падение за сегодняшний день.
В руке у Толика по-прежнему узел с люлькой. И, похоже, он держит ее не совсем правильно, если сыник так плачет. А мальчик у меня терпеливый, из-за какой-то ерунды плакать не будет.
Водила взял листок, всмотрелся, начал читать. В первый раз слышу, как мои стихи читают вслух:
Веселые иль грустные стихи,
Пустые иль наполненные строки...
Бывают дни приятны и легки,
Бывают мысли о мирах далеких.
Приходят мысли и слова тогда,
Тревожат душу и мой сон пугают.
Зачем любовь чужая и беда
Пришли ко мне, я и сама не знаю.
Стучат — открой, а просят — помоги!
Ложь, что никто и никому не нужен.
Что звери все вокруг или враги,
Готовые сожрать тебя на ужин.
Что дружбы нет и что любовь — игра.
Что только злоба этим миром правит.
Что о добре давно забыть пора,
Сложило счастье крылья, не расправит.
Смешны слова, — мне скажут. — Голос слаб,
Он ничего на свете не изменит.
Пусть говорят! Но человек — не раб,
Пока он сам за жизнь свою в ответе.
Пока огонь горит в его душе
Пока ему ночами счастье снится
Не миску видит он, не долю в барыше,
А журавля, что над вербой кружится...
— Толян, и на фига это делать? Ты молча прочитать не мог?
— А тебе не понравилось? Нормальные ведь стихи. Чьи они?
— Ну и чего нормального в стихах? — Мамирьяна пожала плечами. — Та же жвачка для мозгов, только рифмованная. А про "чьи" надо было раньше выяснять. Небось, опять переписала где-то. С ней это часто бывало.
— А можно я их себе оставлю?
— Оставляй. Мне эта ерунда без надобности.
Читать сестричка никогда не любила, еще и насмешничала, мол чтение — это занятие для законченных дур, от которых мужики шарахаются. Представляю, что бы она сказала, если бы про мои стихи узнала. Отец просто порвал листок и сказал, что надо делом заниматься, а не фигней страдать. Еще и по шее дал. Маринка бы до такого опускаться не стала, а вот раззвонить всем знакомым, какая дура у нее сестра — это запросто.
Когда Анатолий сунул листочек в карман, я не выдержала:
— Марина, а чего это ты распоряжаешься моими вещами?
И она опять вздрогнула и совершенно по-дурацки завертела головой.
— Эй, хозяйка, ты деньги давать собираешься?
— Знаешь, Толян, я лучше с тобой пойду. И попу сама все объясню, и отшуршу, сколько надо.
— А с ней кто останется?
— Зачем? — Сестричка дернула плечиком. — Или ты думаешь, она по улицам бегать станет и к прохожим приставать? Только, где ты их видишь? Весь город словно вымер.
— Так ведь дождь! С какой радости им по улицам шастать?
— Вот именно. Так что полежит сама, ничего с ней не станется. А я ей молебен пойду, закажу, чтобы лежалось лучше. Ну и чего там еще полагается... — Сестричка посмотрела мне под ноги и вдруг спросила: — Толян, а что у нее в руке?
— В какой?
— В правой.
— Ничего не вижу.
— Так нагнись и посмотри! У нее из кулака какая-то цепочка высовывается.
Анатолий наклонился. Я еще пыталась сообразить, о чем они тут говорили, когда он разогнулся и протянул Маринке подарочек Родаля. Вот только в подвеске больше не было зеркальца.
— На. И как ты эту штуку разглядела? Я сначала нащупал, а потом уже увидел. И что ты с ней делать будешь?
— На память оставлю. Все равно ее для меня везли. Ксюха такое не носила. — Сестренка спрятала цепочку с пустой рамкой в мою сумочку, которую прижимала к себе, и отдавать, похоже, не собиралась. — Занятная штучка. Надо будет ее с черным платьем примерить.
— Кто о чем, а Маринка о тряпках, — прокомментировала я.
И она опять вздрогнула и плечами передернула от холода. Шарфик-то на голове давно уже промок. Дома она мне и за испорченную прическу выскажет, и за все остальное.
— Знаешь, Толян, пойдем быстрее в церковь. А то мне уже голоса всякие чудятся.
— Ага. "И мертвые с косами стоят..." — загробным голосом изрек водила.
— Придурок ты. И сделай что-нибудь, чтоб он перестал орать.
— А что я могу сделать? Ему мамка нужна...
— Так я же здесь. Куда вы пошли?
Мамирьяна бросилась к церковной ограде, будто спасалась от кого-то. Анатолий быстро пошел за ней. Люльку он взял в другую руку и сыночка заплакал чуть тише. Наверно, ему стало удобнее или устал маленький.
