Потом кое-что начало доходить до ее сознания: Джун очень торопилась, поэтому и оставила такое послание — просто забылась на мгновенье. Это вполне естественно — так бывает. Да сама Лиза сколько раз пыталась писать кистью в тетрадях для конспектов лекций!
Но главный вопрос оставался без ответа: куда уехала ее соседка? И почему так разволновалась? Ведь все закончилось хорошо — и даже Лапиков своей тетушке ничего не рассказал. Иначе она бы опять включила сирену, наверное. Шутка ли — пожар, который чуть было не случился!
А вдруг... Страшная догадка посетила девушку. Вдруг двое родственников все-таки добились своего и уговорили кореянку на брак по расчету. Похитить они ее явно не сумели бы — она дралась как лев в последнюю их встречу. Но как знать, может, все разъезды ее соседки были связаны именно с этим — она встречалась с родными и поддалась на их убеждения. Ведь как ни надоедают нам члены нашей семьи, все равно повидаться с близкими людьми время от времени хочется, и особенно Джун, которая уже третий год месяцами не бывает дома. Одну загадку Лиза решила — конечно, прекрасная кореянка надолго исчезала в последнее время, чтобы пообщаться с... братьями, наверное.
Вот только невозможно поверить, чтобы кто-то мог так повлиять на эту самоуверенную особу и внушить ей, что она должна делать. Совсем не в ее стиле так поступать.
Лиза все думала, думала, переходила от недоумения к надежде и от злости на непонятную соседку, теперь уже, кажется, бывшую, к страху. Но, как и многие люди, хотя и не все, девушка предпочитала отгонять от себя грустные, пугающие мысли и ожидать лучшего разрешения трудностей.
Может, все не так страшно? Может, Джун просто собрала свои вещи заранее — неважно, что впереди еще около недели, — и погрузила их в машину да поехала, как обычно, кататься. А послание... Да, такого она раньше не делала никогда. Должно быть, все происходящее — это ее очередная шутка, розыгрыш. Она вернется и объяснит, что это за письмо. Конечно, все именно так.
Немного успокоившись, девушка бережно сложила письмо от Джун. Кто знает, может, оно не последнее. Может, они еще не раз обменяются посланиями — не на бумаге, так по электронной почте. Только надо заранее подготовиться к подобным шуточкам. Вот Джун удивится, если однажды Лиза ей ответит в ее манере. Наверное, сразу и не догадается. Ну а что? Ее спрятавшаяся соседка очень талантливая — это несомненно. Но ведь и у Лизы есть свои достоинства — усидчивость, например. Сейчас об этом, конечно, не время думать — да и возможности нет закалять свою трудоспособность. Но вернутся они все в Татринск, Лиза зайдет в парочку крупных книжных магазинов — и раздобудет необходимое для ответного шага. Джун еще придется признать, что второй раз такая шутка у нее не пройдет. Пусть только вернется.
Сидеть и дрожать как заяц, трусливый и жалкий, Федору не хотелось. Глупо это было. Ведь они ему пообещали, что это безопасно. Попросили специально позаботиться о том, чтобы никто не пострадал, и для смеху пригласить любителя сенсаций, паренька-журналиста, который вот уже две недели подряд развлекал общественность маленькими заметками, вывешиваемыми на доске объявлений. Он весьма живописную статью сочинил, посвященную экскурсии, предпринятой студентами, — кучеряво написано было, но привлекательно. Даже другие постояльцы соблазнились — а в результате младшая сестра их директрисы, Илона, обзавелась очередными туристами. Не мог такой ушлый товарищ наплевать на содержание записки. Когда эти двое узнали, какую Лапиков штуку выкинул с фотографиями, которые Федор по собственной инициативе сделал — где Лиза поливает кореянку водичкой, как будто думает, что та еще недостаточно выросла, — очень даже обрадовались. Они-то просто, увидев снимки, попросили разместить их на видном месте, а журналист своим интригующим заголовком придал затее законченность. "Журналист — это просто прекрасно, — переводил тот, что помоложе, восторженные прищелкивания своего товарища по проделкам. — Наша дорогая Джун должна очень-очень любить журналистов".