А я смотрела, как уносят моего ребенка и не могла сдвинуться с места. Будто ноги к асфальту примерзли.
— А мы скажем, что будем приходить, навещать малого? — поинтересовался Толик.
— Ну скажи, если хочешь, — Маринка так и не оглянулась. Она подходила к крыльцу и очень старалась не упасть. Тогда ее розовое пальтишко придется выбросить.
— Эй, это чьего ребенка вы собираетесь навещать? — до меня вдруг дошло, что говорить они могут только о моем мальчике. И почему до меня доходит все с таким опозданием? Что за день сегодня такой невезучий? — Подождите меня, я с вами!
Анатолий даже не обернулся, а моя сестричка стала быстро подниматься на церковное крыльцо. И была такой занятой, что ответить не захотела.
Я разозлилась так, что даже ногам жарко сделалось, и они отлипли-таки от дороги. Вот только войти во двор церкви я не успела — калитка захлопнулась передо мной, а я сколько ни дергала ее, так и не открыла. Вот и решила подождать в машине, все равно они вернутся в нее. Тогда я и поговорю с этими "глухими" и "слепыми" — будут знать, как утаскивать сыника от меня!
Между церковью и стоянкой, прямо на дороге лежала крупная, немолодая женщина. Одета она была не по погоде: в светлую куртку с меховыми опушками, в серые спортивные штаны и в грязнючие осенние туфли. Кажется, даже мужские. Сначала я приняла ее за пьяную, но когда подошла ближе, поняла, что женщина мертва. На ее куртке, между нагрудными карманами, была огромная дыра — кулак прошел бы! И сквозь дыру виднелся асфальт. А вот крови почему-то не было. И еще кое-что странное показалось мне в этой женщине. Во-первых, лицо у нее не очень старое, а волосы почти все седые. Во-вторых, она похожа на мою маму. Не очень сильно, но все-таки...
Над головой что-то треснуло и огромная ветка упала на покойницу. К счастью, меня не задела, хоть я стояла совсем рядом. Ветка смяла рукав куртки и я заметила часы на руке мертвой женщины. Очень похожие были у Темки, а теперь у меня. И мне вдруг захотелось посмотреть на них поближе.
Протянула руку, чтобы обломить несколько веточек, которые мне мешали и... пальцы прошли сквозь дерево и чужое тело, как сквозь дым над костром. А я ничего не почувствовала — ни твердого, ни мягкого, ни теплого, ни мокрого — совсем ничего! Будто ветки и женщины не было вовсе!
Да что же это такое? Да неужели это?..
А ветер становился все сильнее и сильнее. Еще немного и меня сдует с улицы.
22
У меня тряслись пальцы. Я сидел под мачтой, смотрел на свои дрожащие руки и пытался сообразить, что к чему. Соображалка сбоила и нормально работать отказывалась. Оправдание у нее, конечно, имелось, но мне-то от этого не легче! Шторм длился всего одну ночь, а потом еще трое суток меня не могли разбудить. Да и не очень пытались — Малек несколько раз заглядывал в каюту, смотрел, как я валяюсь на полу, головой под койкой и... не решался войти. Еще и отговорку, паразит, придумал: мол, у меня на спине сидел страшный и ужасный Сим-Сим и не позволял меня будить. Бред? Может быть. Вот только бредила, похоже, вся команда. Потому что всем было интересно посмотреть на такого долгоспящего пассажира. И каждый заглянул разок в мою каюту. А второго раза никому не потребовалось, кроме Малька. Сим-Сим запугал всех, даже моего отважного слугу, но тот терпел и страдал из чувства долга. Остальные — долгов не помнили и страдать не пожелали. Потом и до Малька дошло, что если я захочу проснуться, то сделаю это без его помощи.
А у меня был свой собственный, персональный кошмар. Или дурацкий сон про совсем уж идиотские события. Если им верить, то...
Можно, конечно не верить и не вспоминать. Типа приснилось, приглючилось всякого разного, совсем даже не смешного и не интересного. А руки у меня дрожат не от страха и не от нервенных переживаний — реальные мужики не знают, что такое нервы и всякие глупые переживания. Если жрать раз в трое суток, то и ноги дрожать станут. Еще и состояние будет такое, словно любимую мамочку у тебя на глазах замочили.
Вот только поверить, что та, кого замочили, и в самом деле была любимой мамочкой... Ну пускай не такой уж любимой — не успел как-то познакомиться и полюбить — но то, что моей собственной, в это как-то верится с трудом. Если чисто логически рассуждать, то мне должно быть глубоко фиолетово, кто и когда родил меня в этот мир. Времени прошло до хрена и больше, да и мир давно уже совсем другой. Но как вспомню ту, что осталась на асфальте, одна под дождем, так сразу муторно на душе становится. И голова кругом от избытка впечатлительности, а может и квадратом. "Квадратный человек с квадратной головой..." Было дело, пел один старикан эту ерундень в нашей клинике, в той, где мы с Пал Нилычем трудились, в поте лица и не покладая рук.