По какой-то причине Федор был уверен, что после того как Джун рванулась зачем-то вслед за студентами и он сообщил об этом ее знакомым, те больше к нему не обратятся. Но он ошибался. Дня два спустя они опять объявились — подкараулили его вечером, когда он возвращался домой. Он как раз был в отличном настроении: славно поговорил с малышкой Лизой — рассказывал ей, как варить варенье из лепестков роз. Это ее ужасно смешило: как можно есть цветы? Что было еще более забавно — обжора Аллочка наблюдала за ними и ничего не жевала. Странная тоже девица — разве он объект для ее исследований? Впрочем, ее внимание не пугало, в отличие от изучающих взглядов, которые изредка кидала на него корейская девчонка. Всякий раз он чувствовал, что близок к тому, чтобы все рассказать, — ведь было впечатление, что его видят насквозь и потешаются. И тут снова появились эти двое азиатов. Денег у них не меряно, по-видимому. Они заявили, что шутка не закончилась, что Федор не выполнил их последнюю просьбу, не подсыпал Джун снотворного, а значит, должен еще раз им помочь, и опять денег предложили. А набор первоклассных ножей недешево стоит... Ругая себя, повар согласился — ради своего же профессионального роста.
Просьба показалась жутковатой. Тот, что постарше, вручил консервную банку, с одного конца закрытую тонкой бежеватой пленкой. Другой еле понятно объяснил, что с этим делать ("сорвал защитную оболочку, дернул за кольцо и подбросил туда, где надо надымить") и зачем ("наша куколка Джун спросонья такая необычная — сам увидишь!"), уверил, что это совершенно безопасно и очень весело, и попросил позвать Лапикова, чтобы тот сделал фотографии выбегающих из домика в панике девчонок и развлек ими сначала двоих организаторов розыгрыша, а затем и всех гостей "Летней сказки".
Решился он, конечно, не сразу. День взял на раздумья. Злился на себя — за то, что все-таки на всякий случай сделал копию ключей, когда ни одной из обитательниц третьего коттеджа не было на базе. Если бы не эта его предусмотрительность — у него была бы возможность отказаться: сказать, что даже в открытое окно эту штуковину не забросишь, а дверь взламывать — слишком опасное и хлопотное дело. Так нет же: увидел ключи, прикинул, что с таким средством можно подшутить над кореянкой отменно — хоть медузу ей в кровать подложить, хоть туфли к полу приклеить, а ее друзья ему благодарны будут, — и не устоял. И вот поэтому у него не было отговорок от предприятия.
А тут еще эта рыжая девица — перестала заходить к нему, пока он готовил, и, насколько он мог видеть, выглядывая в зал (ее столик как раз был недалеко от двери на кухню), стала меньше есть, даже не верилось: оставляла еду на тарелке. Еду, которую в том числе и он готовил!
И Лиза, хоть и болтали они о готовке, ближе не становилась. Каждый раз, когда он чуть-чуть придвигался, она отодвигалась ровно на столько же. Да и не покидало его ощущение чьего-то тяжелого-тяжелого взгляда, следившего за каждым его действием во время этих их бесед.
В общем было как-то неуютно, и Федор решил отделаться от всех смущающих его вещей одним махом: закончит дела с корейцами и купит себе заветные ножи. Работа и еще раз работа. А с этими девчонками одни только хлопоты.
Вот только пирожков завтра испечет — для Лизы, а то что-то у нее аппетит плохой сегодня.
То письмо написать было непросто. Не потому, что каждое второе слово в нем было выдумкой. Этим как раз Джуну было заниматься легче легкого — богатая была фантазия да и практика длиною в жизнь. Трудно было потому, что каждое слово о Лизе и для Лизы вызывало воспоминания и мечты. Вот он пишет обращение и вспоминает, как познакомился со своей забавной соседкой-Цыпленком. Откладывает карандаш в сторону, потому что на бумаге уже появились не совместимые с его замыслом слова "не бойся", "я вернусь", "на самом деле я...", "мы скоро...", "твой...".
Потом, еще не начав писать второй вариант, он вдруг задумывается, что это его первое письмо, и жалеет, почему оно должно быть именно таким.
Но ведь он все уже решил. Существование Ли Джун — девушки скоро прекратится. Осталось полтора месяца, но эта девица в последнее время успела ему жутко надоесть. Последней каплей была влюбленность его девушки в него-девушку. Глупо, конечно, ревновать к самому себе, но действительность была такова. И самым лучшим решением, убивающим двух зайцев, а то и трех одновременно, было покинуть базу отдыха именно сейчас и не появляться перед Лизой больше ни разу в женском платье и в женском образе. Мало того, надо было сделать так, чтобы Цыпленок и думать забыла об этой гадкой корейской красотке. Необходимо было показать соседку Цыпленка в самом худшем свете. Чтобы Лиза не огорчилась, когда узнает о ее отсутствии. Чтобы она не гадала, куда подевалась эта заносчивая особа, которая иногда все-таки бывала с ней мила. Чтобы рассердилась на злое, жестокое, несправедливое письмо. Джун не хотел его писать — не потому, что это была ложь, а потому, что эта ложь, нацеленная на спасении его милой Лизы, все-таки могла причинить ей боль, заставить ее грустить, может, даже и поплакать. А она не должна плакать, если его нет рядом, чтобы утешить.
И все-таки он должен уехать, чтобы больше не ставить под угрозу жизнь и здоровье Лизы. Кто знает, до какой еще глупости додумаются его драгоценные братья? Он должен уехать, чтобы найти их первым и понять наконец, зачем они все это затеяли. Вероятнее всего, они что-то знали или подозревали. Или не они, а их матушка. Так или иначе, обращались они к нему все еще как к сестре, и что-то не сходилось.
Он должен уехать, чтобы не выдать себя самому, а с каждой минутой рядом со светловолосой художницей сдерживаться было все труднее. Просто невозможно было одеваться как девчонка, двигаться как девчонка, кокетничать с парнями как девчонка, пока Лиза была рядом и смотрела на это все.
Он обязан немедленно уехать, чтобы не вводить любимую в странное заблуждение, будто ей нравятся девушки. Яснее ясного, что раз она заинтересовалась им, то нравятся ей все же парни. А останься он рядом — и Лиза начнет в себе сомневаться, копаться, расстраиваться и мучиться. Ведь говорил же Валя, что она в растерянности. Так не годилось. Лучше уж разрушить тот красивенький образ корейской экзотической красавицы, которые себе нарисовала Лиза.
Должно быть, эта наивная малышка решила, что Джун — просто идеальна: и красива, и поет, и умна, и добра, а в довершение всего, она (именно она — в представлении Цыпленка) спасла Лизе жизнь. Героиня проклятая. И ведь он сам не мог плохо обращаться с Лизой. Больше не мог, поэтому все, что ему оставалось на этой неделе, — избегать ее общества, но и это почти не получалось. Отказаться ей позировать? И лишить себя удовольствия видеть ее вдохновленное лицо, наслаждаться плавными или резкими движениями ее рук? Это было невозможно. Или, может, в столовую не ходить? Ведь там трижды в день можно любоваться ее забавными взглядами в свою сторону, перехватывать их и заставлять краснеть, понимая, что сам, роковой, видите ли, красавец, роет себе могилу, влюбляя все больше Лизу в себя, и все-таки не совсем в себя.
Нет, выход он нашел правильный.