Кстати, с руками надо что-то делать — таким дрожащим не то что скальпель, палочки для еды доверять опасно. И мозги желательно переключить на что-нибудь другое, пока они окончательно с нарезки не сорвались. Пока им не приспичило отыскать Родаля и отмстить за безвинно подставленную мамашку. Ведь без его дурацкой побрякушки хрен бы ее нашли, может и жива была бы до сих пор. Или все-таки?..
А Многозрящий не ошибся, когда говорил про мертвых родителей, и про то, что смерть тогда в первый раз близко подошла ко мне. Ведь не оставь меня мамаша, обоих бы прикончили одной молнией. Или что там было у врагов Родаля? Да и были ли те враги? И было ли то, что мне снилось, чем-то большим чем сон? Может...
Та-ак, хватит думать о всякой ерунде, а то уже мозги пухнут. И все-таки... какое странное чувство, когда точно знаешь, что остался один, что ни перед тобой, ни за тобой никого нет. А из ближайших родственников — только тетка, двоюродная, кажется, да и та в другом мире. И еще брат... молочный... если я ничего не напутал. Вот только можно ли считать его родственником? Мы с Мальком родня — охренеть! Хорошо хоть, что не с тем рыжим колдуном или с тиу серомордым. И так мне повезло с родными — дальше некуда: тетушка — стерва, каких поискать, над мертвой сестрой слезы не пролила, еще и в наследство вступить поспешила, пока никто другой не подсуетился, ну а братик молочный у меня вообще зверик-оборотень, у которого в родословной такого намешано, что мама дорогая! Один папа его чего стоит, а уж какую мамочку он для своего ребеночка выбрал... Небось долго искал, экспериментировал, породу улучшал. Это же надо додуматься, с кем породу улучшать! Наверное от большого ума или из мести. Мол, если вампирки не дают, то возьмем кого-нибудь другого. Кто под руку подвернется и под бок подкатится. А о безопасном сексе думать не надо? Или у них такого понятия нет? Или никаких детей не задумывалось и все случайно получилось, как у Сохатого? Тогда кое-кому здорово повезло, что не двойня или не тройня — у оборотней такое бывает, а ипши, вроде, тоже оборотнями считаются.
Или все это случайность и совпадение имен?.. Ведь и не такое иногда случается...
Ага, и Малек на Ва-Аса отозвался случайно и то, что жену Тимофея Серого звали Мариной, тоже случайное совпадение.
Ладно, Леха, хватит маяться дурью, ХВАТИТ! Займись чем-нибудь другим, ну хоть пожри что ли или вот руки помой — чешутся же!
Правая рука чесалась немилосердно. И совсем даже не к деньгам. Давно уже они приходят ко мне, ориентируясь не на глупые приметы, а на количество пациентов и наличие гостей. Ни тех, ни других я в ближайшем будущем не ожидал — самому бы к кому-нибудь в гости напроситься! А то ведь и до обеда не доживу. И насчет подхарчиться не мешает уточнить.
— Малек, обед скоро? — спрашиваю, не заморачиваясь поисками слуги — когда он нужен, то всегда оказывается рядом. Такое вот у него полезное качество имеется.
— Обеда сегодня не будет, господин, — тихий голос где-то за спиной.
Блин, приятно все-таки, когда ты прав. А вот предстоящая голодовка совсем не радует.
— Это почему же не будет? Что, Барг харчи зажал?
— А потому, Многодобрый, — слышу голос капитана, и тоже где-то за спиной. Что, на глаза они мне показаться стесняются или как? — Обед уже был. А тот, кто спит, тот жрать не хочет.
— Но теперь-то я не сплю! — приходится самому оборачиваться. Малек стоит рядом, а капитан ближе к лодкам. А хороший слух у мужика, я бы на таком расстоянии мало чего услышал. Этот же ведет заумную беседу, под шум ветра и рокот волн, и даже голос особо не напрягает.
— Вот и постарайся не уснуть до ужина.
Ну и что сказать этому юмористу? Типа до ужина далеко, а жрать мне сейчас хочется? Так его не заломает ответить, что хотеть надо было раньше, а кто не успел — тот пролетел. Или что-нибудь в том же духе, только с морскими терминами. Порадует команду своим красноречием, а мне моргай и обтекай. Пришлось сделать вид, что любование облаками интересует меня больше, чем какие-то там разговоры.