Вещи собраны и отнесены в машину. Оставалось только написать что-нибудь этакое, хлесткое, чтобы Цыпленок сразу поняла: надеяться не на что, ее новая знакомая действительно надменная зазнайка и терпеть не может такую простушку, как Лиза. А потом, через два месяца, никакой корейской соседки Цыпленка по отдыху на море не будет, а будет Ли Джун — красавец-мужчина, бравый и удалой, коротко стриженный. И будет он ухаживать за Елизаветой Самойловой и непременно преуспеет. Других вариантов просто быть не может!
Лиза... Как это они за четыре года, что Самойловы жили в Татринске, ни разу не встретились? Как они не столкнулись в этом году в институте? В буфете или в библиотеке или в спортзале — он бы ей уступил последнюю булочку с маком или разрешил присесть рядом за стол или загородил от шального мяча, упущенного растяпой-баскетболистом. Он бы, скорее всего, ей признался, ведь ему еще не было бы двадцати одного года и он не знал бы особого дедушкиного распоряжения. А значит, это было бы просто. И отца он уговорил бы, что пора разоблачаться. И завоевал бы сердце Лизы в два счета. Ведь она непременно захотела бы его нарисовать. Вот-вот, если бы он встретился с ней вместо этого загадочного Прекрасного принца (о нем как-то зашел разговор во время их посиделок под звездами), то они с Цыпленком уже были бы парой. Или он мог на нее наткнуться во время ее постоянных вылазок с мольбертом на улицы города. Подошел бы — хотя бы из любопытства — и пропал бы, увидев свою фею, волшебницу, Жар-Птицу.
И сейчас они были бы в Сеуле. Он непременно уговорил бы ее поехать с ним, а братьев и Аркадия Ильича уломал бы разрешить им эту поездку. Надо же познакомить свою девушку с родителями!
А потом они бы прогуливались по самым интересным местам города. Они бы зашли в ресторанчик на улице, где Джун непременно поджарил бы для Лизы самые лучшие кусочки мяса и накормил бы ее, завернув сочную говядину в листья салата. А вокруг бы сновали говорливые соотечественники. Они бы непременно забрались вдвоем на телебашню, чтобы посмотреть на его любимый город с высоты птичьего полета. Ей бы, наверное, понравилось в Кёнбоккуне — дворце корейских монархов — прошлись бы по огромным площадям, рассмотрели бы яркие, причудливые для сдержанного вкуса северных народов краски и формы. Дни их были бы и впрямь наполнены сверкающим счастьем. Экскурсовод говорил бы по-корейски, а Джун переводил бы, что-то и приукрасил бы или придумал свою историю — только для них двоих. А может, даже и до Чеджудо добрались бы. И никто бы им не мешал открывать друг в друге что-то новое, узнавать друг друга ближе и ближе.
Сил внести эти волшебные, нереальные картины возможного будущего, которое если и сбудется, то не сейчас и не так, не было.
Юноша быстро, не задумываясь, записал уже придуманные холодные, почти издевательские слова на бумагу и, не перечитывая их больше, свернул. Ему пришло в голову еще раз взглянуть на записку Лапикову от "неизвестного".
Одно было ясно: и писавший, и заказчики гибели им не желали. Если бы и Джун не был так предусмотрителен и чуток, так Лапиков бы все равно прибежал бы и открыл дверь и дым развеялся бы, и...
Джун вздрогнул. Он раз за разом прокручивал момент написания письма. И сейчас, сидя за рулем и направляясь в город по соседству, где и поселились в самой лучшей гостинице у моря его любимые братцы Хван и Чжихван, он также переживал, как же Лиза воспримет этот антишедевр эпистолярного жанра.
Только бы не плакала. Братья, конечно, успокоят, и "буки", и даже, кто ее знает, Куликова подсуетится. Но лучше него никто все равно не справится с утешением Цыпленка.
А эти двое клоунов, совсем не похожих на героя его слезовышибательной истории, придуманной наспех для Лизы (а ведь Джун тогда и не подозревал, что уже влип безвозвратно), — эти двое интриганов поплатятся. И начнет он с очевидного. Позвонит отцу и попросит о маленьком одолжении.
